В то время как одна часть представителей культуры добивается прогресса в определении масштабов трагедии, другая часть старательно забывает, искажает эту трагедию либо присваивает ее себе.
Я бы хотела, чтобы какие-то понятия принимались как само собой разумеющиеся, однако на самом деле почти по любым меркам те, кто был евреями по определению нацистских расовых законов, определенно «пострадали больше». Основной удар насилия, жестокости, преследований, мародерства, экономических трудностей и убийств, вызванных нацистской оккупацией, пришелся именно на евреев. Хотя до войны они составляли всего около двух процентов населения, на них пришлось около трети совокупных финансовых потерь страны{398}. После того как они были оторваны от своих семей и домов, унижены, растоптаны и лишены всех своих прав, они составили более 50 процентов погибших в Нидерландах во время войны[386].
Все еще есть много тех, кто хотел бы отмахнуться от этой реальности и замолчать значение этих фактов или же превратить их в абстракцию или в политическую метафору, или же просто утверждать, что, мол, общественность уже услышала достаточно на эту тему и пришло время перейти к другим вопросам. Однако это остается источником боли, потому что рана еще не зажила. И Национальный мемориал имен жертв Холокоста наконец-то позволяет признать чудовищность утраты каждой отдельной фамилии, каждой отдельной семьи. Для того чтобы понять всю остроту этой утраты, необходимо знать истории этих фамилий, этих семей.
«Что в конечном счете имеет значение во всех процессах подтверждения фактов, скачкообразных и непрерывных, сознательных и бессознательных, – писала Дори Лауб, – так это не просто информация, не просто установление фактов, но сам опыт жизни через эти подтверждения, через эти свидетельства»{399}. Однако исцеляющая часть всего этого процесса – это умение слушать.
Ребекка Эммерик хотела начать свое путешествие по мемориалу Даниэля Либескинда со знакомства с именами родственников, которые через брачные связи стали членами ее семьи. «Мне нужно делать это поэтапно», – объяснила она. Мы начали с фамилии Полак, с человека, который женился на дальней родственнице Ребекки Эммерик, и перешли к ее дальней родственнице по фамилии Нефтали. Ребекку сопровождал ее муж, Рональд Шпиренбург, а я следовала за ними. Мы искали вместе, иногда оказываясь сбитыми с толку порядком расположения стен. Названия на мемориале расположены в алфавитном порядке вдоль каждой стены, но мы часто доходили до конца одной стены и не знали, в какую сторону повернуть дальше. Стена с фамилией Плуккер завернула за угол и превратилась в стену с фамилией Крюйер. Я предположила, что возникавшее у посетителей чувство дезориентации и неспособности найти правильный путь было преднамеренным, – и это показалось мне подходящей резонансной метафорой для процесса скорби.
Мне тоже хотелось увидеть некоторые знакомые мне фамилии. Я хотела засвидетельствовать дань памяти людям с фамилиями Болл, Леви, Вомберг, которые не смогли выжить, а также Симону де Йонгу и жертвам февральских полицейских рейдов, которые отправились в Маутхаузен и замок Хартхайм. Я хотела проверить, смогу ли найти Рудольфа Бреслауэра и не окажется ли здесь, случайно, людей с фамилией Сигал. Кроме того, мне казалось уместным посетить одного из авторов дневников – Этти Хиллесум, а также членов семьей с фамилиями Франк, Маргот, Эстер и Энн и добавить еще несколько камешков к кучкам перед их кирпичами.
Я несколько раз прошлась по дорожкам мемориала в поисках своего друга-журналиста, прежде чем нашла его имя на кирпиче горчичного цвета: «Филип Механикус, 17.4.1889, 55 лет». Рядом с ним были Маркус 28 лет, Макс 32 лет, Рика 20 лет, Сара 23 лет и Сара 3 лет. Никто из этих молодых людей не был моим родственником, о котором я могла бы слышать, но они могли быть частью большой семьи Филипа.
Я протянула руку, чтобы дотронуться до его кирпича, и обнаружила, что мне нравится его грубая поверхность. Я была благодарна за то, что это был прочный материальный предмет, что-то осязаемое, что я могла ощутить кончиками пальцев. Я на мгновение закрыла глаза, жалея, что не выучила наизусть молитву Кадиш[387], и вместо этого молча поблагодарила Филипа за его красноречие и стойкость. Затем я положила белый камешек под его именем.
Мемориал такого рода представляет собой место для воспоминаний, но нужно что-то привнести в это пространство, чтобы оно имело смысл. Ребекка пришла со своим списком, а я – со своими мыслями, которые возникли при чтении дневников. Я задалась вопросом, как бы я себя чувствовала, если бы пришла сюда, не прочитав дневников, и какие впечатления на меня в таком случае произвели бы эти кирпичи. Дневники дали мне ощущение личной связи с их авторами, а мемориал обеспечил мне физическое место, где я могла выразить свою скорбь.
