– А Долгов?
– Может, и Долгов. Но мы с Лизой расстались из-за Харитонова. Никогда ему этого не прощу!.. Он ее развратил! Сначала изнасиловал, потом любить заставил. Бегала за ним, как та сучка, я как узнал, меня потом неделю трясло, не отпускало. Ужас какой-то!
Севастьян кивнул. Видел он надпись на стене в подъезде дома, где жил Канареев. И писал он как минимум через три года после того, как расстался с женой. Долго же его лихорадило. До сих пор, похоже, не отпустило. А теперь вот предоставилась возможность покончить с Харитоновым. И не так уж важно, он убил Лизу или нет. Из-за него рухнула жизнь. Из-за него по большому счету погибла Лиза… В принципе, Канареева можно понять.
– А ты отпуска дождался и сюда?
– Ну да.
– Знал, что Харитонова здесь нет, поэтому палатку взял, так?
– Да нет, я сначала так приехал, без палатки. Смотрю, нет никого, съездил за палаткой.
– И давно ты здесь кукуешь?
– С понедельника.
– С понедельника… Немного опоздал. Харитонов в пятницу отсюда ушел.
– Ну да, зола в печи теплая была, – кивнул Канареев. – И в доме все вверх дном.
У Севастьяна вдруг зашумело в голове, перед глазами закружили кадры из жизни, как будто киноаппарат закрутился со страшной скоростью. Сначала Татьяна мертвая перед глазами пронеслась, затем Ольга, за ней Лиза. Тут же снова появилась Ольга, за ней Татьяна, пленка, казалось, рвалась, разваливаясь на эпизоды, кадры сплетались, накладываясь один на другой, от этой чудовищной мозаики закружилась голова и даже затошнило. Севастьян закрыл глаза, пытаясь привести себя в чувство. Но тем не менее Канареева он поправил:
– Свежая зола.
Вверх дном в доме устроили при обыске. Сережки Татьяны искали. И нашли. Канареев уже после этого появился, зола в печи не могла быть теплой, но свежей, неслежалой – да. Или чуть теплой. На уровне ощущений.
Но Канареев с ним не соглашался. Молчал, как в рот воды набрал. И Севастьян вдруг понял, почему он молчит. Нет никакого Канареева и не было. Он сам его придумал. Сознание раздвоилось, одна половина отправилась к дому, другая пошла на запах воображаемого дыма. Ни палатки нет, ни карабина, ни кострища с котелком над ним. И Канареева рядом нет. Один Севастьян в дремучем лесу сидит. Один-одинешенек.
Его даже тряхнуло изнутри, и он, потрясенный своим открытием, резко открыл глаза, повернул голову, из груди вырвался вздох облегчения. Канареев сидел рядом, думая о чем-то своем.
– Чего молчишь?
– Да вы в себя ушли, мне тоже невесело… Сам понимаю, как все это со стороны выглядит. Палатка, карабин… Даже не верю, что хотел убить… оскопить Харитонова.
– А ты поверь!
– Да приходится… Мне теперь убивать нельзя?
– Почему?
– Ну, если его убьют, вы будете знать кто.
– А сидеть ты не хочешь?
– У меня жена, ребенка ждем.
– Зачем же ты вообще сюда приперся?
– А может, и не собирался убивать, – пожал плечами Канареев.
– Так собирался или нет?
– Вроде как да. Но в последний момент могу испугаться. Чувствую, что могу… Испугаюсь – уйду, но с чувством исполненного долга. Чувство исполненного долга, вот что мне нужно!
– Не испугаешься. Но уйдешь. Считай, что исполнил свой долг. – Севастьян хлопнул мужчину по плечу.
Харитонова упустили в пятницу, жена у Милованова в Загоровске, но в Старозаводске у него сестра. Может, он на ужин к ней заезжал, рассказал, как задерживали Харитонова на Моровом озере, а он ушел. Сестра ляпнула Марине, та мужу. В понедельник Канареев взял отпуск, а во вторник приехал сюда – убивать Харитонова. В общем-то, все логично. Если знать, как глубоко в нем сидит ненависть к насильнику. Канареев прав, по большому счету Лиза погибла из-за Харитонова. Из-за него она осталась без мужа и даже оказалась в разряде гулящих женщин. Будь у нее заступник, Долгов бы не полез к ней.
Долгов мог убить Лизу. Очень даже мог. А Харитонов убил Ольгу. Больше, в общем-то, некому. И Татьяну он убил, чтобы подставить Севастьяна. Из личной к нему неприязни. А заодно удовольствие от убийства получил. От насильника до маньяка-душителя один шаг. Харитонов сейчас на свободе, в любое время он может убить.
– Когда в любое время? – вдруг всполошился Канареев.
Севастьян удивленно глянул на него. Он что, все это время говорил с ним о Долгове и Харитонове, об убитых ими женщинах?.. А может, и нет никакого Канареева здесь? И в термосе был не чай, а водка, отсюда и пьяные галлюцинации.
Но Канареев на месте, водки нет, Севастьян попробовал взять себя в руки.
– Харитонов на свободе, где он, никто не знает, – сказал он. – Может, сюда вернется, а может, убьет кого-то.
– А если Марину?
– Зачем ему твоя Марина?
– А зачем я хочу его убить?
– Ну да.
И Севастьян – враг Харитонову, и Канареев. Севастьян боится за Ирину и Яну, а Канареев – за свою Марину, все логично.
