[233] с кучей пакетов, полных покупок. Виллем рассмеялся, увидев нас, и заметил, что мы, очевидно, успели ознакомиться со знаменитой культурой розничной торговли городка Эпe.
Я предполагала, что мы проведем с Виллемом около часа, но он знал буквально каждое место в округе, имеющее отношение к «Триаде», и хотел показать нам все эти места. Мы посетили бывшее помещение семейной лавки ван Лохейзенов (закрытой в 1973 году), церковь Гроте-Керк, где тер Браак проповедовал свое Евангелие сопротивления, а также Лариксхоф и школу в Тонгерене, где Хендрикс когда-то был директором. Он также отвел нас в бывшее здание ратуши, а ныне первоклассный ресторан. Там мы смогли постоять на балконе, где когда-то Элизабет ван Лохейзен стояла рядом с мэром города в День освобождения в 1945 году. Мы также побывали на кладбище Эпе и посетили расположенные рядом могилы Элизабет и Дика ван Лохейзен, отмеченные одним простым белым крестом.
Меня поразило то, что Виллем Вельдкамп относился к этим местам как к священным объектам, как к памятникам местной истории Движения сопротивления, которой он мог с гордостью, не испытывая стыда, обучать своих студентов. Я спросила его, как он расценивает стремление Элизабет ван Лохейзен спасти как можно больше людей. И еще: стала ли личность Элизабет, по его мнению, результатом воздействия своего окружения или же эта голландка являлась сама по себе выдающимся человеком?
«Любого, кто прочтет дневник Бетс ван Лохейзен, впечатлит разносторонность и принципиальность этой женщины, – написал он мне позже. – Она пережила сомнения и борьбу, но, прежде всего, у нее была одна великая цель: помогать своим собратьям и бороться с несправедливостью». Он добавил: «Просто у нее было очень доброе сердце».
Когда я разговаривала с Лиз, она также подчеркнула совершенно особый характер отношений между «Триадой» и их «гостями».
Лиз отметила: «Мой отец всегда говорил: «Мне очень повезло. Они делали все это не ради денег, не для того, чтобы обратить нас в свою веру, не для того, чтобы получить часть нашей собственности, и не для сексуальных услуг». Они делали это, потому что были по-настоящему альтруистичными людьми».
Йозеф и Беп снова встретились и поженились в 1949 году в Зютфене, где у них родились двое детей, Дольф и Лиз. Через четыре года, в связи с осложнением политической обстановки из-за начала холодной войны, они подали заявления на получение виз для переезда в Америку или Канаду. Поскольку Канада первой положительно ответила на их заявления, они переехали туда. Год спустя к ним присоединилась Амалия. Их третий ребенок, Эмануэль (Maк), родился уже в Монреале. Три года спустя они поселились в Сент-Катаринс, где и прожили спокойно остаток своей жизни.
Беп было девяносто пять лет, и она «чувствовала себя очень хорошо» в еврейской независимой резиденции в Торонто. «Она служит нам всем отличным примером», – сказала Лиз.
Я попросила Лиз договориться с ней об интервью от моего имени, но Беп отказалась. Тогда я спросила, сможет ли Лиз уговорить мать, по крайней мере, рассказать об их с Йозефом истории любви и о том дне в Тонгерене с пуховыми одеялами и огородом. Элизабет попыталась уговорить Беп. Она написала мне по электронной почте несколько дней спустя: «Когда я спросила о том, как она увидела его из своего окна, она ответила: «Och kind, dat is zo lang geleden![234] Кому это теперь может быть интересно?»
Мне кажется, я спросила об этом потому, что это было весьма трогательно. В том месте и в то время зажглось пламя надежды и сложилось заклинание: «Пусть это будет он! Пусть это будет он!» Желание Беп исполнилось, сначала в одном поколении, а затем и в другом. Так зародилась новая генеалогическая линия, новая семья.
Глава 17«Напряжение порой бывает просто непереносимым»Сентябрь – декабрь 1943 года
Элизабет ван Лохейзен, хозяйка бакалейной лавки, г. Эпe
Пятница, 2 сентября 1943 года
Сегодня был ужасный день. Я отправилась было в городок в 10 часов, когда ван Эссен остановил меня и сказал, что двое мужчин пришли к Геру, в то время как трое других стояли снаружи. Я сразу же поехала домой, чтобы собрать вещи, а потом вернулась в городок. Я встретилась с Диком и Сини, и они рассказали мне, что произошло. Это были пятеро мужчин из СД, которые, судя по всему, вели себя очень грубо. Они обвинили Гера в том, что он доставлял продовольственные карточки и продукты евреям, и сказали, что Гер и Герт-Ян должны поехать с ними в Тонгерен. Куда их направят дальше? И нужно ли нам предупредить кого-нибудь об этом? Что еще может произойти? Самые разные мысли проносились у нас в голове. Хендрикс отправился осмотреться в Тонгерен. Нам оставалось только ждать – и больше ничего. Это было ужасно! О, я много чего представляла себе!
Мик, отправившаяся навести справки от моего имени, вернулась в 2 часа. Как она сообщила, де Хэй[235] был схвачен. Арестованных везут в городок. О, снова придется страдать! Все находившиеся в доме были арестованы. Эта фраза навсегда останется в моей памяти: «Де Хэй был схвачен»… Могли ли мы сделать что-то, чтобы лучше защитить их?
Позже появился Дик с Куйленбургом, который примчался в Эпе, чтобы сообщить нам последние новости. Он был смертельно бледен и очень подавлен. Он так долго заботился об этих людях! Схвачены шестеро молодых людей. Примерно в 3 часа их провели по дороге, ведущей к казармам. Гер тоже был с ними, и это было ужасное зрелище. Слава богу, я не видела этой картины! Позже у них дома был проведен обыск. Обыскали весь дом, однако я забрала продовольственные талоны, которые у них там были, так что, слава богу, в доме ничего не нашли. В коридоре во время обыска разбили все фотографии членов королевской семьи. Сначала они наступили на них, чтобы разбить стекло, а затем разорвали фотографии на части.
Вечером мы навестили Гера в казармах. Дик посетил его днем, они пообедали, а вечером они с Сини принесли ему ужин. Как информация просочилась наружу? Кто нас предал? Чего следует ожидать? Бедный мальчик! Придется ли ему отвечать за нас? Он выглядел храбрым, но немного подавленным. Для него все это – излишняя психологическая нагрузка. Ему сказали, что ему придется пойти с ними, чтобы встретиться с этим евреем, и что он вернется через неделю. Транспорт отправится завтра в 7 часов утра, и евреи будут закованы в цепи. Геру разрешили спать в комнате для гостей офицеров. Этим утром ему приказали снять очки, а затем били его по голове, а также пинали по коленям. Гер не рассказывал мне этого, я все узнала от Дика. Эти скоты позже получат по заслугам! Никто не может делать этого безнаказанно. Мы должны будем позаботиться об этом. Геру придется быть сильным в ближайшие дни, но это будет тяжелым испытанием для всех нас. Последнее, что сказал Гер перед тем, как мы ушли, было: «Мама, пожалуйста, будь осторожна».
