Машенька стояла как зачарованная. Ей казалось, что ещё немного, и она, оттолкнувшись от этого ветрами отполированного камня, улетит туда, далеко, к кристально белоснежной, искрящейся вечностью вершине! Может, и правда если долго-долго смотреть на эту великую гору, душа твоя может слиться с ней воедино, и тогда тебе откроются великие тайны мира. Только жизнь твоя и помыслы должны быть чисты, как снега Белухи. Машеньке было так хорошо, что объятия Еноха нисколько её не смутили, а скорее наоборот, она прижалась к нему, ещё более счастливая от мысли, что вот они оба удостоены чести видеть эту святую для Азии вершину, и она, как добрая и всё понимающая мать, благословляет их на нечто важное и неизбежное.
— Машенька, — боясь спугнуть девичье настроение, тихо произнёс опытный Енох, — вы самая прекрасная, чуткая и трепетная девушка, которую я встречал в своей жизни.
Он говорил, речь его становилась всё более напористой, и Машенька чувствовала исходящий от него жар. — У меня всё путается в голове, — продолжал он, — это ей-богу какое-то наваждение. Господи! Как я благодарен судьбе за это ночное путешествие, которое привело меня сюда, на эту гору.
— Нас привело, — сдавленным, будто чужим голосом добавила девушка.
— Да, да, конечно же, нас! Господи, как я рад. Машенька, не сочтите за глупость, но я. я. — Енох запнулся на полуслове, кровь стучала в висках, он и сам чувствовал, что его трезвый и практичный ум отказывается ему повиноваться. Неведомая и страшная сила переполняет его естество и готова перевернуть весь мир, что бы только это наивное стояние на открытой ветрам вершине горы никогда не кончалось. — Я люблю вас, Маша! — произнёс он, удивив самого себя.
Голова кружилась, казалось, ещё чуть-чуть, и она брякнется в обморок. «Господи, мамочки мои, что же мне делать? Что-то надо делать.» — она повернулась к нему, но ответить ничего не успела. Его губы властно и требовательно преградили путь и словам её и дыханию. Мир, горы, Белуха — всё завертелось и провалилось в мягкую бездну блаженства. Сколько продолжалось это безумие с их губами, она не смогла бы ответить, и только одна мысль стучала в голове: пусть это не кончается, не кончается... Сначала мелкая дрожь, а потом неукротимый лихорадочный озноб охватил всё её тело, наполняя неведомым и непобедимым зовом.
Они разом разомкнули губы и, глупо глядя друг на друга, жадно глотали широко раскрытыми ртами тягучий горный воздух. А потом как по команде рассмеялись во весь голос. Чуткое горное эхо, стократ усилив их радость, разнесло её по окрестным горам. Через мгновение весь поднебесный мир уже знал, что два одиночества нашли друг друга и готовы слиться в единое целое.
Потом они ещё долго-долго целовались, гонялись друг за другом и просто дурачились. И неизвестно, чем бы всё это закончилось, не прерви их весёлые игры совсем, как показалось, недалёкий выстрел.
— Ой, что это было? — запоздало вздрогнула Машенька, поглядывая из-за плеча Еноха в сторону крутого склона, где ещё билось эхо смертоносного звука.
Они смущённо и с явной неохотой поднялись с земли и, отряхивая с одежды мелкие травинки и камешки, настороженно прислушались.
Внизу послышался громкий женский крик.
— Господи, да это же, кажется, Эрмитадора! — Машенька рванулась вперёд, но Енох на лету словил её, почти грубо дёрнув за плечо.
— Значит так, — другим, жёстким и незнакомым ей голосом произнёс он, — спешить, очертя голову, не следует.
Внизу опять раздались выстрелы. Один, два, три! После третьего медведем взревел какой-то мужик. Хлестануло ещё два выстрела, эхо раздробило их об окрестные скалы, и на опешившую парочку гулко упала горная тишина.
Машенька не успела ни обидеться, ни испугаться, она лежала на земле, плотно прижатая сверху Енохом, даже не успевшая сообразить, как он её повалил.
— Маша, — приподнимаясь на руках, произнёс мужчина, — дело, кажется серьёзное, лежите спокойно и не вздумайте подыматься, мне показалось, что это в нас только что стреляли. — Он осмотрелся вокруг и прошептал: — На четвереньках, быстренько, за мной вон к тем камням. — Неповоротливо, но проворно, как какой-то крупный зверь, он, смешно вихляя толстым задом, подался к трём большим продолговатым камням, лежащим над откосом, откуда вероятнее всего и стреляли.
Машенька, наверное, только сейчас по-настоящему испугавшись, покорно следовала за Енохом, больно сбивая о камни локти и коленки. На какое-то время она потеряла из виду его медвежью фигуру, а когда добралась наконец до камней, с ужасом увидела, что его там нет. Машинально пытаясь отряхнуть с брюк зелень и землю, она переползла ближе к краю среднего камня и заглянула за него. Крик ужаса застыл в горле. Прямо перед ней сидел здоровенный бандит, беспомощно прислонившись к горной расщелине, оружие валялось рядом в луже ещё плывущей по мелкому песку крови. Карие, широко раскрытые глаза неподвижно глядели куда-то вверх. От неожиданности слёзы сами собой хлынули из глаз, девушка отшатнулась назад, отползла подальше и, прижавшись к камню, стала испуганно оглядываться. Туман уже давно растаял, обложными облаками солнце было словно размазано по всему небу. Священная гора скрылась с глаз. От безысходности и страха слёзы высохли, немножко успокоившись, девушка, плотнее прижалась к серой каменной стенке и никак не могла решить: следует или не следует ей позвать Еноха? Стоящая вокруг тишина невольно заставила её прислушаться. Слева кто- то, тяжело дыша и спотыкаясь о камни, поднимался по скале.
