– Эй, Чарли, где ты?
Робко повинуясь этому зову, появляется маленькая девочка в жестком переднике и огромной шляпе, с половой щеткой в мокрых, покрытых мыльной пеной руках и, подойдя, приседает.
– Что ты сейчас делаешь? – спрашивает Джуди, по-старушечьи набрасываясь на нее, словно злющая старая ведьма.
– Убираю заднюю комнату наверху, мисс, – отвечает Чарли.
– Смотри работай хорошенько, да не прохлаждайся. У меня лодырничать не удастся. Поторапливайся! Ступай! – кричит Джуди, топнув ногой. – С вами, девчонками, столько беспокойства, что вы и половины его не стоите.
Суровая матрона снова принимается за исполнение своих обязанностей – скупо намазывает масло, режет хлеб, – но вот на нее падает тень ее брата, заглянувшего в окно. Джуди с ножом и хлебом в руках открывает ему входную дверь.
– А-а, Барт! – говорит дедушка Смоллуид. – Пришел, а?
– Пришел, – отвечает Барт.
– Опять проводил время с приятелем, Барт?
Смолл кивает.
– Обедал на его счет, Барт?
Смолл опять кивает.
– Так и надо. Пользуйся чем только можешь на его счет, но пусть его глупый пример послужит тебе предостережением. Вот на что нужен такой приятель… только на то он и нужен, – изрекает почтенный мудрец.
Внук, не выслушав этого доброго наставления с должной почтительностью, все же удостаивает деда молчаливым ответом, еле заметно подмигнув и наклонив голову, а потом садится за чайный стол. Все четыре старческих лица парят над чайными чашками, словно компания страшных херувимов, причем миссис Смоллуид беспрестанно вертит головой и болтает с таганами, а мистера Смоллуида приходится то и дело встряхивать, как взбалтывают огромную черную склянку со слабительной микстурой.
– Да, да, – говорит добрый старец, продолжая мудрое поучение. – То же самое посоветовал бы тебе твой отец, Барт. Не пришлось тебе видеть своего отца. А жаль. Он был весь в меня.
Значит ли это, что на отца Барта было очень приятно смотреть, – неясно.
– Он был весь в меня, считать умел мастерски, – повторяет старец, сложив пополам ломоть хлеба с маслом у себя на коленях. – А умер он лет… пожалуй, уже десятка полтора прошло.
Миссис Смоллуид, повинуясь своему инстинкту, взвизгивает:
– Полторы тысячи фунтов! Полторы тысячи фунтов в черной шкатулке, полторы тысячи фунтов заперты, полторы тысячи фунтов убраны и припрятаны!
Достойный ее супруг, отложив в сторону хлеб с маслом, немедленно запускает в нее подушкой, припечатывая супругу к боковой стенке ее кресла, и, обессиленный, откидывается на спинку своего кресла. Теперь, то есть после того, как он обратился к миссис Смоллуид с такого рода увещеванием, он производит необычайно внушительное, но не вполне благоприятное впечатление, во-первых, потому, что от сделанного усилия черная его ермолка съехала на один глаз, придав ему вид распутного беса; во-вторых, потому, что он бормочет яростные ругательства по адресу миссис Смоллуид; и, в-третьих, потому, что в этом контрасте между его сильным духом и бессильным телом угадываешь злобу старого душегуба, который наделал бы елико возможно больше зла, если бы только мог. Однако зрелище это столь хорошо знакомо семейному кругу Смоллуидов, что ничуть не привлекает к себе внимания. В таких случаях старца просто встряхивают и взбивают, словно он набит пером или пухом; подушку водворяют на ее обычное место рядом с ним, а старуху, чепец которой иногда приводят в порядок, а иногда нет, снова усаживают в кресло, где она сидит, готовая к тому, что ее опять повалят как кеглю.
На сей раз прошло некоторое время, прежде чем престарелый джентльмен почувствовал себя достаточно остывшим, чтобы продолжать прерванную речь; но, начав ее, он и тут примешивает к этой речи назидательные вставки, обращенные к своей выжившей из ума подруге жизни, которая ни с кем в мире не общается, если не считать таганов. Вот примерно что он говорит:
– Поживи твой отец подольше, Барт, он нажил бы кучу денег – болтунья зловредная! – но как раз, когда он начал возводить здание, основу которого закладывал много лет, – сорока ты беспутная, галка, попугаиха, что ты там мелешь? – он заболел и умер от лихорадки, причем до последнего издыхания оставался бережливым человеком, ничего лишнего себе не позволял, а только и думал что о делах, – кошкой бы в тебя швырнуть, а не подушкой, да и швырну, раз уж ты такая несусветная дура! – а твоя мать – благоразумная женщина, сухая, как щепка, зачахла, истлела, как трут, после того как родила тебя и Джуди. Ах ты старая свинья! Чертова свинья! Свиная башка!
Джуди, ничуть не интересуясь тем, о чем она не раз слышала, сливает в полоскательницу недопитый чай из чашек, блюдец и чайника на ужин маленькой поденщице. Затем она ссыпает в железную хлебную корзинку все те крошки и обгрызанные корки хлеба, которые уцелели, несмотря на строгую экономию, царящую в доме.
– Мы с твоим отцом были компаньонами, Барт, – продолжает старик, – и когда я скончаюсь, вам с Джуди достанется все, что у меня есть. Повезло вам, что оба вы рано вступили в жизнь – Джуди пошла по цветочной части, а ты по судебной. Наследство-то вам и тронуть не придется. Вы и без него заработаете себе на жизнь да еще приложите к нему сколько-нибудь. Когда я скончаюсь, Джуди опять примется за цветочное дело, а ты по-прежнему будешь заниматься судебным.