Суббота, 3 сентября 1943 года
Гера больше нет с нами. Мы все слышали гудение поезда, но ни у кого из нас не хватило смелости подойти к нему, чтобы попрощаться. Насколько тяжелой будет эта поездка для всех них? И что всех их ждет? Этим утром Сини очень нервничала, сама я была на удивление спокойна. Нам так много нужно еще успеть сделать. Нам пришлось увести всех из дома № 1, и мне удалось разместить их в другом месте. Одного пожилого мужчину я смогла пристроить в Тонгерене, другого – в городке. Пара переехала к одной семье, а остальных восемь человек приходится пока размещать в «сарае», который крайне неудобно расположен рядом с немцами. Ван Эссен позаботится о том, как их прокормить. Им придется спать на земле. Никто из них не захотел оставаться в доме № 1, даже Дьен… Все в городке нам очень сочувствуют.
Воскресенье, 4 сентября 1943 года
Я сегодня очень нервничала. Сегодня утром я получила анонимное письмо, в котором нам советовали прекратить нашу работу и больше не проводить встреч у нас дома. Что нам следует делать? Ян и М. пришли во второй половине дня. Они были расстроены в связи с тем, что мы не можем больше пользоваться нашим местом. Кроме того, им были нужны деньги. Мы решили все организовать в другом месте.
Вторник, 6 сентября 1943 года
От Гера по-прежнему никаких известий. Судя по всему, нам придется подождать еще неделю. Все это время в голову лезут мысли: «А как ему там живется?» Он, конечно, будет голодать, в то время как наша жизнь здесь продолжается в обычном режиме. Сини держится очень хорошо. Мы знали о возможных последствиях, но я бы предпочла, чтобы забрали меня. Возможно, сегодня вечером будут новые полицейские рейды. Что можно сделать? На душе крайне неспокойно, но нельзя стариков отправлять в лес… Как долго все это еще будет продолжаться? Напряжение порой бывает просто непереносимым.
Мейер Эммерик, огранщик алмазов, Амстердам
Я устроил все так, чтобы моя жена и Лена могли по очереди навестить мальчиков на их второй день рождения, 7 сентября[236]… Я никогда не забуду, как счастлива была моя жена в тот вечер, узнав, что она наконец-то сможет увидеть Макси после нескольких месяцев разлуки. В ту ночь мы с Леной остались у Роберта. Несколькими днями ранее семья Шпил из Хилверсюма приехала забрать Лотье… Это будет уже его пятое пристанище перед тем, как ему исполнится два года. Мари пришла ко мне в тот же день, чтобы сказать, что Тэн Кейт, очевидно, нашла новое убежище для нее, а также для Лены, что они будут знать это наверняка этим вечером или же на следующий день. После полудня муж Агнес пришел сообщить, что он также прорабатывает для нас еще один адрес и что моя жена может пока пожить у них. Кроме того, он присутствовал при отъезде Лотье. Поскольку я не хотел подвергать опасности моего дорогого друга Роберта дольше, чем это было необходимо, я решил поискать новое убежище. Я разговаривал с человеком на Фаренгейтзингель по имени Баас, который согласился временно предоставить нам свой дом. Я решил взять кое-что из вещей и заодно обсудить со своими наметившиеся планы.
Когда я добрался до Берлагебруга, навстречу мне выбежала жена Роберта, вся расстроенная, и рассказала, что силы СС арестовали Макси и мою жену в доме ван дер Меленов. То, что я почувствовал в тот момент, невозможно изложить на бумаге. Я буквально едва не сошел с ума. Не знаю, как я смог добраться до Роберта, но там я узнал, что нас предали, что моя жена во всем призналась и что ее сразу же увезли[237]. Макси должны были во второй половине дня привести в управление СС на улице Амстеллаан. [Жене Роберта] было велено не выходить из дома, но она быстро примчалась к нам на велосипеде, чтобы предупредить нас.
Позже я узнал, что перед тем, как приехать к нам, она заехала к Энни на Хасебрукстраат и что за это время нас могли уже раз десять арестовать. В два часа дня она попросила свою уборщицу отвести Макси на Амстеллаан. Как дедушке, мне совершенно непонятно, как кто-то, кто ухаживал за больным ребенком в течение семи месяцев, мог поручить своей горничной передать его в руки настоящих преступников. Конечно, я понимаю, что ей бы грозила опасность, если бы ребенок не был доставлен туда, куда они велели, но я бы никогда и ни за что не поступил так с ребенком.
Итак, я оказался в следующей ситуации: у меня отняли и мою жену, на которой я был женат 26 лет, и моего двухлетнего больного внука и отдали их в руки преступников. Лена оказала мне большую поддержку, но у нее забрали сына и мать. Позже мне пришло в голову, что на нас могла донести Стааль, которой Агнес сообщила о наших скитаниях. Эта женщина, должно быть, являлась секретным агентом гестапо. Мне стало понятно, как предали Фогельтье. Мы оказались в крайне опасной ситуации, поэтому нам пришлось действовать решительно, так как я в любой момент ожидал визита полиции в дом Роберта.
Я немедленно покинул его дом, и мы вдвоем отправились к Джо[238]. Я запретил Джо и Карелу сообщать кому-либо, где мы находимся, и попросил Карела[239] сходить в детский сад на улице Мидделлаан[240], чтобы проверить, не доставили ли туда уже Макси, потому что маленьких детей перед депортацией всегда забирали именно туда. Я знал, что у меня будет очень мало шансов вытащить его оттуда. Джо считала, что сначала Карелу необходимо что-нибудь перекусить, хотя дорога была каждая минута, а речь шла о сыне ее брата.
Когда Карел вернулся, он сказал, что Макси пока еще не привезли. Вместе с тем он считал, что это может произойти в любой момент. Я сразу же понял, что мою жену спасти невозможно, но хотел спасти хотя бы Макси, и я готов был сделать это любой ценой.