Когда я снова поискала Ребекку и Рональда, то увидела, что они нашли стену с фамилией Эммерик. Ребекка прижала руку к кирпичам и погрузилась в задумчивость, а Рональд стоял рядом с ней. Сделав шаг назад и глубоко вздохнув, Ребекка расстегнула молнию на своем пальто, ее лицо начало краснеть, на глаза навернулись слезы. Рональд протянул руку и поддержал ее за плечо.
– Ты увидела, что теперь у каждого из них есть свое место, – мягко сказал он.
– И это замечательно! – ответила Ребекка сквозь слезы. – Но это также вызывает сильные чувства.
На стене, рядом с которой они стояли, были начертаны имена более пятидесяти человек с фамилией Эммерик, однако это оказалось только третью имен в списке Ребекки. Тогда мы все поняли, что остальные должны быть рассредоточены по всему мемориалу. Все женщины, которые вышли замуж, либо изменили свои девичьи фамилии по другим причинам, либо написали их через дефис теперь должны быть указаны под именами своих мужей. То же самое относилось и к их детям. Таким образом, наша миссия еще не завершилась. Ребекка опустила руки в карманы пальто, достала целую горсть камешков и разложила их у подножия стены.
Сделав после этого глубокий вдох, она сообщила мне, что хочет найти Ребекку Эммерик. На секунду я подумала, что это какая-то экзистенциальная шутка. Но нет, она была вполне серьезна. В семействе Эммерик была еще одна Ребекка. Другой Ребеккой была девушка, имя которой писалось не как Rebecca, а как Rabekka, и она умерла в возрасте двадцати одного года. В свои последние дни в лагере Вестерборк она вышла замуж за мужчину, в которого влюбилась, за Лендерта Бриллемана, которому было двадцать шесть лет. Поискав некоторое время, мы нашли кирпич цвета тыквы с именем Рабекка Бриллеман-Эммерик, который находился недалеко от коричневого кирпича ее любимого Лендерта.
«Они поженились в понедельник, а в среду отправились на транспорте в Собибор, где были убиты сразу же по прибытии», – рассказала мне Ребекка.
После этого Ребекка упала духом. Она сказала, что больше не может продолжать поиски своих родственников и знакомых, у нее на это просто не осталось сил. Я ее поняла и предложила выпить чего-нибудь горячего в кафе за мемориалом, и они с Рональдом согласились.
Однако хозяин кафе сообщил нам, что места в помещении полностью забронированы, и пригласил нас посидеть за одним из столиков для пикника на открытом воздухе в саду. Узнав наши имена, он обещал позвать нас, когда наши напитки будут готовы. Несмотря на холодную погоду, солнце светило ласково, и Рональд сделал наш заказ.
Пока ждали, я спросила их обоих, что они думают по поводу мемориала, который мы посетили.
– Это прекрасный памятник! – ответил Рональд. – Он не вычурный, как некоторые другие памятники, авторы которых стремились прежде всего произвести сильное впечатление. Он достаточно большой, но вместе с тем…
Он замолчал, и Ребекка пришла ему на помощь.
– Да, этот мемориал берет за душу, но он не ранит тебя, – сказала она. – Ты не чувствуешь себя в замкнутом пространстве и не начинаешь задыхаться во время посещения, потому что он находится на открытом воздухе. Там много имен, но все они заслуживают уважения.
– Там невозможно воспринять все сразу, – добавил Рональд. – В первый раз это просто ошеломляет. Нам придется туда еще вернуться.
– Да, это так, – поддержала его Ребекка. – Мы туда еще вернемся.
Мы немного посидели, разговаривая и наслаждаясь солнечным теплом, а затем нас стали звать: «Эммерик! Эммерик!»
Мы все закричали в ответ: «Мы здесь!» Поскольку мы произнесли это одновременно, то начали смеяться. А я таким необычным образом вновь вернулась к своему дедушке. Он был со мной на протяжении всего моего пути по мемориалу, и теперь он снова оказался здесь, со мной.
Мы беззвучно ударили бумажными кофейными чашечками по столу для пикника и произнесли, снова в унисон: «Л’хаим!»
Это был тост: «За жизнь!»
Примечания по поводу перевода
Все дневники, приведенные в этой книге, были архивированы в Институте исследований войны, Холокоста и геноцида в Амстердаме после освобождения Нидерландов в 1945 году. Они существуют в самых различных формах. Некоторые из них с тех пор, как попали в Институт, были опубликованы на голландском языке, другие были переведены на английский. Ряд дневников представлен только в их первоначальном, рукописном виде без какой-либо дополнительной обработки.
Все переводы отрывков из дневников принадлежат мне, за исключением дневника Мирьям Болле. Ее записи были переведены на английский язык Лаурой Вроомен и опубликованы в 2014 году израильским государственным национальным мемориалом катастрофы (Холокоста) и героизма «Яд ва-Шем» под названием «Неотправленные письма: Амстердам, Вестерборк, Берген-Бельзен» (Letters Never Sent: Amsterdam, Westerbork, Bergen-Belsen). Мирьям Болле и мемориал «Яд ва-Шем» дали издательству ECCO/HarperCollins разрешение на повторное использование отрывков из этого перевода.