еев из вильнюсского гетто[453]. После закрытия нацистами весной 1943 г. Вильнюсского университета Лев Платонович продолжал обучать студентов у себя на дому. О времени немецкой оккупации он позже так писал из Вильнюса в Ленинград своей знакомой Е.Ч. Скржинской: «…при немцах не преуспел, так как был против них. С самых первых дней был уверен в торжестве России и хотел с ней воссоединиться»[454].
В послевоенные годы Л.П. Карсавин подвергался репрессиям со стороны советских властей, в конце 1944 г. он был уволен из университета. В 1945–1949 гг. Лев Платонович являлся директором вильнюсского Художественного музея и заведовал кафедрой истории искусств в Художественном институте, продолжая философскую работу. 8 июля 1949 г. Карсавин был арестован Министерством госбезопасности, 20 апреля 1950 г. ему объявили приговор Особого совещания при МГБ (10 лет строгого режима в исправительно-трудовых лагерях) и в декабре этапировали в воркутинские лагеря. В инвалидном лагере Абезь (Коми АССР) ученый продолжал творческую работу, создав около 10 небольших религиозно-философских сочинений. Медленно умирая от туберкулеза, он не оставлял занятий с учеником, вел духовные беседы со всеми ищущими. Скончался Л.П. Карсавин 20 июля 1952 г. в лагере Абезь, где и был похоронен. Один из бывших заключенных Абези, немецкий ученый Е.Ф. Соммер, позднее писал о последнем периоде жизни Льва Платоновича: «Его уважали, как “Божьего человека” не только невольники, но и тюремщики, жившие растительной жизнью и далекие от всего Божественного, от понятия человека, как Сына Божиего… Конец земной жизни Л.П. Карсавина не противоречил его предыдущей жизни и трудам… Спокойно и ясно ждал он жизненного конца, который для него означал переход из несовершенной реальности в вечное бытие»[455].
Вместе с тем были священнослужители и миряне Московского Патриархата, которые на оккупированной территории, в частности в Прибалтике, так или иначе сотрудничали с нацистами и участвовали в их пропагандистских мероприятиях антисемитского характера. Так, экзарх Латвии и Эстонии митрополит Литовский и Виленский Сергий (Воскресенский)[456] с самого начала немецкой оккупации Прибалтики занял активную антикоммунистическую позицию. Он ни разу не осудил еврейские погромы и массовые расстрелы, проведенные в крае полицией и частями СС, и неоднократно выступал с проповедью о поддержке немецкой армии в борьбе с «жидо-большевизмом». Проповеди митрополита Сергия, произнесенные в Рижском кафедральном соборе, публиковались на страницах печатных органов литовских и латышских коллаборационистов, где, как правило, размещались антисемитские статьи.
6 апреля 1944 г. проходившая в Риге под председательством митрополита Сергия конференция архиереев Прибалтийского экзархата приняла прогерманскую резолюцию, в которой звучали антисемитские ноты: «…Большевизм попрал самое дорогое из того, что имеет человек: его свободу, веру и национальность. Большевизм приносит все в жертву сатанинской идее мировой революции, которая хочет все народы превратить в бесформенную безличную массу, и все человечество отдать в рабство иудейству. Народы, находящиеся под кнутом большевизма, не пожелали проливать в этой войне свою кровь во имя торжества большевизма. Большевики тогда заявили с присущей им наглостью, что эту войну они ведут не за мировую революцию, а за Родину и даже за Церковь. Это явление свидетельствует о слабости большевизма, о том, что он не в состоянии продолжать войну собственными силами, и вся его надежда основывается на попытке выиграть большевицкую войну небольшевицкими средствами, чтобы потом раздавить эти силы»[457].
При этом позиция митрополита Сергия была все же неоднозначной, в душе он негативно относился к нацистам, так, например, известно его высказывание по поводу последних: «Не таких обманывали! С НКВД справлялись, а этих колбасников обмануть не трудно»[458].
К Холокосту Владыка никак причастен не был. Следует упомянуть, что митрополит Сергий (Воскресенский) был убит 29 апреля 1944 г. в 40 километрах от Каунаса, при невыясненных до конца обстоятельствах, но, скорее всего, агентами СД по заданию Главного управления имперской безопасности за нежелание осудить избрание Патриарха Московского и всея Руси и выйти из его юрисдикции. В частности, руководитель полиции рейхскомиссариата «Остланд» обергруппенфюрер СС Ф. Еккельн после ареста, на допросе 31 декабря 1945 г., показал: «Митрополит Сергий находился давно под наблюдением СД и гестапо… Фукс дал мне прочитать приказ о ликвидации митрополита Сергия за подписью Кальтенбруннера, из которого следовало, что Сергий должен быть убит таким способом, чтобы путем провокации его убийство можно было свалить на немецких партизан. Так и было сделано фактически»[459].