Мы с Леной провели ночь в доме миссис Баас. Это была ночь, которую я никогда не забуду. Рано утром следующего дня я отправился в детский сад без «Звезды Давида» на своем пальто, зная, что мою жену уже должны были перевести в театр Hollandse Schouwburg. Мою жену пошел проведать Роберт, потому что было лучше, чтобы я не делал этого. В детском саду мне сказали, что Макси еще не привезли, так что мне пришлось возвращаться с пустыми руками. Я вернулся в дом миссис Баас как раз в тот момент, когда там появилась женщина, чтобы поговорить с хозяйкой. Эта женщина, которую я упоминаю в своем дневнике как мисс Тини, оказалась членом нелегальной католической организации. Она уже увезла от миссис Баас двоих детей в безопасное место и приехала сообщить ей, что за ней заедут на следующий день, в пятницу, чтобы отвезти ее саму в безопасное место. Мы объяснили ей нашу ситуацию, и она пообещала оказать нам помощь и поддержку. Пока я пишу это, выяснилось, что эта женщина – настоящая героиня, которая спасла наши жизни, в том числе и жизнь Макси. Она из тех, кто рождается один на 10 тысяч и кого нельзя купить ни за какие деньги.
Мирьям Леви, секретарь, Вестерборк
Понедельник, 6 сентября 1943 года
Моя дорогая, сегодня так называемый понедельник перед отправкой, и после обеда у всех есть свободное время, чтобы собрать свои вещи. То настроение, которое здесь царит, трудно описать. Все дело в том, что в прошлую пятницу комендант сообщил Dienstleiter[241] о том, что где-то около первого ноября лагерь будет расформирован. Четыре транспорта предназначены для отправки в Освенцим, и оберштурмфюрер объявил, что заключенные из других лагерей также отправятся в Освенцим. Один транспорт будет отправлен в Терезиенштадт, один – в Виттель. Направляющиеся в Терезиенштадт поедут в вагонах для скота. Из Барневельда в Терезиенштадт. Лагерь Вугт тоже должен быть расформирован. Другими словами… ликвидация остатков голландского еврейства. Это следствие решения Гиммлера очистить Западную Европу от евреев. А теперь новость, которая по своей значимости заслонит собой все остальные: оставшиеся из списка для «палестинского обмена» (примерно 300 человек с необходимыми документами) отправляются вместе с крещеными, эквадорцами, парагвайцами и всеми, кто там еще есть, в Mitteldeutschland[242]. Куда именно, пока остается неясным.
Моя дорогая, у меня не хватает душевных сил, чтобы передать тебе, что я чувствую, потому что все наблюдают за мной, интересуясь моей писаниной. Сегодня – почтовый день, и нам разрешается написать только две открытки или одно письмо. Я уже написала свой лимит открыток, так что эти заметки уже не имеют к ним никакого отношения.
Забавный инцидент. Польский еврей пошел в регистратуру, где хранятся его официальные документы, чтобы взглянуть на свои бумаги. «Какого гражданства у вас документы?» – «Парагвай». Искали, искали изо всех сил… но в секции Парагвая не нашли никаких его следов. Весь реестр был пересмотрен сверху донизу. В конце концов его документы нашли… но это были эквадорские документы! Этот человек на самом деле забыл, какое у него [куплено] гражданство[243].
Понедельник, 13 сентября 1943 года
Моя дорогая, я сейчас должна написать тебе письмо, когда вокруг меня установится мертвая тишина, чтобы я могла сосредоточиться и собраться с мыслями, поскольку в шумных бараках это невозможно. С тех пор как я узнала о своем отъезде, я сотни раз собиралась написать тебе и даже придумывала фразы, чтобы выразить свои чувства, но спустя некоторое время я начинаю испытывать совершенно другие ощущения. Как я тебе неоднократно повторяла, в один момент ты держишься достаточно сносно, а в следующий уже готова сорваться.
Утром в шаббат я получила письмо от своего босса, которое стало для меня настоящим откровением. Я была совершенно деморализована, потому что в тот момент у меня имелось очень четкое представление о том, что на самом деле значит уйти в неизвестность, не зная, попадет ли в тебя бомба или, когда немцам будет грозит поражение, ты можешь быть уничтоженным каким-то другим способом. И все же я все еще верю, что мы сможем продержаться то короткое время, которое потребуется. Однако потом… Сколько времени должно пройти, прежде чем их светлости решат нашу судьбу?
И независимо от того, будешь ли ты интернирован в Центральную Германию (говорят, что лица по «палестинскому обмену» едут именно туда) или же тебя посадят в Auschwitzreservaat[244], когда война закончится, потребуются еще месяцы, чтобы снова выбраться оттуда. Это значит, что мне придется ждать еще дольше, чтобы воссоединиться с тобой. И когда я думаю, что война может закончиться буквально через неделю после того, как мы отсюда уедем… И вот что гораздо важнее: когда я уеду отсюда, а война закончится и мне удастся раздобыть почтовую марку, чтобы сообщить тебе о моем местонахождении, у меня все еще будет оставаться надежда на то, что ты сможешь меня найти. О боже!..
Сейчас я пишу уже относительно спокойно, потому что сегодня утром узнала, что для лиц из «палестинского списка» есть отсрочка на несколько недель. И хотя я прекрасно понимаю, что подобные слухи и заявления бессмысленны, я цепляюсь за них, потому что эти несколько недель могут все изменить.
Филип Механикус, журналист, Вестерборк
Вторник, 14 сентября 1943 года (пять часов утра)
Сегодня мне был вынесен приговор, без какого-либо предупреждения. Комендант сам составил окончательный список, не оставляя какой-либо возможности моему защитнику вмешаться в этот процесс. Я принимаю это решение с большим хладнокровием, в твердой уверенности, что смогу снова увидеть свою семью и своих друзей. Сердечная благодарность всем моим друзьям, в том числе из Вестерборка, которые позаботились о том, чтобы сохранить меня в добром здравии. Я забираю с собой прекрасные воспоминания о них. Сил всем вам! Надеюсь снова увидеть вас. ФИЛИП МЕХАНИКУС
(Позже в тот же день, вечером)
Мой приговор пока еще не приведен в исполнение. С помощью нескольких друзей я аккуратно упаковал все свои вещи: два одеяла в простыне, перевязанные бечевкой, рюкзак, набитый одеждой, пакет с консервами, один пакет со свежими продуктами, коробку яблок и груш и немного чая из столовой. Все же предстоит долгое путешествие. Я написал свои последние слова прощания со своей семьей и друзьями на открытке, в которой указал, что я сменил адрес. Под «новым адресом» после прочерка я написал: «Я его не знаю». Я решил поступить именно так. Я попрощался со всеми своими друзьями и знакомыми в бараке, пожав двадцать, тридцать рук. Один сосед по комнате, которого временно назначили носильщиком, отвез мои вещи к поезду на тележке, за исключением сумки с едой, которую я перекинул через плечо.
