Дмитрий взял кольцо – и действительно, оно было немного вмято с одной стороны. Значит, все догадки и правда подтверждались, и тем ценнее было свидетельство бомжа, который лежал сейчас в стационаре. Будет ценнее, потому что врачи давали минимум три дня, чтобы привести его в разумное состояние.
«И это еще при условии, что он вспомнит, как все было, без колесниц…»
– Что же, Савелий Иванович, все так, – подтвердил Дмитрий вслух, но подниматься из кресла, давая знать, что дела закончены, не стал. – Скажите, я приглашал вас с женой, но вы пришли один. Что-то случилось?
Мужчина пожал плечами.
– А чего ей тут делать? Я сам могу на все вопросы ответить, а Софья пусть дома сидит. К тому же у ней там подружки с работы собрались, утешают.
«Ага, ее, значит, утешают пусть подружки, не муж, а у вас поддержка есть, Савелий Иванович? Кроме собаки? Или и ту, может, во двор выгнали? И забавно, что про желания жены ничего не сказано, только про свои. Любопытная семья».
– А вы на работу уже вышли? – поинтересовался Дмитрий.
Снова пожатие плечами.
– Больничный еще на несколько дней. Как раз хватит…
– На что, если не секрет?
Чем дальше, тем меньше нравилась ситуация. Дмитрий помнил себя в первые дни после убийства матери. Искушение закрыться в себе было велико. Если бы не сокурсники и знания, которые твердили, что замыкаться нельзя… А то, глядишь, натворил бы дел похлеще, чем переход в милицию.
Уже ставшее привычным пожатие плечами.
– Я хочу взглянуть на тело.
– Я бы… не советовал, – искренне сказал Дмитрий, все еще размышляя о том, на какие дела мужчине нужны еще несколько дней одиночества. – Опознания по фотографиям в таких случаях вполне хватит.
– Это запрещено?
– Нет, запретить это я вам не могу, – признал Дмитрий. – Но…
– Я хочу ее увидеть.
– Что ж, – вздохнул Дмитрий. – Морг находится не здесь. Я могу выписать вам разрешение… а, впрочем, нет. Если вы не против отправиться прямо сейчас, я сам вас отвезу. Тем более что и сам собирался.
Дмитрий видел тело Алены на маяке, видел его на фотографиях. В холодном помещении морга, лежавшее на металлическом столе под грубой простыней, оно выглядело иначе. Не представлением, как на маяке, не просто объектом для съемки, как на фотографиях. Чем-то, что еще недавно жило, а теперь умерло по прихоти какого-то больного ублюдка. Прикрытым не потому, что такие правила, а потому, что сам мир стыдился того, что в нем произошло что-то подобное. Прикрытая простыней, белая и холодная, Алена не казалась спящей, не была умиротворенной – она была мертвой.
Когда патологоанатом поднял простыню, Савелий Иванович взглянул на дочь жадно, оценивающе, словно на прозекторском столе лежала не дочь, а добытый на охоте олень.
– Больной ублюдок, – тихо, почти задумчиво проговорил он. – Почему природа сотворила такого, а, Дмитрий Владимирович?
«И он ведь о конкретном ублюдке, не каком-то там абстрактном. А ведь это не Гоша. Наружка бдит, юноша никак не мог, алиби у него, невинен он, аки агнец. А где, на хрен, была наружка в ту ночь, когда компания тусовалась на промке? Или следили исключительно за Гошей, а вокруг ни глазком? И за его подружкой никак не присмотреть было? Да с маньяком небось локтями толкались! Дилетанты чертовы. А ведь какой шанс был бы!..»
Дмитрий знал, что был несправедлив. В наружке ограниченное количество людей, и следить за всем вокруг, не подозревая, что опасен не объект, а что-то рядом, – невозможно. И промка промкой, а алиби на время первого убийства было надежным и при желании проверяемым – тогда объект развлекался в клубе, где его видели многие, и часто.
«Из принципа проверю».
Но отец этот ему не нравился капитально. Не должен бы горюющий человек так себя вести и так говорить. Смотреть с азартом, а говорить о пустых абстракциях. Это ведь не чисто охотничье желание, чтобы в природе все было на своих местах, – охотники не про это, а как раз про то, чтобы природу ломать. Человек вообще такая тварь, что природу под себя переделывает, а не наоборот. Иначе говорили бы сейчас не в этом каменном здании, а в пещере, боясь и грозы, и хищников.
Дмитрий поморщился, поймав себя на мысли, что этот вот охотник на каком-то абстрактном уровне близок и ему, следователю, и тому самому маньяку. И какая странная все же семья. Хорошо, вот глава, которому жена поперек слова не говорит, а дочь бунтует. И всё? Не бывает так. Разве что…
– Скажите, Савелий Иванович, а когда вы с семьей переехали? И почему, если не секрет?
– В семьдесят втором. Из Иркутска. А туда в шестьдесят третьем, из Ленинграда. Директором на лесозаготовках работал, потом на пять лет сел.
Он произнес это так буднично, что Дмитрий сначала подумал, что неправильно расслышал. Да и мысли ворочались плохо – сказывалось напряжение последних дней и отсутствие нормального отдыха. Даже свидание в итоге обернулось работой, вот же жизнь!
– Простите?
– По экономической, за растрату, – так же спокойно пояснил Савелий Иванович.
