Валерия МалаховаХолодные воды
Тучи неслись по ночному небу, отчего звёзды, казалось, играли в прятки или флиртовали друг с другом: то прятали ясный взгляд свой под вуалью, то вновь выглядывали и подмигивали случайным зрителям, чтобы вновь скрыться и заставить искать себя — где? какая звезда? почему исчезла? Свежий ветер, временами становившийся промозглым, гнал волну и обещал к утру сильный шторм, но пока море лишь ворочалось угрожающе, словно чудовищный великан, который вот-вот проснётся и покажет гибельную свою силу, однако же ныне совсем не жаждет пробуждаться от сладостных видений. Опытные рыбаки, впрочем, уже свернули сети, не желая соперничать в сноровке с Холодной госпожой, осерчавшей на людей за очередную их нелепую промашку, и теперь одна лишь лодка виднелась на выходе из неприметной бухты. Она скользила по волнам со сноровкой, свидетельствующей о ловкости и немалом умении того, кто сидел за вёслами. Острый нос её то и дело задирался, взбираясь на очередной вспененный гребень, а затем мягко опускался вниз и выравнивался, дабы повторить сие вновь и вновь.
В лодке сидело трое мужчин, не только не разговаривающих друг с другом, но и старательно не глядящих на соседа своего. Уже одно это могло насторожить любого Смотрящего из Храма правосудия, но куда сильней возбудить его подозрительность должен был слабо ворочающийся холщовый мешок, валяющийся под ногами у мужчин. Из него доносились временами слабые стоны, но когда они усиливались, один или другой пинал мешок, и он затихал.
— Всё-таки не слишком ли?.. — спросил один из мужчин после того, как сосед его пнул мешок столь сильно, что лодка закачалась. Собеседник его сплюнул, тут же, спохватившись, сложил пальцы в жест для отвода зла и зло бросил:
— Сама виновата, дурёха. Хозяин её к бабке посылал, плод стравить. Не послушалась — теперь будет рыб кормить, и сама, и ублюдок её.
— Тише вы, — мрачно буркнул тот, кто сидел на вёслах, и в лодке вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском волн о борта.
Наконец лодка прибыла на место. Мешок споро обвязали готовой заранее бечевой и подвесили к ней уже находившийся в лодке тяжкий камень. Жертва, находившаяся в нём, извивалась и пыталась сопротивляться, но против силы двух мужчин поделать ничего не могла, так что вскорости короткий всплеск возвестил, что море приняло отданную ему жертву. Лодка, лишившаяся значительной части груза, заплясала на волнах, и сидевший на вёслах бородач ругнулся, восстанавливая равновесие, в то время как товарищи его бормотали молитвы — один поминальную, а другой привычно взывал к Холодной госпоже, умоляя её даровать ему попутный ветер и счастливую волну. Вскорости мерные удары вёсел затихли вдали, и более о свершившемся ничто не напоминало. Месяц, находившийся на убыли, несколько раз скрылся за тучами и вынырнул вновь, волны по-прежнему равнодушно неслись к берегу, а нарастающий постепенно ветер гудел о чём-то своём, чего смертные постичь никак не могут.
И лишь когда занялся рассвет — сумрачный, неяркий, так как лучам солнца приходилось пробиваться сквозь толщу туч — из пучины морской навстречу этим лучам прорвался лучик света совсем иного. Холодное зеленоватое свечение распространилось по волнам, знаменуя беды роду людскому, но не было поблизости никого, кто заметил бы и правильно истолковал сей несомненный знак.
Ой, Десислава, малая Десина, ну каково тебе сейчас? Весело ли тебе, Десислава, когда руки связаны, легко ли дышать, когда вся тяжесть моря-океана на грудь падает, когда солёную воду хлебаешь полным ртом, сладко ли глядеть на холстину грубую, в кою тебя замотали?
Что молчишь, Десислава? Али сказать нечего?
А и то верно — что тут говорить, тут плакать надо, оплакивать голову твою бесталанную, судьбу твою пропащую, звезду несчастливую. Холодная вода сквозь мешок хлещет, над головой смыкается. Ой, Десислава, плачь теперь, так плачь, как раньше смеялась!
Много ведь смеялась, да, Десина? От счастья по земле не ходила — летала, ветерком лёгким, в танце кружилась, себя не помня… А ведь знала, что зазноба твоя, Боган из купецких рядов, женат, и ребёнок у него есть. Вспомни, Десислава — знала ведь? Над женой его тоже смеялась: ой, Йованка, ой, глупая, смотри, не упусти своё счастье! И Боган с тобой вместе смеялся, да только холодно глядели глаза его голубые. Теперь-то хоть признай, что видела ты это — просто видеть не хотела. Смеялась, в хороводе с подружками кружила, подарки принимала дорогие. Любил Боган подарки дарить, да не любил с тобой на люди ходить. А ты не верила. И кто теперь глупая, не ты ли, Десислава?
Спохватилась, когда пузо расти начало. К Богану бросилась, да только отвернулся он от тебя, кошель на землю уронил — на, мол, сходи к бабке, избавься от байструка. Вот тогда пелена с глаз твоих упала. Отшатнулась ты от любого своего, Десислава, от кошеля его толстого, денег проклятых. Видеть не захотела отца, что дитя родное ещё в материнской утробе погубить насмелился.
Раньше думать надо было, Десислава, ой, раньше! Да и не грозить Богану, что к жене его пойдёшь, всю правду ей расскажешь. Позабыла ты за счастьем своим, а там и за бедой-кручиной, что Боган не просто девку за себя взял — со Старшим смотрящим пришлого бога породнился. Не даст он тебе счастье своё взять и порушить, доходы-прибыли отнять — вот и не дал. Кричи теперь, захлёбывайся водой солёной, к небесам взывай, да только всё без толку.