После каждой пары шагов на пути к поезду – очередное рукопожатие. Затем я переложил все свои вещи с тележки на тачку и, вопреки правилам, остался стоять на платформе в ожидании людей из бывшего Еврейского совета или Antragstelle[245], чтобы узнать, могу ли я изложить свое дело Шлезингеру[246]. Шлезингер уверял, что меня не отправят транспортом. Однако комендант лагеря составлял список невзирая на лица, поскольку ощущалась нехватка человеческого материала, и тот, у кого не было действующей «печати» или же кто не был занесен в список тысячи[247], должен был покинуть лагерь. Именно этого хотел Великий инквизитор. Несколько известных фигур в лагере, которые уже практически стали здесь старожилами, также были внесен в список на отъезд. Пока я стоял в ожидании, они прошли мимо, и мы пожали друг другу руки. Первыми ко мне пришли бывшие члены Еврейского совета: «Мы работали над этим всю ночь. Мы собираемся продолжать свои усилия».
– Я намерен сбежать. Я не собираюсь ехать в этих вагонах для скота.
– Вряд ли стоит делать это без подготовки. Лучше все же использовать законные способы. Все будет хорошо. Давайте посмотрим, вот вагон 48.
Через десять минут появился доктор Оттенштейн из Antragstelle, симпатичный, в очках, с кислым выражением на сморщенном лице, одетый в соломенно-желтый пиджак, и заявил: «Подождите здесь минутку. Я сейчас вернусь».
Десять минут спустя он вернулся вместе со Шлезингером, который был одет в черный камзол, кожаные штаны и высокие сапоги. Взгляд понимания. Он сует мне в руку записку с предложением следовать за санитаром в секцию регистрации. Кроме моего имени в записке также значится: «Причина: По приказу оберштурмфюрера», и стоит печать «Администрация лагеря» вместе с подписью Шлезингера, которая представляет собой извилистую линию…
Жизнь – это лотерея. Здесь разыгрывается лотерея без призов. Почему меня должны отправить раньше, чем это определено свыше?.. И что же теперь будет? На следующей неделе или еще через неделю будет разыграна точно такая же лотерея: снова пробуждение посреди ночи от ослепительного света, чтобы услышать бесцветный голос инквизитора: «Механикус? Филип?»
Но почему я остаюсь здесь? Почему бы мне не попытаться бежать? Побег – это риск. Вокруг лагеря повсюду – глаза слуг инквизитора, которые, если заметят тебя, обязательно выследят и вернут обратно как дважды провинившегося, то есть на этот раз уже в штрафные бараки. Я познакомился с этими палачами в лагере Амерсфорт. Для меня этого достаточно – более чем достаточно – на всю оставшуюся жизнь. И все же меня преследует мысль: как я могу выбраться отсюда? По ночам я строю подробные планы своего побега. Не то чтобы лагерь смерти в Польше или лагерь в каком-либо другом месте пугал меня, не то чтобы я боялся смерти, которая рано или поздно все равно придет. Но я не хочу быть рабом, я не хочу, чтобы меня мучили. Я не хочу оказаться в лапах своего врага. Это мое право, которого я продолжаю добиваться. А транспорт выехал, и в нем – тысяча человек.
Четверг, 16 сентября 1943 года
Вчера вечером я снова пошел на представление[248]. Зал был битком набит… Реакция аудитории была неоднозначной. Многие восхищались выступлениями, смеялись над шутками и наслаждались текстом и мелодией песен о лагере, а также конферансье Эрлихом[249]. Тем не менее большинство зрителей колебались и не были готовы одобрить это мероприятие. Певица Камилла Спира[250] пригласила нас спеть вместе с ней припевы каких-нибудь известных песен, но лишь несколько молодых людей отозвались на это предложение. Старшее поколение проигнорировало его. Оно не могло отрешиться от всех тех страданий, которые ему приходилось ежедневно переносить. Оно также достаточно вяло реагировало на выступления на сцене, в то время как молодежь время от времени вскакивала и разражалась аплодисментами. Многие представители старшего поколения оправдывались, заявляя, что им, конечно же, не следовало идти на это представление, но они просто хотели иметь возможность знать обо всем, что происходит в Вестерборке. Они обманывали самих себя. На самом деле они просто не хотели пропустить театральную постановку. Это их единственная отдушина. В Вестерборке у них больше ничего нет.
Есть те, кто отказывается посещать представления. Немецкие евреи, например, говорят, что для них слишком болезнен контраст между весельем на сцене и трагедией отправки транспортов. Голландские евреи объясняют свой отказ тем, что они не могут наслаждаться театральными постановками, в то время как члены их семей… страдают от неизвестности, лишенные в лагерях смерти в Польше каких-либо надежд. Однако молодые люди используют возможность приобрести билеты, которые стоят всего десять центов. Редко кому удавалось видеть такие хорошие представления за такую низкую цену. И, вероятно, больше уже никогда не удастся увидеть. И все же эти театральные постановки сопровождаются чувством меланхолии, ощущением горя. Артисты на сцене шутят и флиртуют, но за кулисами им тоже приходится страдать. Хочется поплакать над участью страждущих, наряду с этим чувствуешь себя обязанным жить вместе с живыми.
Мейер Эммерик, огранщик алмазов, Беринге
Пятница, 17 сентября 1943 года
На следующий день, в субботу, мисс Тини вернулась, чтобы рассказать мне, что она посетила детский сад, где поговорила с доктором Зюскиндом[251], который был ее хорошим другом, и у нее сложилось впечатление, что она скоро сможет забрать оттуда Макси. Она обещала помочь мне. Я плакал от радости, потому что доверился этой женщине мгновенно и слепо. Кроме того, я наконец-то убедился, что Лена и Мари будут в безопасности.
Суббота, 18 сентября 1943 года
Сегодня я провел почти весь день в своей комнате.
Воскресенье, 19 сентября 1943 года
Все пошли в церковь. Здесь, в этом регионе, воскресенья отмечаются очень благочестиво. Кроме того, по воскресеньям на ферму приезжает довольно много посетителей, так что я вынужден оставаться в своей комнате. Я достаточно долго сплю днем, но, с другой стороны, иногда я почти не смыкаю глаз по ночам.
Понедельник, 20 сентября 1943 года
Каждый понедельник швея из Венло приходит сюда шить, и мне приходится оставаться в своей комнате до половины шестого вечера. С первого дня, как я сюда попал, я не мог ни мгновения спокойно усидеть на месте из-за множества мух. К этому трудно привыкнуть тому, кто приезжает сюда из города. Как только ты подносишь ко рту кусочек пищи, на твоей ложке или вилке появляются мухи. Моя тарелка уже вся почернела от мух. Я никогда в жизни не видел их в таком количестве. Сегодня я собираюсь купить сетку для своего окна, чтобы избавить от мух свою комнату. Сегодня я пожертвовал 500 гульденов церкви в Беринге на новый орган.