16
В Кремле стоял форменный переполох. Назревал самый настоящий конфуз. Мало того, что великая держава готовилась к ответственной передаче высшей конституционной должности, и сама процедура находилась, можно сказать, в самой что ни на есть кульминации. Да-да! Его величество Августейший Демократ готовился передать всю полноту своей неограниченной власти непосредственно самому себе. Конечно же, эта торжественность не происходила так себе, с бухты-барахты, а выливалась в самые настоящие равные, прямые и всеобщие выборы. А как же, иначе нельзя! Демократия-с! Согласно давней традиции, Преемник ну никак не мог оставаться в своей высшей вакансии более двух раз. Так, как во всём цивилизованном мире: раз избирают, другой раз переизбирают и всё. Конечно, можно какой-никакой заговор заплести, приморить своего преемничка, после, скажем там, полугодичного властвования можно, конечно, но не рекомендовано всемирной хартией, да и времена нынче не те! Кругом всеобщие свобода, равенство и полнейшее братство. Чего, собственно говоря, мутить-то зазря? И тут вдруг на тебе — конфуз!
И сидит этот «конфуз» в приёмной первого лица государства в неурочное время, немым укором нашей отечественной расхлябанности и головотяпству. Хотя, собственно, почему головотяпству? Ну что мы за люди такие, хлебом нас не корми, а дай только голову пеплом посыпать да оклеветать себя почём зря! И что противно, загадим себя полностью и довольны, а люд-то окрестный верит и шугается от нас, ровно от прокажённых.
Наверное, именно так и думал канцеляроначальник Августейшего Ибрагим Иванович Сучианин, понуро взирая на заграничную бестию, невесть за какой надобностью припёршегося в наши палестины. Вот прилетел, никто его не встретил, так как никто и знать о его прилёте ничего не знал, а, видите ли: «Спасибо, меня польские друзья подбросили»! Подбросили, да ещё «ляхи»! Эти всю жизнь нам чего-нибудь норовят подсунуть! Ну подбросили, так и сидел бы в ихних посольствах, чего же по Кремлям шляться без предупреждений вздумал? И пропуск у него вездеходный, спецмирового образца, таких-то на всём земном шаре не более трёх десятков наберётся. В нашей державе всего четыре, да и то — у каких людей!
А заморец-то самый что ни на есть важный, аж из-за самого океяну, чёрный, ровно головня, с раскосыми глазищами и белыми, яко дым, курчавыми волосами. Инициалы его басурманские — МПС, расшифровывались смешно — Магомедченко Пафнутий Смитович. Именно так он и представился Ибрагим Иванычу, прибавив, что, дескать, прибыл по срочному делу к Августейшему Демократу. Выслушал всё это бессменный канцелярист, (при месте-то он уже и не упомнишь с какого Преемника), а про себя думает: «И где же я тебе, милок-то, Августейшего разыщу после обеда? У нас ведь не токмо искать, а даже и подумать о беспокойстве Высочайшей особы в это время опасно. Пёсьи уши прослышат и всё — тю-тю!»
— А знаете ли, бесценный вы наш, — поразмыслив, молвил канцелярист, — давайте-ка мы поступим таким образом. Сейчас оформим ваш визит, и, так как по документам вы особа высокого рангу, придадим ему соответствующий статус, разместим и обиходим, как положено, вы с пути-дороженьки отдохнёте, а уж завтра поутру, как у нас заведено, с челобитной ко двору, в чертоги, так сказать, свободомыслия. А если вы изволите намекнуть о теме-с, вас озаботившей в нашем отечестве, и, как бы это поделикатнее изъяснить. — столоначальник выразительно потёр большой палец об указательный, — то можно и о положительном результате вашего решения позаботиться.
От таких речей заморец аж побелел и понёс какую-то тарабарщину на неведомом в наших азиатских местах языке.
— Да он же, падла, на чистейшем аглицком наречии шпарит, — шепнул на ухо Иванычу дежурный переводчик из откудонадовских, — а это категорически возбраняется всемирной языковой хартией! Параграф шестой сто восемьдесят первой статьи категорически запрещает употребление несинтетических языков в госучреждениях и общественных местах, за нарушение — строжайшие санкции.
— Ти-ти, голуба! — выставив вперёд руку, охолонул приезжего Ибрагим Иванович. — Вы бы, любезный, поаккуратнее с мёртвыми-то языками в присутствии. — Хоть не без огрех, но фраза была произнесена на общепринятом в мире языке.
Гость смутился, но глаза продолжали зло зыркать.
—Я — высокий посол Всемирных сил! И я требую немедленно доложить о моём визите Вашему Руководителю, в противном случае мне придётся. — закончить мысль ему не дал вышедший из-за своего стола Ибрагим Иванович. Решительно подойдя к посланцу, он, широко взмахнув руками, обнял его и троекратно смачно поцеловал в губы. Заморец от неожиданности плюхнулся на стоявщий за спиной стул.