«Ничего себе. Я бы скорее подумал, что за убийство. Вот так же спокойно взять топор и… но хм. Директор – и растрата?»
Дмитрий вспомнил, как выглядел домик. Да, просто, но со вкусом, с любовью обставленный, обжитой. Не похоже на жилье человека, которому надо рвать все на себя. Исправился? В тюремные исправления Дмитрий цинично не верил. Чудеса, конечно, случались, но вообще тюремная система на исправления не работала – иначе не бродили бы по стране такие толпы рецидивистов. Конечно, экономические статьи – штука особая, но все равно проистекают из характера, который камера лучше не сделает.
– И действительно растратили? – поинтересовался Дмитрий, на минуту забыв про Алену.
– Нет. За бухгалтером недоглядел, ну а когда за мной пришли – признал вину, чтобы не тянуть.
«Ничего себе».
– Почему?
– Потому что недоглядел. Моя, значит, ошибка, мне и отвечать. Ну а с бухгалтером тогда по-свойски разобрался, в переулке за складом. Он-то жаловаться, понятно, не стал, испугался, что его делишки всплывут. Что уж он наплел про побои, не знаю, да мне и дела до этого не было. И до жалоб его тоже. Даже знай заранее, что в милицию побежит, все равно избил бы в кровь. Лишняя статья? Шут с ним, отсидел бы лишний год-два, тут за дело, и не жаль было бы. Справедливо ведь? Справедливо. Вышел, встретил Женьку… удивительная женщина, даже прошлого не испугалась, поверила. Новая жизнь, получается. И на море всегда хотела, ну а мне где жить – без разницы, так что переехали. А там и Аленка родилась. Жили, растили, а оно вот как обернулось. Недоглядели, значит, где-то мы с Женькой, недосмотрели. Воли много давали, думали, дурь из головы с возрастом выветрится. Вот и выветрилась вся, с жизнью вместе. У вас, товарищ майор, дети есть? Нет? Значит, не представляете, каково это, когда вот так простыню с тела поднимают. Стою и думаю, как оно лучше, когда было вот так или не было.
– Нет, детей у меня нет. Но вашей потере сочувствую.
«Но если ты хочешь сказать, что лучше бы их и не было, то не соглашусь. Даже в твоем рассказе было почти двадцать лет новой жизни, а что закончилась вот так – это стечение обстоятельств. Крайне поганых, да, но все же человек не контролирует мир вокруг настолько, чтобы избежать трагедий. Увы. А если ты хочешь оправдаться за отсидку – так плохо получается, потому что если ты работал директором, то это твоя ответственность и есть. Так что все и правда справедливо. Или ты о чем-то другом?.. О чем? Не о выбитых же зубах безвестного бухгалтера».
Понять, о чем именно, не получалось. Мысли упорно возвращались к Алене, лежавшей на столе перед ними, и к ублюдку, к которому вчера удалось подобраться на шаг ближе.
– Сочувствуете, – повторил Савелий Иванович. – А я не верю.
– Сочувствию?
– Если бы сочувствовали, то сделали бы то, что должны. А раз не делаете, то и сочувствие ваше пустое. Я могу идти?
«Так ведь ты сам прийти хотел».
Дурацкое грызущее чувство, что он что-то упускает, не может поймать. Но что? Откуда это ощущение, что из этой беседы нужно было извлечь какое-то цельное зерно, которое придало бы всей сцене смысл? О чем говорил этот странный отец, желавший взглянуть на тело дочери, но бросивший на него лишь один взгляд?
Провожая Савелия Ивановича к дверям, Дмитрий мог только пожать плечами. Порой такие зерна проклевывались только потом, порой не проклевывались вовсе. В данном случае, вероятно, это было не так важно. Хватало других забот.
Выйти на этого человека Дмитрию удалось после команды, отданной Изместьеву: «Миша, узнай, в каких библиотеках у нас есть отделы с мистикой, мифологиями, алхимией и прочей чертовщиной. Нужен список имен, которые повторяются на карточках чаще всего. А может, библиотекари и без карточек скажут. Да, и университеты не забудь! А лучше загляни туда в первую очередь. Мало ли.
Пока он ждал результата, эти несколько часов не прошли впустую: он читал отчеты и изучал жизнь жертв, у которых не было, ну просто не было иных пересечений, кроме промки. Хоть что делай. А оно должно было быть, хоть одно. Криминальный мир? Да нет, Вахтанг – птица не того полета, и он вряд ли светил своего фотографа. Это-то скорее случайность, о которой он сам говорил Игорю: девушке, которая крутится не в том обществе, куда легче влипнуть в неприятности. Огородниц, которые через промку чаще ходили компаниями, коротая дорогу за беседой, ловить лично ему, Дмитрию, было бы куда сложнее, чем таких вот одиночек.
Как бы там ни было, сейчас Дмитрий стоял у сталинки на Луговой, известной как «Серая лошадь», точнее, у той ее части, которую некогда строили для работников Дальневосточной железной дороги. Хороший дом, красивый, высокий, с колоннадой и статуями на крыше, лепниной и арками над окнами первого этажа, величественными карнизами.
Только денег на капитальный ремонт все не находилось, и вблизи, да еще на ярком солнце, серая штукатурка выглядела облезлой, да и лепнина, если присмотреться, местами отваливалась.