Пятница, 23 сентября 1943 года
Сегодня утром заходила мисс Тини, чтобы сообщить мне, что мою жену 17 сентября отправили в Вестерборк.
Филип Механикус, журналист, Вестерборк
Понедельник, 27 сентября 1943 года
Сегодня исполняется ровно год с тех пор, как я покинул свой дом. Я говорю себе, что время пролетело незаметно, но при этом я знаю, что это не так. Если я оглянусь назад, то увижу, что за этот год произошло так много событий, что время никак не могло пролететь незаметно. Я знаю, что каждый период этого года – мое заключение в тюрьме, мое пребывание в концентрационном лагере Амерсфорт, мое время в больничных бараках – надолго запечатлелся в моей памяти, очень надолго. И все же это время прошло словно в фильме – страшном, но в то же время захватывающем фильме. Вот как мне это представляется теперь, когда все это осталось позади. Я смотрел этот фильм не как зритель в мягком кресле, а как актер, который стискивает зубы, исполняя свою роль…
В ноябре, когда я покидал концентрационный лагерь Амерсфорт, я думал: может быть, мне посчастливится остаться в Вестерборке?.. В декабре прошлого года я думал: доживу ли я до января? А в январе: доживу ли я до февраля? И так далее. А сейчас уже почти октябрь. Я смог дожить до октября. Но как насчет ноября? В любом случае, как бы там ни было, я выиграл этот год. Тех, с кем я был вместе в тюрьме, и тех, с кем я был вместе в Амерсфорте, и тех, кто прибыл сюда в то же время, что и я, в основном отправляли дальше, в Польшу, иногда спустя менее чем два дня отдыха и простой перевязки их ран. Как они прожили этот год, эти парни?.. Я никогда не получал вестей ни от кого из этих изгнанников, и никто другой, насколько я знаю, тоже… Прошел год изоляции, физических мучений и душевных мук. Что ждет нас во время второго года?
Доуве Баккер, начальник Полиции нравов, Амстердам
Пятница, 1 октября 1943 года
Тихая ночь, прекрасная, мягкая погода… Этим утром Постума[252] сообщил мне, что недавно реорганизованный департамент уголовных расследований, как ожидается, начнет функционировать в течение нескольких недель. Моддерман станет начальником Инспекции II D, то есть Полиции нравов. Он не знает планов насчет меня, так как я пока еще не назначен в департамент. Мне следовало спросить [шефа], есть ли у него что-нибудь для меня. И после этого отблагодарить его за это. Я подумываю о том, чтобы написать личную записку начальнику штаба Общего управления. Это против правил, но я, пожалуй, рискну.
Пятница, 8 октября 1943 года
Ночь тихая. Хорошая погода, ясная и солнечная. Ван Гелкеркен[253] выступил в среду на собрании в Концертгебау[254]. Затронув тему террора, который развязан против нас нашими политическими противниками, он сказал среди прочего, что члены НСД вооружены и за каждого убитого товарища падет по меньшей мере трое наших противников. Это довольно смелое заявление. Три «анти»[255] были убиты в Меппеле на прошлой неделе. Теперь все будут думать, что это была реакция НСД на нападения на нас. Может быть, оно как раз и так. Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь.
Ситуация с сахаром в стране внезапно стала просто катастрофичной. Из-за проблем с цепочкой поставок в этом месяце мы можем получить только половину нашего рациона. К счастью, мы запаслись изрядным количеством подсластителя: Агнес недавно купила целый бочонок, а я коплю сахар, который у меня есть, каждое утро появляясь в офисе. Нам разрешают взять по два кусочка каждому.
Вечером я присутствовал на собрании бригады «германских СС» из Амстердам-Ост на Конингслаан, 12. Там я столкнулся со своим соседом через дорогу, товарищем Верхагеном, который является одним из «командиров бригад». «Командир бригады» Слот обсудил пропагандистскую деятельность. Командир нашей секции – товарищ Хилкема. К тому времени, когда собрание завершилось, было уже 10 часов вечера, и мне пришлось идти домой пешком, что было не так-то просто. Я вернулся домой только в 11:30 вечера. Я узнал от товарища Слота, что заместителя начальника государственной полиции П. ван Дейка из Хемстеде застрелили евреи. Он пошел ловить еврея, прятавшегося в стоге сена, и, когда он забрался внутрь стога, его смертельно ранили. Как оказалось, в стоге прятался не один еврей, а около 60. Мы смогли схватить 35 из них. Фермер, который предоставил им такое убежище, теперь тоже скрывается.
Среда, 13 октября 1943 года
Тихая ночь, весь день густой туман. Сегодня я снова на дежурстве, но в 10 утра должен был предстать в качестве свидетеля перед Судом по делам государственных служащих под председательством преподобного Хазельхоффа Ролфземы по делу Ставаста и Войте. Ставаста могут присудить к двум часам исправительных работ в течение 21 дня за ненадлежащее обращение с арестованным 30 мая в офисе Службы политической разведки и контрразведки[256]. В суд были вызваны все сотрудники, которые находились в офисе в то время, а также Воордевинд, Постума и обвиняемый. «Речтсфронт»[257] назначил товарища Дюфура защитником Ставаста. Я считаю, что у Ставаста есть хорошие шансы выиграть это дело.
Во второй половине дня я отправился в офис. Всю мебель уже перенесли. Обстановка в кабинете просто первоклассная. Книжный шкаф еще не успели перенести, но должны это сделать в ближайшие несколько дней. Я снова окажусь в кабинете 203, напротив Эландсграхта.
Суббота, 16 октября 1943 года
Ночь была тихой. Погода хорошая, но очень холодная. Сегодня я снова на дежурстве, насколько это можно считать «дежурством». Это последний день моего руководства Полицией нравов, или Инспекцией II D. Все наши материалы были перенесены в кабинет 203, включая красивый книжный шкаф, который является последней реликвией из офиса на Ньюве Деленстраат. Во второй половине дня Фельдмейер, командующий немецкими войсками СС в Нидерландах, выступил в Бельвью. Темой выступления было «Справедливость превыше всего». Зал был переполнен.
