Севастьян натаскал воды, наскоро перекусил, сел в машину. Татьяна пообещала приехать к нему во вторник, он улыбнулся, как будто обрадовался, но до самого Питомника не мог дышать полной грудью, воздуха не хватало. Только в отделе смог выбросить Татьяну из головы.
В половине одиннадцатого в кабинет к нему зашел начальник отделения уголовного розыска.
– Семеныч, ты, говорят, в Подозерное зачастил? – спросил Пасечник, покачиваясь на ногах.
Тридцать четыре года мужику, моложавый, спортивный, лицо прямоугольное, волосы густые, с пробором посередине – как у птицы два крыла, опущенные вниз. Нос маленький, тонкий, как жердочка. Если бы существовали скворечники с двумя отверстиями на одной горизонтальной линии, то Пасечник был бы на него похож.
– Ну, есть немного.
– С продавщицей?
– А продавщица не человек?
– Свадьба когда?
– Ну-у… – замялся Севастьян.
– Не слышу радости в голосе?
– Староват я для женитьбы.
– Не хочешь жениться, так и скажи!
– Андрей, тебе заняться нечем? – поморщился Севастьян.
Пасечник не сводил с него глаз, он если улыбался, то лишь одними губами. С каждым произнесенным словом эта полуулыбка сползала с лица, пока наконец совсем не исчезла.
– Убили твою продавщицу!
– Андрей, ты спятил, такими вещами шутить?
– Я не шучу! Из Подозерного звонили, продавщицу, сказали, задушили.
– Может, какую-то другую, их там две…
Севастьян просто не мог поверить в произошедшее, хотя и понимал, что Татьяна может умереть. Потому что в окрестностях Подозерного завелся насильник и убийца.
– Чередникова Татьяна Ильинична.
– Харитонов! – Крюков резко поднялся, готовый немедленно ехать на место преступления.
Но от волнения кровь прилила к голове, его шатнуло, пришлось поднапрячься, чтобы удержать равновесие.
– А если ты? – Пасечник смотрел на него жестко, в упор.
– А может, и я… – окаменев, пробормотал Севастьян.
– Мотив у тебя есть.
– Мотива нет, возможность есть… Была… Я сегодня из Подозерного без двадцати семь выехал. Татьяна была жива… Где нашли тело?
– Вроде бы в доме, соседка зашла…
– Зашла, увидела тело… И установила причину смерти?
– Не знаю, сказали, что удушение… – озадачился начальник.
– Может, кто-то подсказал? Харитонов, например… Ехать надо, информацию проверить. Или сразу группу?
– Да группа только собирается, наряд отправлю.
– Чтобы они там натоптали… Я поеду!.. Или давай вместе, если ты мне не доверяешь.
Пасечник думал недолго.
– Оружие сдашь, и едем.
Он смотрел на подчиненного в ожидании возражений – с явным намерением их пресечь. Но Севастьян перечить не стал. Как ни крути, а он под подозрением, его запросто могли отправить под стражу, а не на место происшествия.
В Подозерное отправились в служебном «уазике», водитель, вооруженный патрульный, начальник розыска и старший опер. Всю дорогу Севастьян провел в душевном напряжении. Все против него, и знакомство с Татьяной, и прошедшая ночь, которую он провел с ней. Еще и машина может сломаться, когда он так спешит осмотреть место преступления. Но все обошлось, «уазик» благополучно доставил их к дому потерпевшей. А там уже люди стоят, вздыхают. Две женщины у крыльца, не глядя друг на дружку, переговариваются, лица скорбные, но глаза поблескивают, как у зрителей в цирке перед началом представления. Мужики в кружок собрались, Чекалов среди них, что-то говорит, жестикулируя.
– Смотри, Крюков, я за тобой наблюдаю! – предупредил Пасечник, открывая дверь.
– А мне скрывать нечего, – вздохнул Севастьян.
Если уж начальник розыска его заподозрил, то местные уже и заклеймили его как убийцу. И действительно, все дружно замолчали, увидев его, а Чекалов, шлепнув себя по запястью, спросил, почему виновный до сих пор без наручников.
Хорошо, село небольшое, даже летом людей мало, а то прорва бы набежала, не пройти. А так Севастьян успел подняться на крыльцо прежде, чем заговорил Чекалов.
– Эй, капитан, зачем Танюху убил? – громко, играя на публику, спросил он.
Крюков сделал вид, что не услышал, на негнущихся ногах зашел в дом.
Пол в сенях грязный, затоптанный, и наследил не только преступник, а неравнодушные граждане, уже побывавшие на месте преступления. На улице сухо, а на полу грязь, и Севастьян понял почему. Преступник, нападая, опрокинул ведро с водой, стоявшее на скамейке в дальнем углу прохода. Тело Татьяны лежало в воде, вокруг расплескано, люди подходили, мочили ноги, сухая грязь на подошвах раскисала.
А лежала Татьяна у дальней стены, там, где в углу обычно стояла рогатина. Сейчас она лежала на полу, слева от тела, под рукой. Видно, Татьяна пыталась схватить рогатину, когда поняла, что дело дрянь.
Жертва явно пятилась от преступника, он зажал ее в угол, ударил по лицу, с ног не сбил, вцепился в горло, только тогда Татьяна вспомнила про рогатину, но повернуться к ней не могла, нащупывала, не глядя. Зацепилась рукой за древко, но удержать не получилось. Вместе с рогатиной на пол и упала, а преступник продолжал душить ее. Руками, с силой сдавливая гортань, характерные синяки на шее – тому свидетельство. И губа у нее разбита.
