Холоп августейшего демократа — страница 15 из 50

— Все из тумана, из тумана, суки! — заорал вожак и при­шпорил коня. — Девок в берлогу, в берлогу увози! — вылетев из предательского марева, заорал он опешившему от всего увиден­ного бандиту.

Из десятка конников на чистое, залитое невинным лунным светом место, вырвалось человек пять. Отдышавшись и успоко­ив коней, они с ужасом глядели на живое косматое нечто, клу­бившееся у скалы. У самой земли, где между туманом и уже рос­ной травой была неширокая, сантиметров тридцать, щель, что- то отчаянно трепыхалось. Атаман соскочил с лошади и, припав к земле, пополз к этому дышащему опасностью просвету. Зажа­тый в руке здоровенный сухой сук, который он подобрал где-то рядом, выглядел смешным и беспомощным, как хворостинка против медведя.

— Сар-мэн, Сар-мэн! — запричитали бандиты, пятясь на своих лошадях подальше от этой чертовщины. — Ты что, совсем сдурел? Назад!

Однако главарь уже подлетел к самой кромке белёсого мрака и, размахнувшись, что есть силы воткнул сук в бултыхающееся месиво и тут же он почувствовал, как кто-то с силой ухватился за палку. Тогда он резко дёрнул её на себя, после чего в подлунный мир вылетел, весь опутанный белыми, на глазах тающими ни­тями, колченогий бандит, минуту назад ворошивший угасающее кострище. Бедолагу душил кашель, и лицо его было словно из­мазано мелом.

Сар-мэн повалился на спину, со злостью глядя на этот непо­нятный туман, который не только отнял у него добычу, но и, ско­рее всего, погубил нескольких его людей. Страха не было, только злость и досада. И вдруг в эту секунду марево словно расступи­лось, из него вынырнула высокая статная женщина, она остано­вилась на границе своего мира и жестом, полным страсти, пома­нила его к себе. И тут словно какая-то неведомая сила потащила атамана вперёд, в эту страшную и обещающую наслаждение без­дну. Он закрыл глаза, словно во сне, поднялся на ноги и сделал первый шаг. А в голове вдруг зазвучал голос Макуты-бея, с кото­рым он и другие предводители разбойников недавно расстались: «. это страшное и тайное место, его бояться надо, там всякие заморочки могут быть. Шамбалка, Шамбалка...»

— Шамбалка, — произнёс Сар-мэн вслух и, очнувшись, на­конец увидел, что стоит у самой стены клубящегося тумана, гото­вого втащить его в своё ненасытное чрево. — Шамбала! — туман слегка отпрянул и замер. Атаман начал осторожно пятиться от этой источающей опасность невидали.

— Всё! Быстрее! Быстрее домой! — почему-то шёпотом за­кричал на бандитов Сар-мэн. — Таракана везти по очереди! — Он с опаской глянул на спасённого им сотоварища, потом на туман. — Всё, быстрее, я сказал! — поторопил своих вконец перепуганных нукеров вожак и первым рванул вверх по единственной каменис­той тропинке, ещё не окутанной белобрысым месивом.

9

Енох Минович всё же не послушался совета своих вконец разгулявшихся коллег. Забрав с собой ту самую показавшуюся ему похожей на студентку проститутку и растолкав уже заснув­шего Берию, он велел ехать домой.

— Шеф, моё дело маленькое, я, конечно, отвезть могу, мне не боязно, я уже раза два как у разбойников в плену прохлаждался, только вы уж письменно напишите, что сами приказали мне ехати, а письмишко это здеся кому-нибудь из своих коллегов оставьте.

— Это ещё с какой стати? Тебе что, хамло, недостаточно мое­го устного приказа? До чего же в вас эту казёнщину вбили, фор­малист поганый! — наместник Наместника слегка покачивался. Хмель, как и во все времена, делал свою извечную работу — представлял истинное нутро человека, надёжно скрываемое от посторонних глаз трезвыми приличиями. — И ты тоже что ли бо­ишься? — обратился Енох к стоящей рядом девице. — Как тебя, кстати, звать-величать?

— Боюсь я только без предохранительного щитка клиентов в себя пускать, а зовусь я Эрмитадорой Гопс! — довольно-таки приятным голосом произнесла девушка, с любопытством рас­сматривая своего нового клиента-ухажёра. — Ты, видать, или придурок, или уж больно отчаянный! А мужику бумажку напи­ши, положено у них так. Что до меня, так я отчаянных люблю, сама такая, так что не прогадал ты, выбрав меня, — добавила жрица свободы профессионально-игривым тоном.

Не успел Енох ей ответить, как Берия молча положил на ка­пот машины ключи и кожаный мешочек с документами.

— Вы это уж. тогда уж без меня и поезжайте, коли писать приказа не будете!

— Что?! — взревел Енох. — Да я тебя в бараний рог согну, скотина, ты у меня с каторги не вылезешь! Кому перечить взду­мал?!

— Енох Минович! Енох Минович! Погодите-ка водилу турзучить! — бежал к ним от крыльца запыхавшийся Иванов, — вот тут-с бумажица гербовая и текстик уже набранный загодя, шаблончик, так сказать. Вы только фамилию своего строптивца впишите, удо­стоверьте всё росписью и личной печатью. Ничего не поделаешь, формальность! Строжайший запрет не только Генерал-Наместника, но и вердикт с самого верху: все ночные поездки только с письмен­ного приказа. Это одна сторона, так сказать, а другая — ежели вы угодите в лапы к супостатам, то водитель ваш выкупаться будет за ваш кошт, а не за государевы, так сказать, денежки. Вот такие дела! Пишите, пишите, другого пути всё одно нет. Помилуйте, любезный, да вы ещё и девицу решили с собой захватить? — добавил Маодзедунович, всплеснув руками.