Понедельник, 18 октября 1943 года
Ночь тихая. Дождливо, но позже прояснилось. Погода мягкая. Сегодня я не работаю. Я попрощался со своими бывшими сотрудниками Полиции нравов и переехал в свою новую комнату. Но мне, конечно, не приходится скучать. У меня есть своя работа. Другие начальники инспекций и секций также приступят сегодня к работе здесь, в штаб-квартире. Моддермана пока еще нет на месте, потому что он болен. Говорят, что это что-то связанное с сердцем. Я думаю, он хочет просто уволиться и уйти на пенсию…
Погиб капитан Ханс Дитер Франк[258], получивший Рыцарский крест как один из самых известных летчиков «ночных истребителей». Полицайфюрер Раутер издал приказ, в котором заявляется о необходимости обеспечения защиты в любое время всех сотрудников полиции из числа членов НСД и других функционеров НСД, когда они находятся вне дома, на службе или вне ее. Это хорошая идея, но она практически неосуществима и не совсем удачна. Я обсудил этот приказ с Постумой, и мы пришли к выводу, что в настоящее время нет никакого способа его реализации.
Мюссерт и Раутер выступили на церемонии приведения к присяге новой группы из 600 голландских новобранцев Landstorm[259]. Они объявили о планах формирования вооруженных сил национал-социалистов. Они будут состоять из подразделений СС и W. A., возглавят эти вооруженные силы штандартенфюрер СС Фельдмейер и командир W. A. Зондерван. Они будут состоять из подразделений сельской и городской охраны и предназначаться для защиты национал-социалистов от террористов, а также для охраны запасов продовольствия. Эти силы будут вооружены винтовками, и у них будут полномочия задерживать любых подозрительных лиц в общественных местах.
Филип Механикус, журналист, Вестерборк
Суббота, 30 октября 1943 года
В последнее время моя страсть к писательству ослабла. Ежедневная борьба с отвращением к обществу, с какофонией, с банальностью, с вульгарностью отнимает у меня слишком много энергии. Благодаря писательству я до сих пор находил способ, который иногда помогал мне отвлечься и забыть о неприятностях. А также благодаря игре в шахматы. Но в последнее время у меня нет мотивации делать какие-либо заметки. Либо я просто устал наблюдать за лагерной жизнью, либо мне стало безразлично, что здесь происходит. Так чувствует себя каждый, кто надолго остается в лагере? Конечно, жизнь здесь притупляет чувства. Каждый должен стараться противостоять скуке, чтобы добиться здесь чего-то. А это требует энергии…
Я один из немногих людей в лагере, у кого официально нет какой-либо работы, но я нисколько не стыжусь этого. В конце концов, значительная часть работы здесь выполняется в интересах немецкого вермахта. И поэтому я не чувствую никакого стремления получить работу. Мне кажется более важным записывать то, что происходит здесь ежедневно, – для тех, кто в будущем захочет иметь представление о том, что здесь происходило. Вот почему мой долг – продолжать писать.
Элизабет ван Лохейзен, хозяйка бакалейной лавки, г. Эпe
Четверг, 25 ноября 1943 года[260]
В 6:30 утра мы внезапно услышали шаги и разговоры рядом с домом. Я услышала, как кто-то произнес: «Ван Велинк!»[261] Я сразу же поняла, что это полиция. Громкий звон колокольчика. Дик подошел к окну. «Полиция, откройте!» Пока они продолжали звонить, Дик спустился вниз. “Anziehen und sie gehen sofort mit!” («Одевайтесь и без промедления подходите!»). Внезапно дом наполнился полицейскими, которые обыскивали каждый угол. Увидев в погребе полбутылки коньяка, они сказали: «Должно быть, это для Томми!»[262] В прихожей стоял чемодан Эрмиены. Они спросили, чей он. Я ответила: «Мой». Я спустилась вниз, чтобы заварить чай. Вместе с ними была и Сини. Как оказалось, десять человек в 5:45 утра появились в ее доме, обыскали его и допросили ее. Очевидно, они искали Гера. Когда Сини упомянула имя Дика, ей велели одеться и показать им дорогу к нашему дому.
…Это были ужасные парни. Мы оделись, Сини налила чай и приготовила несколько бутербродов. Я упаковала кое-какую одежду и туалетные принадлежности для Дика, словно мы готовились к долгой поездке к своим друзьям. Мы все делали молча. Дик был очень бледен (он всегда бледнеет, когда волнуется), но все произошло так быстро, что мы не до конца поняли, что, собственно говоря, происходит.
Детективы ушли, а несколько немцев, которые казались вполне рассудительными людьми, остались. Нам пришлось идти к полицейскому фургону, припаркованному возле церкви. Я все еще помню, как мы втроем идем холодным утром, не зная, что нас ждет впереди, и это чувство острой жалости при мысли о том, что Сини останется одна после того, как мы уедем… Она выглядела храброй, когда попрощалась с нами у полицейского фургона, пообещав присмотреть за нашими вещами, а потом пошла домой одна… Когда нас довезли до тюрьмы, то мужчин и женщин сразу же разделили. Я наблюдала за тем, как Дик становится все дальше от меня в своем ряду. Это было ужасно. Мне хотелось побежать за ним.
Нас зарегистрировали, отобрали у нас все деньги и документы, обыскали нас и после этого разместили по камерам. Позже в мою камеру привели еще миссис Бик и Лин Овербош, так что нас в камере для одного человека оказалось трое. Одной досталась кровать, две должны были спать на полу. Поскольку я была старше остальных по возрасту, то расположилась на кровати. Она была жесткой, но это не имело значения. Нам выдали три ломтика сухого хлеба и очень слабый кофе, но мы не могли есть. Я была совершенно спокойна, но все равно никак не могла заснуть. Многое произошло, слишком многое, чтобы передумать обо всем. Неужели мы не были достаточно осторожны? Почему забрали Дика? Пострадает ли Гер из-за нас? В моей голове крутились разные мысли. Я попыталась сообразить, о чем могут меня спросить и как я должна отвечать. Почему они забрали нас? Из-за того, что мы помогали евреям, или из-за вечеров с Яном и Морин? Хотя ведь с актерами больше ничего особенного не делали. Или это из-за посылок в Вугт?
Пятница, 26 ноября 1943 года
На следующее утро мы узнали правила содержания в тюрьме: приносить воду внутрь, выносить бочку наружу, проветривать камеру – и так далее. Все это время мои мысли были с Диком и в Эпе. Я постоянно думала о бедной Сини, о том, как она себя чувствует теперь, когда рядом с ней больше нет всех нас троих.
