«Все эти тривиальные вещи»
Когда я наконец лично встретилась с Мирьям Болле в ее доме в Израиле в апреле 2022 года, она уже достигла преклонного возраста в 105 лет. День был жаркий, и мы с Соней взяли такси от железнодорожного вокзала Ицхак Навон до ее дома, расположенного в зеленом районе, известном как Талбия, недалеко от израильского кнессета. Холмистые улицы с белыми каменными домами были залиты светом, а воздух наполнял чудесный аромат распускающихся цветов.
Мирьям подошла к двери сама, без помощи сопровождающего, без ходунков или каких-либо других средств поддержки, и мы были удивлены, обнаружив, что она жила одна в очаровательном, просторном доме, а не в каком-нибудь доме престарелых. Она пригласила нас в свою гостиную, где кофейный столик был уставлен печеньем и шоколадными конфетами, и предложила нам кофе и лимонад.
Уже около двух лет мы с Мирьям переписывались по электронной почте, и я также брала у нее интервью по телефону, однако не смогла навестить ее из-за карантина, введенного в связи с пандемией коронавируса COVID-19 и ограничений на поездки в Израиль. Наши телефонные разговоры постоянно прерывались, велись на смеси голландского и английского, и я предположила, что их рваный характер объяснялся сочетанием переводческих ошибок и обычных сбоев в памяти, связанных со старостью. Но как только мы разговорились в ее гостиной (на этот раз полностью на голландском), я поняла, что несколько неверно понимала проблему нашего общения: ее разум и воспоминания были абсолютно ясны. Единственной реальной проблемой была междугородняя связь.
Я могла бы сказать, что Мирьям понравилась мне сразу, но правильнее было бы сказать, что она мне понравилась еще до нашего знакомства. Читая и перечитывая ее письма к Лео, я была очарована жизнерадостностью ее юношеской прозы и той очевидной дерзостью, которая оживляла ее рассказы. Чтение транскриптов ее интервью, просмотр ее выступлений по голландскому телевидению и рассказы о ней сотрудников Института исследований войны, Холокоста и геноцида, которые встречались с ней раньше, создали у меня впечатление того, что я с ней уже знакома. Вне зависимости от того, сколько раз я перечитывала страницы ее дневника, где описывалось, как ее вывезли из Берген-Бельзена, как она проехала через разрушенную Европу и прибыла в Палестину, я все равно переживала вместе с ней и вместе с ней каждый раз плакала.
Мы с Соней приехали в Израиль за несколько дней до того, как в стране ежегодно отмечают День памяти жертв Холокоста, и график Мирьям был довольно насыщенным. «Сегодня днем у меня еще одна встреча, – сказала она мне. – А завтра – еще одна».
Я заметила, что с ней очень многие хотели бы встретиться.
«Да, нас осталось не так уж много», – объяснила она. Я поинтересовалась, сколько переживших Холокост еще осталось в живых из ее группы по обмену из концлагеря Берген-Бельзен.
«Только двое», – ответила она. Как объяснила Мирьям, у одной из них были проблемы с памятью, а другая страдала от болезни, из-за которой ей было трудно говорить. По словам Мирьям, она была рада любой возможности рассказать свою историю, если только это не ставило ее перед необходимостью пройти пешком большое расстояние. «Для меня это теперь исключено», – призналась она.
В первый раз я взяла у нее интервью в 2020 году, когда ей было «всего» 103 года. Я тогда решила, что вместо того, чтобы начинать разговор о Холокосте, будет лучше расспросить ее о тех моментах ее жизни, которые она была бы готова вспомнить с удовольствием.
«Это наша свадьба в Квуцат-Явне[326], – ответила она мне тогда. – Это рождение наших троих здоровых детей. Это церемония повышения моего мужа в должности в Амстердамском университете, а также его назначение директором средней школы «Маале» в Иерусалиме. Это тот день, когда наш сын стал пилотом Военно-воздушных сил Израиля. – Помолчав немного, она добавила: – Я уверена, что кое-что могла забыть».
Прошло уже много времени с тех пор, как нынешняя Мирьям Болле была Мирьям Леви. Она рассказала мне, что с тех пор, как ей исполнилось двадцать, прошло пять лет войны, и в этот период произошло множество событий. Наряду с этим много событий произошло и после окончания войны. Хотя она приложила героические усилия для того, чтобы сохранить свои письма и свои записные книжки, Мирьям, по ее словам, не вспоминала о них в течение нескольких десятилетий после того, как приехала в Палестину.
«Была масса вещей, о которых нужно было позаботиться, кроме этих писем, – объяснила она. – Была осада Иерусалима. Еды не хватало, и мы голодали. Англичане ввели комендантский час. Проблемы встречались на каждом шагу. Когда война закончилась, нам нужно было растить троих детей. Мой муж устроился на работу, и я устроилась на работу. Я хотела начать новую жизнь, и у меня не было желания перечитывать эти письма». Ей было отчасти даже удивительно, что многим все еще хотелось узнать поподробней о тех военных годах.