— Ну, хотелось бы, а то скучновато у нас в деревне.

— Тогда её тоже надо вписать в подорожную и оставить дан­ную бумагу на заградительном посту при выезде из нашего гра­да, — и, бесцеремонно хлопнув жрицу по аппетитному месту, которым завершаются ноги, спросил: — Зовут-то тебя как, чадо моё угоревшее? Добровольно ли на сие безрассудство идёшь?

— Добровольно и по обоюдному согласию. А имя у неё весь­ма поэтичное — Эрмитадора Гопс, — нараспев ответил за девицу Енох. — Кстати, уж не приходитесь ли роднёй барону Альберту Остаповичу Гопс-Шумейко?

— В некотором смысле дочь.

— Вот это дела! — присвистнул Енох. — Да как же это уго­раздило тебя, баронессу, и в публичные девки? Возможно ли?

— Ой, какие мы все чистенькие! А потом я протестую, это дискредитация моей трудовой деятельности, а в нашей демимперии всякий труд почётен, так что я вполне могу на тебя по­жаловаться, и спуску тебе не будет, не глядя на ранги и заслуги. Не для того мы демократию заводили, чтобы любой и всякий мог издеваться над честными работопроизводителями.

— Да-с, тут девица права, — чему-то обрадовался Юнус Маодзедунович.

— Достали вы меня своей правотой! — разозлился Енох. — Давай вписывай себя и эту блядонессу в бумагу да поехали, — махнул он водителю. — Я только ещё по маленькой с коллегами пропущу. Гопс — за старшего, и отвечаешь за экипировку эки­пажа.

— Счассс! — послышался звонкий ответ, что, по всей види­мости, должно было обозначать: «Слушаюсь, сэр!»

Проводов отчаянного смельчака фактически не получилось, почти весь народ пыхтел и охал по отдельным кабинетам, и толь­ко самые стойкие «небабники» сгрудились у растерзанного нена­сытными желудками праздничного стола.

— Итак, господа! — скорбно и торжественно начал, поправляя широкие офицерские подтяжки, Казимир Желдарбаевич. — Прошу отметить необычность этого весёлого и печального события.

— Казик, — прозвучал капризный женский голос, и полог одной из выходящих в зал кабинок распахнулся, представив об­щему взору обнажённую девицу, — мне холодно, скучно и во­обще я хочу к тебе, — нимало не смущаясь собственной наготы, грудным голосом произнесла жрица свободы, как в последнее время, согласно высочайшему меморандуму, было велено име­новать представительниц самой древней профессии.

— Гюльчатайка, проказница, сгинь с глаз честной компании! Ты что, не видишь, у нас печальные проводы, можно сказать, бое­вого товарища в плен к злым бандюганам.

— О, Всевышний! Простите меня, господа, я сейчас, — дева метнулась в пещеру разврата и буквально через мгновение вы­нырнула в залу в траурном одеянии, состоящем из чёрного хиджаба и тонкого чёрного шнурка вокруг тронутой полнотой та­лии. — Я готова скорбеть с вами, господа, со всеми вместе или с каждым в отдельности.

Бубницкий хотел было что-то сказать, но его остановил Тангай-Бек, человек до того замордованный своим гаремом, что на женскую половину человечества вне стен своего дома глядевший не только без вожделения, но и с явно выраженным безразличием.

— Пусть её тело будет как поминальная свеча нашей скорби.

— Минуточку, господа, — вмешался в разговор Енох. — Что всё это значит? Вы что это меня хоронить собрались, что ли?

— Ну, зачем же так, любезнейший ты наш коллега, — полез к нему с пьяным поцелуем Тангай-Бек, — не дураки у нас здесь по округе рыскают, зачем тебя убивать, за тебя выкуп хороший можно получить или продать куда, а ты сразу — убивать, убивать.

После этих слов Еноху, надо признаться, не совсем хорошо сделалось и ехать, если честно, как-то расхотелось, но отменить поездку было невозможно — труса он никогда не праздновал, так уж будь что будет.

— Енох Минович, ты не огорчайся, ежели тебя зацапают хакосы, говори, что ты мой друг, — заметив смущение Понт-

Колотийского, хлопнул его по плечу Бек, — и, считай, прилич­ный приём тебе обеспечен.

— А если люди Макуты-Бея, отдайте-с вот это рекоменда­тельное письмо-с, — протягивая клочок бумаги, как бы извиня­ясь, сказал Юнус Маодзедунович, — в его бандах много людей из наших уделов, даже родня моя кое-какая имеется.

— Командир! Какого хрена мы здесь торчим? Луна уже ско­ро на закат упрёт!

Высокое собрание вместе со «скорбной свечой» повернулось к входу. На пороге стояла Эрмитадора Гопс в полуоткрытом, облегающем её недурную фигуру камуфляжном комбинезоне, с помповым ружьём в руках.

Все, включая саму Гопс, дружно заржали и, прихватив бу­тылки, подались вон. После недолгих посошковых чарок нако­нец тронулись в путь.

Улицы уснувшей столицы окуёма жили своей ночной жиз­нью и, чтобы её описать, надо было на этих улицах родиться, прожить и состариться, хотя до старости уличные обитатели ночи доживают редко. Объезжая спящих прямо на проезжей ча­сти верблюдов и их погонщиков, местами отбиваясь от подвы­пивших, с явно пустыми карманами и желудками жриц свободы, «экипаж машины боевой» без особых приключений выбрался из города и, уладив все формальности со стражами городских врат, беззаботно затрясся по укатанной лунным светом дороге.