Суббота, 27 ноября 1943 года
Нас, двенадцать человек, разместили в большой камере. Большие окна, стол, все аккуратно и хорошо организовано. Мы представились друг другу и очень скоро почувствовали себя как дома, словно мы больше не были в тюрьме. Нас угостили блинами, потому что в пятницу для миссис Жак Ратгерс передали чемодан, полный разных вкусностей. Когда мы поинтересовались, как же эту контрабанду смогли пронести сюда, ответ был таков: через парадную дверь. Мы читали, играли в игры, немного занимались рукоделием и постепенно узнавали о том, как здесь все происходит: как организуются допросы, о чем спрашивают и так далее. Мы узнали много полезного. В том числе и о том, что многие решили перебежать на другую сторону… Нам разрешили написать одно письмо. Еда была довольно вкусной, и старожилы готовили намазку из сырых овощей на хлеб, которая была очень вкусной.
Утром Нел Моленаар растопила плиту. В тот вечер мы получили наши кровати, 12 матрасов и покрывала для каждой из нас. Нам пришлось передвинуть свои вещи, чтобы освободить место для кроватей… Это достаточно примитивная вещь, но у нас в камере был внутренний телефон, и вечером нам звонили и желали спокойной ночи. В «одиночной» камере свет выключался в 7 часов, но здесь нам разрешалось держать свет включенным до половины девятого… Днем у нас был час молчания с часа до половины третьего, в это время все разговоры запрещались. Такое же правило соблюдалось по утрам в воскресенье в течение полутора часов. Мы много читали, вязали, играли в карты и так далее. За это время мы связали совершенно фантастическое количество шерстяной одежды. Наши дни проходили спокойно. Те, кто находился здесь уже длительное время, давали нам советы, чтобы подготовить нас к допросам: что мы должны говорить, верить или не верить тому, что скажут нам.
В первую неделю меня не вызывали на допрос, и все сочли это нехорошим знаком, поскольку это означало, что мое дело не сдвигалось с мертвой точки. Я часто думала о Дике, о том, как ему жилось в другой секции тюрьмы. Приходили Мик и Рит, чтобы принести мне разные вещи. Мне удалось многое заштопать, в том числе носки для Дика, которые ему передали. В конце нашего коридора в камерах сидело несколько мужчин из Эпе, но голоса Дика я не смогла различить. Я спросила у них, знают ли они что-нибудь о нем, но они ничего не знали.
Воскресенье, 5 декабря 1943 года
Мы отпраздновали День святого Николая[263] шоколадным молоком и печеньем «спекулаас». Это было так приятно, что мы забыли о том, что мы в тюрьме.
Понедельник, 6 декабря 1943 года
Внезапно раздался звонок внутреннего телефона. Нам сообщили, что на первый допрос вызывается миссис Жак Ратгерс. Немного позже сообщили, что вызывается также Жанна Уитенбоогаарт из Эпе. Сразу после этого вызвали Сан Бик, а затем – меня. Нам нужно было спешить. Эти джентльмены всегда спешили. Я еще не успела позавтракать, поэтому женщины быстро что-то приготовили для всех нас с учетом того, что мы должны были вернуться не раньше часа дня. Мы спустились по лестнице, где уже было много мужчин (но, увы, Дика среди них не было) и пара людей из СД, которые кричали на всех.
Нас повезли в грузовом фургоне на Утрехтсевег, предупредив, что любой, кто попытается бежать, будет застрелен. Наша группа была разношерстной, но довольно веселой. По приезде нас снова поместили в женскую камеру. Миссис Жак Ратгерс вызвали довольно быстро. Ее арестовали в связи с тем, что одна из ее подруг скрывалась. Следующей была Жанна. И вот наконец вызвали меня. Допрос проводил голландский детектив А. Хекстра. Он старался выглядеть очень добросердечным, но был таким же подлым, как и немцы. Он начал с заявления о том, что им уже все известно, потому что у них в руках оказался Боогерт, который во всем признался. Детектив пообещал, что если я расскажу всю правду, то уже сегодня вечером снова буду дома. Почтальон и сапожник, по его утверждению, также уже дали признательные показания. Я пока еще не могла понять, что последует дальше.
Сначала он задавал массу формальных вопросов, потом вдруг захотел узнать, знаю ли я торговые точки «Чайный дом Шаверен» и «Ринкерхоф». Он предупредил, что сейчас уточнит их названия, и извлек записи, в которых было упоминание о Коре, еврейском мальчике. Тогда я поняла, в чем дело. Он [Кор] заявил, что отец и сын ван Лохейзены организовали раздачу продовольственных талонов, а миссис Лохейзен доставляла эти талоны. Я все категорически отрицала, пока мне не пришлось расписываться за свои показания.
Я, человек, неспособный лгать, произносила сейчас в кабинете детектива ложь за ложью, но когда настал момент подписывать протокол, я испугалась. Я сказала: «Однажды я привезла туда одно письмо». Детектив спросил: «Вы знали, что в нем было?» После этого он проводил меня в коридор, пообещав, что сделает для меня все, что в его силах. В коридоре я увидела Сан Бик. Формально теперь мы все четверо были свободны, но меня снова отвели в камеру. Я была спокойна, поскольку у меня было чувство, что они ничего не могут мне сделать. Я как будто была защищена какой-то невидимой стеной, и мне в голову приходило много хороших мыслей.
Понедельник, 13 декабря 1943 года
Меня снова вызвали по звонку внутреннего телефона на допрос. Как и в первый раз, я была спокойна, но на мгновение все же сложила руки вместе и помолилась, чтобы никого не предать. В фургоне кто-то сказал мне, что видел моего мужа. Он уже был готов ехать на допрос, когда выяснилось, что вызвали меня. Мне вновь пришлось вначале какое-то время ждать в камере, после чего – в холле. Появился Уитт, опрятно одетый, и я пошла с ним. На какое-то время мне стало не по себе. Он сразу же начал с козырей: «Вы солгали нам». Ну и так далее. Я ответила: «Нет, ведь я призналась, что была там». Он поинтересовался: «Как вы посмели это сделать, зная, что ваш сын находится в лагере Вугт? Вы сделали это только для того, чтобы выразить свое несогласие с нами». – «Нет, я только хотела помочь людям». Он достал какие-то бумаги и принялся печатать на машинке. Я было решила, что это он оформляет приговор мне, однако он, завершив печатать, сказал: «Bitte Frau van Lohuizen (пожалуйста, миссис ван Лохейзен), вы свободны. Впредь, однако, больше не впутывайтесь ни во что». Стенографистка проводила меня из кабинета. И я вновь стала свободным человеком, прогуливающимся по улицам Арнема.
…Я едва смогла добраться до станции. У меня ужасно болела спина после падения на скользком дворе… Но как только я добралась туда, я сразу же позвонила в Эпе. Сини не могла поверить, что меня освободили. На обратном пути в Эпе я встретила множество знакомых, которые поздравляли меня. В Апелдорне Мик и Рит встретили меня у поезда, очень счастливые. Чувства совершенно переполнили меня, когда я увидела маленькую Марью. Мне захотелось выплакаться, чтобы снять напряжение, но я старалась держать себя в руках. Сини была чрезвычайно счастлива и сразу же угостила меня замечательным блюдом. Все мои мысли теперь были только о Дике. Я страстно хотела, чтобы его тоже освободили. Вечером я посетила Рит Роландс, затем приняла чудесную ванну и легла спать.