Покончив с жертвой, преступник не удержался, сорвал с Татьяны сережки, вместе с мясом из ушей вырвал. Точь-точь как в случае с Ольгой Дробняковой.
Платье задрано несильно, возможно, кто-то из односельчан оправил подол. Но снятые колготки надевать никто бы не стал. Значит, колготки преступник и не стягивал, или не собирался насиловать, или не получилось, как в прошлый раз.
Севастьян потрогал Татьяну за руку. Пульс он и не пытался нащупать, и без того ясно, что жизни в ней нет. Сейчас его интересовала температура тела, а также состояние мышечной ткани. Хотелось знать, когда умерла Татьяна.
Звонок на пульт дежурного поступил в десять часов пятнадцать минут, к дому потерпевшей подъехали в пять минут первого. Значит, с момента смерти прошло как минимум два часа. А как максимум пять часов. Двадцать пять минут можно смело отбрасывать. Или даже целый час, а то и больше. Татьяна собиралась на работу, уже надела платье, колготки, когда все случилось. Накраситься не успела, надушиться тоже, но уже умылась. И, возможно, надела кулон – к своим серьгам. Кулон тоже могли с нее сорвать.
– Крюков, хорош изображать Пинкертона, – скривился Пасечник. – И без того уже натоптали.
Севастьян спорить не стал, вместе с начальником вышел из дома, первым делом полез за сигаретой, а перед глазами всплыла бутылка водки, вот от чего он сейчас бы не смог отказаться. Настроение жуть, сегодня он точно напьется. Если не окажется в камере.
– Максимов, в дом никого не впускать! – щелкнув зажигалкой, распорядился Пасечник.
Севастьян также пытался зажечь свою сигарету, но руки дрожали, палец почему-то не мог крутануть колесико зажигалки.
– Хреново? – спросил начальник, высекая огонь у него под носом.
– Я уезжал, Татьяна в халате была, а сейчас она в платье, – сказал Крюков, затягиваясь.
– И что?
К ним подходил Чекалов, руки в брюки, разгильдяйский шаг от коленки, нахальное выражение лица. Он смотрел Севастьяну в глаза.
– Когда у вас магазин открывается? – спросил Севастьян.
– А так и не открылся! Сказать почему?
– А когда должен был открыться?
– В девять…
– А когда Татьяна приходила в магазин?
– Я откуда знаю?
– В восемь она обычно приходила, к половине девятого, – сказала пожилая женщина в красной широкополой шляпе с выгоревшими краями и роговых очках на резиночке. Юлия Федоровна Чугульская жила по соседству, Севастьян уже успел познакомиться с ней.
Раньше Федоровна елейно улыбалась ему, а сейчас смотрела в глаза сердито, враждебно. Хорошо, обвинений пока не выдвигала.
– И что с этого? – кисло спросил Пасечник.
– К восьми Татьяна одевалась, красила губы… Платье надела, а губы накрасить не успела… – сказал Севастьян. И, сделав затяжку, продолжил: – Тело еще нормальной температуры, мышцы расслабленные, признаков трупного окоченения пока нет, но будут, очень скоро будут… Труп пролежал не больше четырех часов. Когда Татьяна умерла, я уже к отделу подъезжал.
– Там, где четыре, там и пять часов, – пожал плечами Пасечник.
– Вот! – Вряд ли Чекалов что-то понял, но палец к небу он вознес ну с очень важным видом.
– Кто звонил в полицию? – спросил Севастьян.
– Я звонил. А что, у меня репитер! Любой звонок! – приосанился Чекалов.
Его важность можно было понять. Деревня глухая, сотовый сигнал непозволительно слабый, но позвонить в город вполне возможно, если установить в доме усилитель. Удовольствие не из самых дорогих, но не все могли себе такое позволить. А Чекалов смог. Потому и сияет, как медный самовар.
– Федоровна вот сказала, я позвонил! – Миша кивком указывал на женщину в красной шляпе.
– Юлия Федоровна, что вы видели? – спросил Севастьян.
– Татьяну только и видела, захожу, лежит, на меня смотрит…
– Вы, конечно, закрыли ей глаза! – скривил губы Пасечник.
– Да нет, это я! – снова выскочил Чекалов.
– И сережки ты сорвал? – спросил Крюков.
От возмущения Миша подпрыгнул на месте.
– Не-ет!.. Это я сам у тебя спросить хотел! – взвизгнул он.
– Не было сережек, – качнула головой соседка.
– В доме, конечно, никого не было? – спросил Севастьян.
Он держал Чекалова в поле зрения. С головой у парня не все в порядке, как бы не подсунул сережку, сорванную с Татьяны.
– Да нет.
– Может, кто-то выходил?
– Ты выходил, – кивнула она. – Утром. Татьяна тебя к машине проводила.
– Ну вот, уже хорошо… Или я возвращался?
– Да нет, не видела… Никого не видела. Спокойно все было.
– Не знаю… – Севастьян смотрел на дом Чугульской, который находился на одной линии с избой Татьяны.
И так же фасадными окнам выходил на улицу. Из окон своего дома Юлия Федоровна могла видеть человека, заходящего в дом с улицы, но нижние ворота хозяйственной пристройки оставались для ее взгляда мертвой