С лета 1942 г. в оккупированных областях Центральной России немцы стали в отдельных случаях допускать священников в лагеря для советских военнопленных (хотя высшим руководством Третьего рейха это в принципе запрещалось). После молебнов священники иногда выступали с проповедями, в которых говорилось о том, что война послана Богом за грехи большевиков; пленных красноармейцев призывали молиться «за скорейшее окончание войны», «разгром жидо-большевизма» и «скорейшее возвращение домой». На подобных проповедях обязательно присутствовали представители лагерной администрации[460].
Деятельность православных священнослужителей, сотрудничавших с немецкими оккупантами, вызвала негативную реакцию со стороны Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). 22 сентября 1942 г. он, обращаясь к чадам Православной Церкви, обитающим в Прибалтике, указывал: «Упорствующих же в неповиновении голосу Церкви и хулителей ее церковный суд не потерпит в среде епископства православного». В тот же день Патриарший Местоблюститель и еще 14 архиереев подписали «Определение по делу митрополита Сергия Воскресенского с другими»: «Отлагая решение по сему делу до выяснения всех подробностей… 1) Теперь же потребовать от митрополита Сергия Воскресенского и прочих вышеназванных преосвященных объяснения (с опубликованием его в печати), соответствуют ли действительности дошедшие до Патриархии сведения об архиерейском совещании в Риге. 2) В случае, если сведения признаны будут соответствующими действительности, предложить преосвященным немедленно принять все меры к исправлению допущенного ими уклонения от линии поведения, обязательной для архиереев, состоящих в юрисдикции Московской Патриархии…»[461]
Патриарший Местоблюститель с возмущением писал, что прибалтийское духовенство возносит молитвы за Гитлера, восхищается борьбой, которую он ведет, в то время как убивают беззащитных женщин и детей. Это, несомненно, указывало на то, что в Московской Патриархии знали о массовом уничтожении евреев и осуждали его. 8 сентября 1943 г., в день избрания митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси, Архиерейский Собор подготовил и принял четыре документа. Одним из них было постановление «Осуждение изменников Вере и Отечеству», в котором говорилось, что «всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик — лишенным сана»[462].
После прихода советских войск священнослужители Московского Патриархата, помогавшие партизанам и подпольщикам вести борьбу с нацистами, нередко входили в состав комиссий по расследованию злодеяний, совершенных немецко-фашистскими захватчиками и их пособниками, и порой сами давали свидетельские показания, помогавшие выявлять участников преступлений среди коллаборационистов. В некоторых из этих показаний говорилось и о Холокосте.
Ситуация, подобная той, что существовала в Московском Патриархате, была в обновленческой Православной Церкви на территории СССР, которую возглавлял частично имевший еврейское происхождение митрополит Александр Введенский. Доля священников — евреев по происхождению в ней была выше, а на оккупированной территории нацисты преследовали обновленцев особенно активно. Например, был арестован обновленческий священник в г. Житомире на Украине, начавший служить после прихода германских войск. Кубань и Северный Кавказ являлись единственным регионом, где деятельность обновленцев хоть в каком-то виде допускалась оккупационными властями[463].
Наиболее явно отношение к Холокосту Православной Церкви на оккупированной территории Советского Союза проявилось на Украине, где проживала большая часть евреев СССР. Уже в первые недели оккупации тех или иных районов республики немцы приступили к массовому уничтожению еврейского населения и заключению оставшихся в живых в гетто. Всего на территории Украины было создано 442 гетто, больше, чем где бы то ни было. В г. Каменец-Подольском была проведена первая массовая акция уничтожения на территории СССР летом 1941 г. (около 24 тысяч человек, включая евреев, депортированных из Венгрии). Важным фактором, влиявшим на судьбу евреев, было сотрудничество с нацистами организаций украинских националистов, которые активно участвовали в уничтожении.
Символом уничтожения евреев Советского Союза стал Бабий Яр в Киеве. Это был самый массовый расстрел на территории СССР. Уже через 5–10 дней после оккупации Киева, 24–29 сентября 1941 г., зондеркомандой СС 4а, согласно ее отчету, в Бабьем Яру были расстреляны 33 771 еврей (помимо представителей других национальностей). Вплоть до 1943 г. в Бабьем Яру расстреливали скрывавшихся евреев Киева, а также жителей других украинских городов и беженцев. Всего там было убито около 50 тысяч (по другим сведениям, до 70 тысяч человек). Общее число уничтоженных евреев, бывших жителями Украины на 22 июня 1941 г., составляет свыше 1 миллиона 400 тысяч человек, то есть более половины советских евреев, погибших во время Великой Отечественной войны, и около четверти всех погибших евреев Европы. Таким образом, Украина потеряла более 60 % своего довоенного еврейского населения