Ладонь Генриха снова легла мне на щеку. Мы стояли очень близко друг к другу, и он наклонился еще ниже, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Разве я кричал? – тихо спросил король, но в ответ на мое молчание он вздохнул и произнес: – Прости меня, Эллен. Я стал судить, не зная всего. А теперь расскажи.
Вместо того, чтобы рассказать, я вдруг разревелась. Король сгреб меня в охапку и торопливо затащил к себе в покои, пока на мои рыдания не сбежались придворные. Я не могла вымолвить и слова, только ревела громко и не сдерживаясь, как плачут дети. Слезы градинами катились по лицу, я всхлипывала, пыталась успокоиться, но не могла. Почему-то именно тогда, когда король извинился, я вдруг явственно осознала весь ад, через который прошла. И стало себя очень жалко.
А он даже не пытался меня успокоить, только крепко обнимал, немного укачивая. Оттолкнул бы, сделал бы каменным лицо, перестал бы меня гладить по вздрагивающей спине. Но он не отталкивал.
– Мне было так страшно! Так страшно! – всхлипывала я.
– Прости меня, прости, пожалуйста. Прости, – отвечал он.
И это звучало ответом на все.
«Прости, что заставил тебя стать королевой, поручил столько дел, оставил, отправил в чужеземные края, прости, что дал тебе попасть в плен, оказаться в опасности, быть вынужденной соглашаться на условия, прости, что не уберег тебя, прости, что ты прошла через все это, прости…»
Я стихала, но отодвигаться не хотелось.
– Прости меня, – всхлипнула я. – Прости, но это был единственный выход, чтобы помочь тебе.
И я рассказала королю Генриху все, от начала и до конца. Посередине рассказа мне стало жарко в его объятьях, и я первая отстранилась. Он легко меня отпустил. Я рассказывала, а сама боялась на него посмотреть. У меня ведь наверняка все лицо красное и опухло от слез. Хотелось умыться.
– Ты только не верь епископу Гамасу про нас с Максимилианом, Генрих. Он разыгрывал, что приударяет за мной, а сам увлекся Алисией. Он хороший союзник. Не верь в мою измену.
– Эллен… – Генрих закрыл лицо рукой, но мне показалось, я увидела мимолетную улыбку. – Милая, я бы никогда не поверил в твою измену. Ведь я знаю, кому отдано твое сердце.
– Верховный Жрец будет искать еще союзников для тебя. Он всерьез обеспокоен ростом силы халифата Омейя. Но его условие… Тебе придется все равно обвинить меня в чем-нибудь, чтобы не принимать на себя моего соглашения с ним. Иначе…
Тут до меня вдруг дошло, что король произнес слово «милая», и это вдруг сбило меня с нити размышлений. Он так сказал? Или мне показалось? Но Генрих и не дал бы мне закончить. Покачав головой, он возразил:
– Нет. Даже не думай. Я тебя не отдам на растерзание. Ты приняла это решение, руководствуясь тем, как будет лучше для Франкии. И я принимаю на себя ответственность за это решение. Потому что последние события показали, насколько Храм Всевидящего Ока возомнил себя нашим правителем и владыкой наших душ.
– Это епископ Гамас, а не Храм, – возразила я.
– Но никто из храмовников не попытался тебя защитить. А королева неприкосновенна, – с каменным лицом продолжил король. У него даже ярость зажглась в глазах. – Я сотру их с лица Франкии. Я совершил ошибку, отвернувшись от пяти богов, но ты и Верховный Жрец показали, насколько я ошибался. Я сегодня же отправлю ему сообщение с просьбой явиться и принять Франкию под покровительство пяти богов.
– Но народ…
– Ты сама сказала, что храмовникам удалось заразить мором тех, кто не верил во Всевидящее Око. Таких много. И теперь знаешь, что происходит за стенами замка?
– Что? – тревожно спросила я.
Генрих мягко подтолкнул меня к двери.
– Иди, приведи себя в порядок. Я покажу тебе.
Глава 38
Вернувшись в свои покои, я быстро умылась. Сердце заходилось от тревоги. Черные Лилии восстали? Храмовники требуют выдать меня на растерзание? Народ уже бунтует и подходит с вилами к воротам?
Генрих ждал за дверью моих покоев.
– Максимилиан уже уехал за Алисией, получив мое благословение, – заговорил он, пока мы шли по коридору.
– Уже? – огорчилась я. – Я надеялась, он останется. Его прибытие и твое спасли мне жизнь. Я хотела отблагодарить его.
– Он влюблен, Эллен. И хочет укрепить свое положение браком, ведь королю нужна королева.
– Странно слышать эти слова от человека, который не собирался жениться.
Король хмыкнул, но выражение лица так и осталось серьезным. Мы шли друг подле друга, но прежде, чем выйти на мост, Генрих вдруг взял меня за руку. Прикосновение его ладони, чуть шершавой из-за натертых рукоятью меча мозолей, смутило меня. Но я изо всех сил постаралась не показать этого Генриху.
Мы шли по мосту, а все открытое пространство от городских стен до озера было занято народом. Я в нерешительности затормозила, потому что не знала, чего они тут собрались. Может, за спинами они прячут вилы…
Но Генрих потянул меня вперед.