Первое, что увидели пассажиры поезда, на котором ехала Мирьям, минуя станцию на границе с Палестиной рядом с прибрежным городом Нахария по пути в Хайфу, были цитрусовые рощи. Между пышными деревьями появилось множество маленьких белых домиков. Затем, казалось бы ниоткуда, раздались крики: «Шалом, шалом!» Это было традиционное приветствие десятков доброжелателей, ожидавших их на железнодорожном переезде. Когда поезд замедлил ход, они попытались передать еду и напитки через окна[327].
«Мы очень волновались, – рассказывала Мирьям. – Рядом с поездом ехали небольшие легковушки и грузовички, и люди бросали нам в окна виноград, шоколад и всевозможные вкусности. Все плакали. Как могло быть иначе? Это было что-то невероятное!»[328]
У другого пассажира этого транспорта, Хельмута Майнца, были похожие воспоминания. «Многие из нас не могли сдержать слез, – написал он вскоре после прибытия. – Мы были глубоко тронуты той удивительной теплотой, с которой нас встретили. Везде, с каждого переезда, из каждого дома или фабрики по мере продолжения нашего пути звучали эти сердечные приветствия. Мы чувствовали, что нам здесь были рады!»{256}
Этот замечательный, удивительный поезд, предназначенный не для скота или грузов, а для людей, обеспеченный водой и продовольствием, вез их в безопасное место. В нем было двести двадцать два Auschtauschjuden – «еврея по обмену», – которые были внесены евреями Палестины в список на эмиграцию. Этот поезд прозвали «Транспортом 222», хотя на самом деле какому-то числу евреев из других концлагерей также было разрешено отправиться в это «десятидневное путешествие через пылающую Европу» (как выразился один из переживших Холокост, Яаков Яннай[329]) на охваченную боевыми действиями территорию на Ближнем Востоке.
Немецкий поезд проезжал через города, подвергавшиеся бомбардировкам, и, поскольку он не был помечен как транспорт Красного Креста или как другой специальный транспорт, он легко мог стать целью союзных войск. Несколько раз бомбы упали совсем рядом, но совершенно удивительным образом ни разу не попали в него. Новости об этом поезде были на первых полосах всех палестинских газет, и все в стране видели списки тех, кто должен был прибыть. Имени Мирьям, как ни странно, в этих списках не значилось.
Прибыв в древний город на берегу Средиземного моря и столкнувшись с ошеломляющей новой реальностью, Мирьям вспоминала в беседе со мной: «Я чувствовала настоящую эйфорию, я не могла поверить, что мы спасены». И все же, сразу же добавила она, была «горечь от скорби по тем, кого мы оставили».
Многие из находившихся в поезде, скорее всего, вплоть до 1980-х годов не знали подробностей своего обмена. Их обменяли на такое же количество немецких тамплиеров, членов немецкой протестантской секты, которые основали свои собственные колонии в некоторых районах Палестины в 1860-х годах. Многие из тамплиеров симпатизировали нацистам, и британские власти с начала войны держали их в подмандатной Палестине под арестом. Нацисты хотели их возвращения «к себе домой в империю» и были готовы обменять одного тамплиера на одного палестинского еврея из числа находившихся в концлагерях. Однако немцы не смогли найти достаточно палестинских евреев, чтобы произвести равноценный обмен, потому что многие из них были уже уничтожены. Тогда одна голландская организация в Палестине, возглавляемая голландской парой из Иерусалима, Мирьям и Лейбом де Леу, предложила включить для обмена голландских сионистов и раввинов, чьи родственники жили в Палестине. Вначале британцы, которые в то время занимали антисионистскую позицию, отклонили это предложение, однако в конечном итоге уступили.
«Транспорт 222» был встречен настороженными британскими чиновниками, а также парой де Леу и Моше Шапиро, сотрудником Еврейского агентства. Кроме них, только солдатам было позволено приблизиться к поезду в Хайфе. Британцы подозревали, что некоторые из вновь прибывших могут быть немецкими шпионами, а также опасались инфекционных заболеваний, которые пережившие Холокост могли привезти из концлагерей. Вместо того чтобы позволить приехавшим присоединиться к палестинским евреям, их сразу же посадили в автобусы и отвезли вниз по побережью в лагерь временного содержания Атлит.
«Были трогательные сцены встречи тех немногих, кого пустили на станцию, и некоторых из прибывших, – вспоминал Хельмут Майнц. – Затем мы сели в автобусы. Нас со всех сторон заваливали прохладительными напитками, сладостями и сигаретами».
Когда колонна автобусов начала отъезжать со станции, отовсюду вновь донеслись приветствия: «Шалом! Шалом!» «Нас встречали с таким ликованием, как будто мы победители, возвращающиеся с битвы. Мы сидим практически молча, не в силах по-настоящему осознать, что мы действительно уже приехали на место»