— Молодец, — похвалила ее Вероника.
Гнусностью было бы сказать, что все произошедшее пошло характеру Брю исключительно на пользу. Однако это было так. Лишившись близкого человека, оказавшись на краю света среди незнакомых людей, она быстро распрощалась с образом беспомощной истерички.
Наверное, в этом был какой-то страшный вселенский смысл. Для того, чтобы один человек начал жить, другой должен умереть. А может, даже и не один. Или же все гораздо проще: живым свойственно искать хоть какой-то позитивный смысл во всем, что происходит с ними плохого.
— А я не верю, что все это сделал Оскар, — мрачно объявил повар, сидя за столом. — Это бред!
— Оскар выдал себя своим поведением, — резко возразил Конрад. — И давайте не будем ссориться по этому поводу. Мы дождемся следователей, и…
— И всё, что они нам скормят, будем считать истиной в последней инстанции, так, что ли?! — взревел повар.
— Нет, — ответил Тимофей. И неожиданно его тихий голос привлек всеобщее внимание. Разрушил гнев повара, который, казалось, уже готов был наброситься на Конрада. — Нет, следователи не скажут нам ничего такого, чего бы мы уже не знали. — Он встал и замер, нависая над столом, глядя перед собой. — В медпункте лежит убийца. Человек с больной психикой. Пожалуй, на основе его случая я напишу работу о криминальном мышлении.
— Работу? — переспросила Вероника.
Тимофей кивнул и продолжил по-английски:
— Выпуск «Неона», разумеется, тоже будет. Мы снимем ролик в Москве, немного изменим события. Имена всех действующих лиц, разумеется, также будут изменены.
— Ролик, — пробормотал повар. — Трое людей погибло, а ему — ролик! Это уже вообще черт знает что такое. — И быстрым шагом покинул столовую.
77
В машине Тимофей негромко, чтобы не слышал Вернер, окликнул Габриэлу. Прошептал:
— Ты мне нужна.
Он всегда так говорил. Не спрашивал, есть ли у нее время и желание ему помогать. «Ты мне нужна», — и всё. Габриэла к этому давно привыкла.
— Высади нас, пожалуйста, возле дома Тима, — попросила она Вернера. — Я покажу, где он живет.
— Не задерживайся, — сказал Габриэле на прощание Вернер. — Понимаю, что играть в детективов веселее, чем делать уроки. Но, поверьте, домашние задания сами собой не рассосутся.
Он чмокнул сестру в щеку и уехал. А Габриэла повернулась к Тимофею.
— Ну?
Они стояли перед его домом.
— Мама пока не пришла, — глядя на пустую парковку, сказал Тимофей. — Нам нужно срочно узнать адрес одного человека и поговорить с ним.
— Какого еще человека?
— Господина Беренса. Того, о котором сказано в письме.
Габриэла фыркнула:
— Готова спорить на что угодно, что в одном только Мюнхене не меньше сотни господинов Беренсов! А то и тысяча. Как ты собираешься его искать?
— Есть одно соображение. — И Тимофей решительно направился к заднему крыльцу.
Войдя в дом, Тимофей — вместо своей комнаты, куда привыкла проходить вслед за ним Габриэла, — решительно распахнул дверь в спальню своей матери.
Бывать в этой комнате Габриэле до сих пор не приходилось. Она остановилась на пороге и обескураженно следила за тем, как Тимофей один за другим выдвигает ящики комода, стоящего перед большим зеркалом. На комоде стояли флаконы с духами и шкатулки с украшениями, выстроились рядами помады, пудреницы и лаки для ногтей.
— Что тебе тут нужно?! — изумилась Габриэла. — Что ты делаешь?
— Ищу. — Короткий, ничего не объясняющий ответ. Тимофей обожал такие.
— Что?
— Вот это.
Он выдвинул очередной ящик. Вынул из него ключ и показал Габриэле.
Найденным ключом отпер дверь кабинета отчима.
— Это полиция заперла? — ахнула Габриэла.
— Нет. Мама.
— Зачем?
— По-моему, очевидно. Для того, чтобы я сюда не ходил.
Тимофей уселся в кресло перед компьютером. Коснулся нужной кнопки, включая.
— Мама заперла кабинет Штефана — от тебя? — все еще недоумевала Габриэла.
Тимофей не ответил. Так бывало каждый раз, когда он считал ее вопросы глупыми. На экране выбрал окошко мессенджера, открыл. А пролистав ленту контактов, удовлетворенно кивнул. Показал Габриэле:
— Вот.
«Отто Беренс».
— Прочитала она имя контакта.
Ахнула:
— Ты… Ты знаешь, кто это?!
— Я часто слышал это имя от Штефана. Возможно, господин Беренс даже приходил сюда… Хотя я не запоминаю людей, которые мне неинтересны. Не факт, что это был именно он.
— Ничего не понимаю, — обескураженно пробормотала Габриэла.
Тимофей ее не слушал. Он уверенно — куда увереннее, чем разговаривал, — вбивал в окно мессенджера текст.