Не стала Десислава богов-покровителей дозываться. Не помогли они ей любого удержать, не помогут и в живых остаться. Раз уж смерть пришла неминучая, сделала она вдох последний да и воззвала к силе тёмной, силе потаённой, той, что до поры до времени во тьме таится, себя не оказывает.
— Ежели поможешь мне, Госпожа, — так и подумала, — твой будет ребёнок этот, да и сама я вся твоя буду, до конца этого мира. Душу свою и нерожденного дитяти тебе отдаю, только сделай великую милость, помоги воздать тем, кто со мной эдакое сотворил, а наипаче — мучителю моему, отцу невинного этого ребёнка! Услышь меня, Холодная госпожа, хозяйка вод здешних, возьми к себе, не дай злодею всласть победой своей натешиться! Яви чудо расчудесное!
Вот какое горе случилось — души своей не пожалела ради мести, ребёнка своего не пожалела. А более ничего подумать не успела. Взяла её вода холодная, укрыла волна пенная, и как не было Десины-Десиславы, как и не жила она, сердешная.
Да только тех мыслей достаточно оказалось — и самой Десине на беду, и всем добрым людям вместе с нею.
Во дворце Холодной госпожи есть на что посмотреть, есть чему подивиться. Человеку там, конечно, вовек не побывать, разве что тело бездыханное на потеху принесут — ну так много тех тел уже на дне морском, надоели они Госпоже, велит их побросать где ни попадя, а к себе не приближает. Ну, диковинки затонувшие ей приносят — то другое, а людям в том дворце места нет.
Сам дворец из раковин морских построен. Ракушки те — они непростые, те, кто их носил, в глубине морской таились, так те раковины выстоят, ежели на них, скажем, и дом обрушить. Большие они, и витые, будто храмовый рог, который на праздники гудит, людям добро возвещает. Да только вьются те раковины не посолонь а противосолонь, и человеку в руки их брать нельзя — беда большая случится.
Стары люди сказывают, одну раковину из дворца Холодной госпожи вынесло раз на берег. Был рыбак именем Ангол, жил в Дальней Помории, где ране города великие шумели — вот он раковину ту нашёл. Не то чтоб большую, большие со дна не выносит, а так — с руку длиною. Говорили ему — брось, несчастливое нашёл, жрецам отдай, или, того лучше, сам помолись да морю верни. Куда там! Молодой он был, себе на уме. Ну, взял, домой принёс. Удача его с тех пор не покидала: рыба ловилась одна другой крупней, да прям сама в сети шла, и сокровища всякие находил чуть ли не у своего порога. Только вот мать его захворала да и померла на третий день. Месяца не прошло — брат с обрыва упал. Жёнку он себе взял красавицу, дочь старосты с рынка, так та жёнка и года с ним не прожила. Всё раковина, она себе забрала. Ангол из раковины той голоса их слышал, сродственников своих, и жёнкин тоже — плачут голоса, его проклинают. Понял, что к чему, да поздно было. Взял раковину, в лодку положил, в море с ней вышел и утопился там, к груди её прижав. Лодку потом к берегу течением пригнало. И на третий же день после того случая великая волна пришла, все те города в Помории смыло. Отстроились потом, конечно, да уже не то, и люди все новые пришли…
Так что ежели кто раковину увидит такую, надо помолиться да с поклоном морю вернуть, тогда беда стороной обойдёт. Ну а во дворце Холодной госпожи раковин этих — что гальки на морском берегу, счёта им несть, дворец-то большой.
Как его строили, дворец тот — тоже не секрет. Стары люди сказывали, а они врать не станут. Есть в глубинах морских рыбина здоровущая, длиной в два роста человеческих, а может, и поболе. Зовут её неплюй-рыба. И ежели ту рыбину разозлить, так начинает она плеваться, а куда попадёт — то камнем берётся, да и крепким, не чета тому, из которого люди дома строят. Блестит тот камень и переливается, а зовётся алмаз. Вот слуги Холодной госпожи поднатаскают раковин куда надо и принимаются неплюй-рыбу злить. Гадости ей говорят, в жабры песку сыплют, колют копьями разными, всякое творят, в общем. Как неплюй-рыба разозлится — они за раковинами теми и прячутся. Так стены у дворца появляются. А потом рыбину задабривают, понятное дело, угрей ей суют, морских орехов, всякого добра. Она быстро добреет, неплюй-рыба эта. И отпускают до следующего раза, когда строить надобно.
Горные алмазы — то дело другое, а только стары люди говорят, что раньше там окиян шумел, потом милостью богов вода ушла, вместо неё горы вознеслись. Вот, от неплюй-рыбы памятка осталась.
Внутри дворца того комнаты разные. Есть такие, что сплошь жемчугом покрыты, есть из золотых монет сложенные — с кораблей потонувших слуги Госпожи грузы сняли, ну и серебряные комнаты есть, само собой. Всякого хватает. Сад ещё имеется, там водоросли, цветы морские разные, для Холодной госпожи услада. А в тронном зале, где сама Госпожа сидит, там и вовсе разного добра без счёта. Говорят, пол мрамором вымощен, а на нём золота, серебра, жемчуга, каменьев всяких понавалено, и никто не берёт ни монеточки, ни жемчужинки. То Госпожи добро, а ежели захочет, сама одарит, чем пожелаешь.