Поглядеть на Джуди, можно подумать, что она имеет дело скорее с шипами, чем с цветами; но она действительно научилась ремеслу и тайнам изготовления искусственных цветов. Когда же почтенный дед Джуди и ее братца говорил о своей будущей кончине, внимательный наблюдатель, быть может, заметил бы в глазах внуков довольно нетерпеливое желание узнать, когда же наконец он скончается, и смешанное с затаенной обидой убеждение, что пора бы уж ему покончить счеты с жизнью.
– Ну, если все наелись, – говорит Джуди, закончив свои приготовления, – я позову сюда девчонку пить чай. Позволь ей только пить одной на кухне – этому конца не будет.
Итак, Чарли вызвана в гостиную и под жестоким обстрелом хозяйских взглядов садится хлебать чай из полоскательницы и жевать объедки хлеба с маслом, напоминающие друидические развалины. Занятая бдительным надзором за этой молодой особой, Джуди Смоллуид приняла вид существа поистине геологического возраста, родившегося в отдаленнейшую эпоху. Достойна удивления ее способность то и дело налетать и накидываться на девочку по всякому поводу и без всякого, зря и не зря, ибо в искусстве помыкать служанками Джуди достигла такого совершенства, какого лишь редко достигают самые старые и опытные мастерицы этого дела.
– Нечего день-деньской глазеть по сторонам, – визжит, тряся головой и топая ногой, Джуди, успев поймать взгляд девочки, измерявший глубину чая в полоскательнице, – ешь скорей да принимайся за работу.
– Слушаю, мисс, – говорит Чарли.
– Нечего твердить «слушаю», – кричит мисс Смоллуид, – я вас, девчонок, насквозь вижу! Делай, что говорят, без лишних слов, – может, я тогда тебе и поверю.
В доказательство своей покорности Чарли делает большой глоток чаю и так спешит управиться с друидическими развалинами хлеба, что мисс Смоллуид приказывает ей не объедаться, подчеркивая, что в этом отношении «вы, девчонки, прямо противные». В дальнейшем Чарли, пожалуй, было бы еще труднее приспособиться ко взглядам Джуди на вопрос о девчонках вообще, но тут раздается стук в дверь.
– Посмотри, кто пришел, да не жуй, когда будешь отпирать! – кричит Джуди.
Как только предмет ее неусыпных забот убегает, чтобы открыть дверь, мисс Смоллуид пользуется возможностью убрать остатки хлеба с маслом и швырнуть две-три грязных чашки в чайное мелководье полоскательницы в знак того, что она считает еду и питье оконченными.
– Ну? Кто там и чего ему нужно? – спрашивает раздражительная Джуди.
Оказывается, это некий «мистер Джордж». Без дальнейших докладов и церемоний мистер Джордж входит в комнату.
– Ого! – говорит мистер Джордж. – Жарковато здесь у вас. Неужто вы и летом камин топите, а? Что ж! Пожалуй, вам не худо заранее приучиться к огоньку.
Последнее суждение мистер Джордж бормочет себе под нос, кивая дедушке Смоллуиду.
– Хо! Это вы! – восклицает старик. – Как дела? Как дела?
– Помаленьку, – отвечает мистер Джордж, усаживаясь на стул. – Я уже имел честь познакомиться с вашей внучкой; готов служить вам, мисс.
– А это мой внук, – говорит дедушка Смоллуид. – Его вы еще не видели. Он пошел по судебной части и дома бывает редко.
– Готов служить и ему! Он похож на сестру. Очень похож на сестру. Чертовски похож на сестру, – говорит мистер Джордж, делая сильное и не вполне лестное ударение на этом наречии.
– А вам как живется, мистер Джордж? – спрашивает дедушка Смоллуид, медленно потирая ноги.
– Да по-прежнему. Вроде как футбольному мячу.
Мистер Джордж – смуглый и загорелый мужчина лет пятидесяти, хорошо сложенный и красивый, с вьющимися темными волосами, живыми глазами и широкой грудью. Его мускулистые, сильные руки, такие же загорелые, как и лицо, поработали, должно быть, не мало. Бросается в глаза его странная манера садиться на самый краешек стула, словно он с давних пор привык оставлять у себя за спиной место для запасной одежды или снаряжения, которого теперь никогда не носит. И походка у него ровная и твердая – к ней очень пошли бы бряцанье тяжелой сабли и громкий звон шпор. Теперь он гладко выбрит, но губы складывает так, словно много лет носил пышные усы; об этом говорит и его привычка время от времени трогать верхнюю губу ладонью широкой смуглой руки. В общем, можно догадаться, что мистер Джордж – отставной кавалерист.
Трудно представить себе большую противоположность, чем мистер Джордж, с одной стороны, и члены семейства Смоллуид – с другой. Вряд ли случалось хоть одному кавалеристу на свете квартировать у людей, столь непохожих на него. Рядом с ними он точно палаш рядом с устричным ножичком. Его мускулистая фигура – и их чахлые тельца; его широкие движения, которым нужно как можно больше свободного пространства, – и их напряженные ужимки; его звучная речь – и их скрипучие, тонкие голоса – все это никак не вяжется одно с другим, представляя чрезвычайно резкий и странный контраст. Когда он сидит в середине мрачной гостиной, сле