Мы остановились у концевой опоры моста. Между нами и народом стояло только два стражника. Народ смотрел на меня хмуро, исподлобья. Я бросила обеспокоенный взгляд на короля. Уверенность Генриха в королевской неприкосновенности заставляла меня нервничать все больше.
– Сегодня, – громко и выразительно заговорил король, – вы были свидетелями того, как храмовники, подстрекаемые семейством Вислы, схватили королеву и ее фрейлину, искупали их в дерьме и хотели придушить прилюдно на городской площади. Вчера вы сопротивлялись, когда королева, желая исцелить вас, стояла по горло в холодной воде, пока вас силой загоняли в воду. Сегодня многие выздоровели, другим стало лучше, но вы не встали на защиту королевы. Вы забыли, что королева, как и король, неприкосновенны. Если вы не понимаете языка закона, нам придется перейти на язык оружия. И наказать тех, кто подстрекал вас, науськивал и натравливал на королеву. Хотите прощения? Найдите их, приведите сюда. Мы совершим справедливый суд. Но прежде я сделаю то, что должны были сделать вы, когда королева лечила вас.
Генрих встал передо мной и вдруг опустился на одно колено, низко склонив голову. Я растерялась. Но тут произошло невероятное: стражники тоже опустились на колено, потом первый ряд людей, а потом все волной осели вокруг на одно колено. Люди, похоже, не исподлобья смотрели. А виновато… Вот если бы они так дружно вчера в озеро зашли… Я не знала, что делать. Передо мной никогда в жизни не склонялось столько народа. И уж тем более король…
Мое сердце билось стремительно, часто, словно рвалось из груди.
– Спасибо, – сказала я королю, положив руку ему на плечо.
Потом сделала шаг к стражникам, поблагодарила одного, второго, а потом просто пошла в толпу, прикасалась то к одному, то к другому, благодарила.
Кто-то заплакал. Это была женщина. Она прижалась щекой к моей руке. Потом вдруг какой-то беззубый старик зарыдал, целуя мое платье. Я шла все дальше, все больше рук прикасалось ко мне, больше рыданий слышалось кругом, слова благодарности, просьбы о прощении, слова благословения… Ни одного проклятия. Ни одного оскорбления. Но ведь эти же люди утром сопровождали меня на казнь…
– Знаю, что многим стало легче, но необходимо провести еще один ритуал. Готовы ли вы довериться мне и исцелиться? – громко спросила я.
И сжалась, потому что ожидала проклятия в ответ. Но король своим присутствием сделал что-то необыкновенное. Гнев людской сменился на смирение. Все кивали, соглашались.
Я посмотрела на озеро. При одной мысли, что придется опять стоять в воде, мне стало холодно: дело шло к вечеру, было пасмурно, на горизонте висели тяжелые грозовые тучи. Вот бы они пришли сюда, я бы попробовала исцелить людей через капли дождя. Не уверена, что получится, но ведь с озером получилось. Вдруг у меня больше возможностей, чем я думаю? Но как дождаться дождя? Он может пойти, когда совсем стемнеет.
Я подошла к королю, он ждал меня у моста.
– Я хочу попробовать дождевую воду для исцеления, – сказала я, показывая на тучи на горизонте. – Не знаю, можешь ли ты пригнать их сюда? Или я тебя оскорблю этой просьбой? Прости, если так… – затараторила я, уловив во взгляде Генриха нечто стальное.
– Нет, не оскорбишь.
В бороде короля, казалось, мелькнула улыбка. Но это было так мимолетно, какое-то микродвижение, которое я не успевала точно уловить.
Тут карие глаза короля затянулись серебристой пленкой, подул сильный ветер.
Я обратилась к людям, рассказала, что попытаюсь сделать, велела вытащить лежачих больных на улицы, собирать дождь в емкости и пить его. Кто-то бросился обратно в город, кто-то остался смотреть, как резво бегут над озером тучи. Я сосредоточилась, обратилась мысленно к дождю, попросила его принести здоровье людям, исцелить.
Ветер был такой холодный и пронизывающий, что я невольно обхватила себя руками за плечи. Но тут король обнял меня сзади, и ветер перестал трепать мои волосы и выхолаживать. Вокруг он гулял свободно, а нас словно не замечал.
– Так лучше?
Голос короля прозвучал низко, у меня возле уха. И это был не монотонный его голос, а тот зычный и глубокий, которым он обращался ко всем людям. Кроме меня. Но сейчас этот голос был только мой. Странное ощущение.
– Гораздо, – откликнулась я.
На нас упали первые капли дождя.
– Прости, я не знаю, как попросить дождь не мочить нас, – засмеялась я.
– Я позабочусь об этом.
По знаку короля два стражника принесли небольшой навес, под которым поместились мы с королем. Сначала навес грозился улететь, вырываясь из рук стражников, но король что-то прошептал, и ветер перестал так резко его дергать, лишь иногда порывами возвращался, словно пробуя силу короля. Пошел ливень.
Я просила капли дождя об исцелении. Тепло короля согревало меня, но ноги быстро промокли: дождь тек потоками по каменному мощению, не огибая нас. Я видела, как люди набирали воду в ладони и пили, задирали головы и ловили воду ртом. Кто-то умывался. Дрожа от холода, я повторяла и повторяла просьбу об исцелении, пока дождь не стал стихать.