«Добрый день, господин Беренс. К вам обращается приемный сын Штефана Майера, меня зовут Тим. Могу я задать вам несколько вопросов?»
Тимофей вопросительно повернулся к Габриэле.
— Добавь: «Прошу прощения за беспокойство», — прочитав текст, посоветовала она.
«Прошу прощения за беспокойство».
— Добавил Тимофей. И отправил сообщение Беренсу.
Рядом с именем Беренса светился зеленый кружок — абонент в сети. Сообщение прочитали тут же, но ответ господин Беренс набирал долго — в окошке то появлялось, то пропадало слово «печатает».
— Он там что, роман пишет?! — не выдержала Габриэла.
Тимофей покачал головой:
— Вариантов два. Либо он в курсе, что в убийстве Штефана подозревают меня, и придумывает, как половчее от меня избавиться. Либо не в курсе и просто пытается вспомнить, кто я такой. Как ему ко мне обращаться.
— Он не может ничего знать об убийстве! — возразила Габриэла. — Вернер говорил, что до конца следствия эту информацию распространять запрещено. По официальной версии, ты пережил тяжелый шок из-за смерти Штефана и теперь восстанавливаешься. Ведь даже в школе никто ничего не знает.
Тимофей глянул на нее исподлобья:
— Скажи еще, и слухи по школе не ходят.
Габриэла потупилась.
Наконец в окошке появилось:
«Привет. Прими мои соболезнования. Чем я могу тебе помочь?»
Тимофей шумно выдохнул — Отто Беренс явно ничего не знал. Бросил пальцы на клавиатуру и быстро застучал в ответ:
«Мне не хотелось бы обсуждать этот вопрос по Сети. Мы можем встретиться с вами лично?»
Через пять минут после того как Тимофей выключил компьютер, запер кабинет Штефана и вернул ключ в ящик комода, они с Габриэлой выбрались из дома. Для конспирации сели в нужный трамвай не на своей остановке, а на следующей. Трамвай шел до торгового центра, где назначил встречу господин Беренс.
Габриэла плюхнулась на сиденье рядом с Тимофеем. Потребовала:
— Рассказывай!
— Что именно?
— Все! Как ты узнал, что этот господин Беренс — именно тот господин Беренс, который нам нужен? С чего ты вообще взял, что коллега твоего отчима имеет отношение к этому дурацкому письму? Я ведь правильно понимаю, что через него ты надеешься каким-то образом выйти на того человека, который убежал от нас?
— Нет.
— То есть? — оторопела Габриэла. — Ты не думаешь, что мы сумеем выйти на этого человека, — но, тем не менее, тащишь меня куда-то к черту на рога, чтобы разговаривать черт знает с кем?!
— Нет — мне не нужно выходить на этого человека, — объяснил Тимофей. — Потому что я и так знаю, кто он.
— Что-о?! — Габриэла захлопала глазами. — Знаешь? И кто же?
— Это мой отец.
Габриэла растерялась окончательно. Не сразу нашла, что сказать. Наконец пробормотала:
— А твой отец — разве здесь? Разве он не остался в России?
— Нет. Мы переехали сюда все вместе, но после переезда они с мамой развелись. Я сам давно его не видел. Мама считала, что встречи с отцом не пойдут мне на пользу. Я с ней не спорил. Он, по всей видимости, тоже.
— Но… — Габриэла замешкалась. — Но если ты знаешь, кто это был… Почему не сказал Вернеру?
— Потому что тогда Вернер — как законопослушный гражданин и порядочный полицейский — немедленно доложил бы об этом своим коллегам. Нам с тобой не позволили бы действовать дальше.
— Ну… И пусть бы дальше действовали они! Люди, которые знают, что делать. Это ведь их работа!
— Эти люди — которые знают, что делать, — уже обвинили меня в том, чего я не совершал, — холодно сказал Тимофей. — У меня нет оснований им доверять. Я хочу сам во всем разобраться.
— И для этого мы едем к господину Беренсу?
— Именно.
— А не лучше тебе спросить у отца, что это за письмо? Мне кажется, он скорее ответит на твои вопросы, чем незнакомый человек…
— Нет, — отрезал Тимофей, — не лучше. — И, отвернувшись, уставился в окно.
Габриэла знала по опыту, что больше он не произнесет ни слова.
78
Тимофей смотрел в окно — но не видел за ним ни автомобилей, ни прохожих. Почему-то именно сейчас он вдруг осознал, что помнит, как вытаскивал отвертку из глазницы Штефана. И помнит, что при этом чувствовал: в тот момент казалось, что нет ничего более важного, чем вытащить ее. Хотя оказалось, что сделать это не так-то просто.
Тимофей потянул рукоять на себя, но отвертка не поддалась. Вместо этого вместе с ней, насаженная на длинное жало, приподнялась над асфальтом голова Штефана.
Его лоб и скулы были забрызганы кровью, а второй, уцелевший глаз — открыт. Голубая радужка, белок с красными прожилками. Чуть припухшие веки и редкие белесые ресницы. На Тимофея этот глаз смотрел с осуждением. Кажется, он опять что-то делал неправильно.