– Может, я домой поеду, а? Я же не прощу себе, если с Мариной что-то случится.
– Машина далеко? – спросил Севастьян, снимая с Канареева наручники.
– Да не очень.
– Давай домой…
Севастьян задумался. Харитонова в доме нет, но уже сегодня ночью он мог вернуться. Или завтра утром. Или завтра днем, вечером… Убивать он его не собирается, а подкараулить должен. Но вдруг сегодня ночью Харитонов действительно кого-то убьет.
А еще убить мог Милованов… Севастьян вскочил, сделав страшное для себя открытие. А ведь Милованов действительно может убить. Жена его в Загоровске, ночью он свободен как птица, может убить кого угодно. И свалить все на майора Крюкова. Если у него не будет надежного алиби. А не будет у него ничего, если он останется здесь. Не для того Милованов отправил его сюда, чтобы Севастьян смог подтвердить свое алиби.
– И палатку! Все забирай!..
Севастьян не торопился: пока Канареев его видит, алиби есть. Он помог ему свернуть палатку, донести вещи до машины. И до своей «Нивы» доехал на его стареньком, но крепком «Логане».
Дальше они ехали каждый на своем автомобиле, но друг друга из виду не упускали. Севастьян проводил Канареева до самого его дома, только тогда, в двадцать минут четвертого, взял курс на Загоровск. К этому времени над Старозаводском уже рассвело, опасность для случайных прохожих женщин, можно сказать, частично миновала. Город спал, но свет мог отпугнуть насильника.
Дорога свободная, Крюков бы домчался быстро, но спустило колесо. Он подкачал, попробовал продолжить путь, но колесо не держало давления, пришлось его менять. Запаска накачана слабо, снова пришлось включать насос, а он забарахлил, Севастьян намучился, пока довел давление до двух атмосфер. За все время мимо проехали всего три машины, Севастьян на всякий случай записал их номера. Понимал, что уже ничего сегодня не случится, но тем не менее.
К дому Жукова Севастьян подъехал к половине пятого. Утро полноценное, небо чистое, солнце светит, птицы серенады выводят, малиновка где-то заливается, а на улицах поселка ни единой живой души. Но Севастьян уже в объективе камеры над воротами постылого дома. Подошел, позвонил, если Жуков его пошлет, он, так уж и быть, повернет назад. Главное, что здесь его уже видели. И в городе уже утро, дворники появляются, маньяк в это время точно не отважится на преступление.
Но Лева вышел к нему, причем не один, а вместе с Ириной.
– Крюков, ты больной?
Как это ни обидно, но спросили они одновременно, хором, их голоса слились в приговор психическому здоровью Севастьяна. Он и на самом деле чувствовал, что не в своем уме.
– Надеюсь, хоть сейчас я не пьяный? – спросил он, дыхнув на Ирину.
– Ну ты! – Жуков шагнул к нему и в сторону, закрывая собой Ирину.
– Ты больной, Крюков! – Ирина уже не спрашивала, а утверждала. И даже уточняла: – На всю голову!
– Я рад за вас, что вы живы и у вас все хорошо… Если у вас все хорошо! – Севастьян в упор глянул на Жукова.
Но тот почему-то совсем не испугался.
– Шел бы ты по добру!
– Яна дома, с ней все хорошо?
– С тобой все плохо! – Ирина плечом оттеснила мужа и надвинулась на Севастьяна.
– Да что-то разбалансировался… – кивнул он. – Надо бы съездить, отдохнуть.
– Съезди, отдохни!
– Как там погода в Анапе? – усмехнулся Севастьян.
– С Анапой мы разобрались! – Ирина угрожающе вскинула голову. – А ты проваливай!
Севастьян кивнул, повернул к своей машине. Он уже открыл дверцу, когда Жуков подал голос:
– А приезжал-то зачем?
В ответ Севастьян устало махнул рукой. Потому и приезжал, что хреново ему одному в этой жизни. Наедине с алкогольным психозом…
А еще в голове шевельнулся странный вопрос. Может, зря он убил Татьяну? Или на самом деле это прозвучало, или снова померещилось, он точно не знал. Но в машину садился с бледным видом.
А вдруг он на самом деле убил Татьяну? Отправился от нее в Старозаводск, в голове коротнуло, вернулся, убил, снова отправился в город, случился провал в памяти.
Вдруг он и сегодня кого-то убил. Вместо того чтобы менять колесо.
15
Пятница, 12 июня
Три диска литые, один – штампосварной. Три основных колеса и одна запаска. Значит, Севастьян все-таки менял колесо. Значит, он не убивал эту молодую женщину со светлыми локонами, один из которых намертво прилип к шее. Локон попал маньяку в руку, когда он хватал женщину за шею. Схватил, повалил, задушил. Локон так и прилип к шее.
– Товарищ майор, с вами все в порядке? – Веревкин подозрительно смотрел на Севастьяна.
В уголовный розыск он так и не перешел, но младшего лейтенанта получил. Это его экипаж вызвали на место происшествия. Севастьян ехал домой, услышал сирену, в груди что-то екнуло, он поехал на звук. И не ошибся. В сквере за Домом культуры обнаружили труп молодой женщины. На лице застывшая гримаса ужаса, глаза открыты, курточка распахнута, платье задрано, но колготки не спущены. Зато сережки из ушей вырваны, с мясом, знакомый почерк. И сумочки нет. Возможно, убийца унес ее с собой. Труп еще теплый, не успел остыть.