Среда, 15 декабря 1943 года
Я осталась в нашем старом доме с Сини. Она приготовила для меня нашу старую спальню (теперь их комнату) с разожженным камином. Мы договорились, что, если кто-нибудь спросит про меня, она ответит, что я в отъезде. Мне не хочется ни с кем разговаривать, пока у меня не будет хоть каких-нибудь новостей о Дике. У меня с Сини сейчас общие проблемы. Нам не нужно ничего говорить, чтобы понимать друг друга.
Четверг, 16 декабря 1943 года
В 5 часов я была внизу, когда Бетье Х. пришла сообщить мне, что ее жениха Яна Линхаутса вместе с другими заключенными отправили в Вугт. Имя Дика не было упомянуто. Однако полчаса спустя зашел Б. Брюйнен, которому был известен полный список. Теперь это точно: Дика тоже отправили в Вугт. В таком случае, по крайней мере, Гер увидит своего отца. Это меня должны были отправить туда, а не его, но женщины значат меньше, когда у них есть свои мужчины. Может быть, так и лучше: по крайней мере, я смогу помогать Сини, когда родится ребенок, и присматривать за нашим делом и домашним хозяйством. Какое-то время мы находились в очень подавленном состоянии, но это придется пережить. Сини сказала: «Мы сейчас же приготовим посылку для папы, и ты должна написать ему. Мы должны что-то сделать!» Мы, конечно же, не должны проиграть. Мы знали, что этого не могло произойти. Я просто надеюсь, что Дик сможет выстоять. Сможет ли Гер вернуться домой на Рождество?
Пятница, 17 декабря 1943 года
Я получила очень короткую записку от Дика – знак того, что он жив[264]:
«Г-же в. Лохейзен, Эпе
Мы все находимся на пути в Вугт.
Д.»
Мейер Эммерик, огранщик алмазов, Беринге
Среда, 15 декабря 1943 года
Сегодня снова довольно холодно. Я нахожусь внизу, в доме фермера, где все двери закрыты. Каждый раз, когда кто-то входит, я бегу наверх… Пришла мисс Тини, которая предупредила, что у нее для меня плохие новости. Доктор Верберне из Паннингена проверил мою мокроту и обнаружил, что она положительная[265]. Он придерживается мнения, что мне не следует оставаться здесь, на ферме, потому что у фермера четверо детей. Я был очень расстроен, потому что наконец-то оказался среди людей, которым я действительно мог доверять и которые были чрезвычайно добры ко мне. Я обсудил это с мисс Тини.
Мы договорились, что, когда мы встретимся с фермером, я расскажу ему все и позволю ему принять решение о том, должен ли я уйти или могу остаться. Если же я все-таки останусь, то я должен буду обособить все свои вещи и держаться от детей как можно дальше. Когда фермер появился в 10 утра, мы обсудили с ним все в подробностях. У него было столько сочувствия ко мне, что он даже заплакал. Он сказал, что их не стесняет мое присутствие и что если я захочу остаться, то я могу это сделать. Он готов был продолжать снабжать меня молоком, яйцами и всем, что мне будет необходимо, и я должен буду сообщать ему о том, что мне еще потребуется. Я был тронут до слез, и даже мисс Тини расчувствовалась. Она обсудит этот вопрос с доктором Верберне, сообщив ему о том, что я останусь здесь. Пока я жив, я никогда не забуду доброту этих хороших, простых людей.
Четверг, 16 декабря 1943 года
Сегодня утром я написал письмо, которое, учитывая нынешние обстоятельства, можно считать моей последней волей и завещанием. Я оставил его здесь на тот случай, если со мной что-нибудь случится. Фермеру тогда придется отдать его Лене, а если это будет невозможно, то передать его Роберту. Люди здесь исключительно добры ко мне. Я не мог бы желать для себя лучшего ухода и лучшей заботы, чем те, которые я встретил здесь.
Суббота, 18 декабря 1943 года
Сегодня утром мисс Тини принесла мне письмо от Роберта, в котором тот писал, что у него от семьи ван дер Мейлен[266] нет никаких известий. Он сообщил мне, что теперь в Вестерборк можно отправлять каждый месяц только одну посылку весом в два килограмма. Для тех заключенных, у которых с собой только один ребенок, это означает менее двух унций дополнительного продовольствия в неделю[267] и, конечно же, еще меньше, если под их опекой находится больше детей. По его мнению, транспортов в Польшу больше не будет. Действительно, евреев в лагере, к сожалению, осталось так мало, что фрицы, должно быть, не видят смысла в их дальнейших перевозках.
Понедельник, 20 декабря 1943 года
Поскольку сегодня здесь гостила швея, я пошел повидаться с мистером Саймонсом – и встретил там Лену. Она сказала мне, что ей на два дня нужно покинуть свое убежище, потому что люди, у которых она остановилась, уезжают на эти два дня. Эти люди совершенно не заботятся о том, кто у них вынужден скрываться, их волнуют только ее деньги. Надеюсь, мисс Тини сможет найти для нее какое-нибудь другое убежище. Я пробыл с Леной до 5 часов вечера и вернусь сюда еще завтра. Находясь там, я увидел нелегальную газету Ons Volk[268] от декабря 1943 года, вырезку из которой я вставляю сюда в дневник. В нем сообщается о судьбе наших военнопленных и судьбе евреев, оставшихся в Вугте[269].
Вторник, 21 декабря 1943 года
Сегодня я вернулся в дом мистера Саймонса до пяти часов и договорился с ним о том, что Лена сможет пожить у него, пока мисс Тини не найдет для нее какое-нибудь другое место. В любом случае ей не придется возвращаться по своему старому адресу, потому что эти люди нас очень сильно разочаровали. Я встретил одного человека, который сообщил мне, что вчера слушал английскую радиостанцию, сообщившую, что фрицы теперь перевозят евреев, находящихся в Польше, в вагонах для скота. В этих вагонах их травят газом, а затем доставляют их тела на границу с Украиной и там сбрасывают в большие ямы с известью. Когда я услышал это, моей первой мыслью была такая: может быть, это даже лучше, чем если тебя принуждают к каторжным работам в тюремной робе на какой-нибудь швейной фабрике, подвергая тебя при этом постоянным издевательствам. Как долго еще продлится это страдание? Я начал терять всякую надежду.