Потом Даша, с опаской озираясь по сторонам, затащила всё ещё всхлипывающую барышню внутрь шалаша. Быстро раздела свою госпожу, покудахтала, поохала, повсплескивала руками, при этом аккуратно смазывая всё посбитое и поцарапанное прохладным и приятно пахнувшим маслом. Потом извлекла из большого тюка Машенькины юбки и кофты, которые прошлой ночью передала старая барыня, помогла ей обрядиться, причесаться и, оставив отдыхать, сама помчалась к народу, уже переместившемуся из-под тесного навеса к старому разлапистому дубу у речной луговины.
Макута-бей сидел на покрытом овчиной чурбане, справа на нижнем суке дуба уже болталась большая петля, справа, облокотясь на длинную рукоять допотопной секиры, истуканом торчал угрюмый бандит с густой, до самых глаз, бородой, не то палач, не то страж. Перед атаманом, склонив перевязанную голову, стоял пленник, публика разместилась плотным полукругом позади него в самых живописных позах и внимательно слушала, при этом время от времени люди цикали друг на друга, отчего в толпе постоянно бродил лёгкий шепоток, мешаюший слушать и постоянно отвлекающий.
Допрашиваемый не препирался и отвечал на все вопросы с понурым безразличием. Чувствовалось, что городскому вполне хватило одного Юнькиного полена.
— Нас спешно перебросили сюда из Москвы...
— Откуда? — переспросил его Макута.
— Из Подмосковья, неделю тому назад, и дали задание сверить карты с местностью, определить, все ли дороги на месте, не поменялись ли русла ручьёв и рек, где остались старые мосты, а где появились новые. Мы спокойно работали группами по два человека, пока не пришли вы...
— Так мы отсюда никуды и не девались ужо годов с десять, — перебил его Сар-Мэн. — Ты это, нам баки-то не забивай, геодезист хренов, чё, окромя дорог, вынюхивали?
— Фиксировали ваши передвижения и сообщали координаты командованию...
— Макута, давай его повесим, всё равно кота за хвост тянет, чё с ним чикаться, он — пешка, шестёрка поганая! — явно беря на испуг, строил из себя отпетого негодяя Сар-мэн.
— Вишь, мил человек, — погладив усы, вкрадчиво начал атаман, — предлагают тебя головой в ворота сунуть. Ты глянь, глянь, голуба, петелька, она по форме вроде тех ворот, откеле весь народ, токи наоборот. Вот такие шанешки с котятками выходят. Ты вот поведай нам, а большое ли войско на нас идёть?
— О количестве сказать точно не могу, но мне кажется, что дня через два солдат и техники здесь будет хоть отбавляй.
— Да какие там вояки! Слухай ты его больше, атаман, чё старичьё, с деревень согнанное, воевать-то будет? — перебил пленного Сар-мэн. — Давай его вешать, неча зазря время тянуть.
— Вешать так вешать, — безразлично согласился Макута и встал со своего кресла. — Вы тут особливо долго не толчитесь, — обратился он к народу, — сами слыхали, что сила на нас неимоверная переть собирается, так что на чужую смерть поглазейте да идите к своей готовиться. Огней не разводить, самогон не пить, кого ущущу, голову Сар-мэну отдам. Одна надея на горство наше, да на Мать-Белуху. — и главарь, слегка прихрамывая, подался прочь.
— Атаман, атаман! — пытаясь вывернуться из цепких рук бандитов, что есть мочи завопил пленник: — Атаман, мне надо сказать вам что-то очень важное!
Макута в окружении своих приближённых, продолжал не спеша удаляться, на шею извивающегося лазутчика уже накинули петлю и подыскивали подходящий чурбан, который было бы удобнее вышибить из-под его ног.
— Бей, мот, послушаешь придурка, глядишь, чё дельное и сказанёт? — наклонившись к уху атамана, негромко предложил Сар-Мэн.
— Успею. Чем плотнее петля на глотке, тем правдивее из неё речи выходят, — почти не шевеля губами ответил атаман. — В смерти, как и в любви, поспешать не надобно. Однако ты пошли, на всяк случай, толкового рубаку, чтобы верёвку вовремя рубануть успел.
Недолгие приготовления к казни закончились. Пленник со связанными руками и ногами был уже водружён на шаткий от неровности каменистой земли толстый чурбан и с петлёй на шее старался из всех сил держать равновесие на этой последней в своей жизни тверди. Кто знает, какие мысли и чувства колотились в его мозгу в эти предсмертные минуты. Крик ужаса и мольбы уже не пролезал сквозь обхваченную зловонной верёвкой глотку, глаза несчастного уставились куда-то вверх, словно он пытался рассмотреть в этой бездонной и равнодушной высоте место своего будущего пристанища.
— Мот, раздеть его, а то опосля тяжко будет с мертвяка одёжу сымать, а она, однако, вишь, кака справна, — предложил худощавый разбойник с рваным шрамом через всё лицо, оценивающе ощупывая комбинезон обречённого.
— Побойси Бога, живодёр! — возразил чернобородый бандит, оценивающе пробуя на разрыв свободный конец перекинутой через сук верёвки. — Да и Макута сего ох как не любит, ты вона держи крепче бечеву, да пособников кликни, а то, неровен час, выпустишь её, али эфтот тебе тяжельче окажется и всё — другим-то разом перевешивать никак нельзя. Эй, братки, пособите Кособокому веревку-то удержать!
Охотники нашлись быстро.
— Ну что, раб Божий, готов ты али нет к своей кончине? — заходя сбоку и задирая голову, спросил бородатый. — Ты не бойсь, верёвка в самый раз: и не тонка, и не товста, боли и не успеешь познать. Токмо хрусь и всё. Эй, бедолага, — он несильно дёрнул пленного за штанину, — мот, чего хочешь, спиртяжки али курнуть, а?
Ответа не было, сверху на палача безучастно смотрело бледное и уже какое-то нечеловеческое лицо.
— Ну, как знаш! Браты, я как колоду выбью, вы-т верёвку на себя малешко потяните, кабы выше болезного поднять, а я посля ужо сам всё закреплю. Ну-т! — и он сноровисто саданул ногой по чурбану.
Обречённый, вместо того, чтобы засучить ногами и дёрнуться в последней конвульсии, свалился на землю, встал на колени и, ничего не соображая, закрутил головой. Рядом, вкладывая в ножны казачью шашку, стоял один из Сар-мэновых телохранителей. Три разбойника, во главе с Кособоким, сидели на земле, крепко вцепившись в обрывок верёвки, многочисленные зрители, придя в себя от неожиданности, принялись ржать и материться. Рубака, не обращая ни на кого внимание, пинком поставил на ноги несостоявшегося висельника, разрезал путы и, как бычка, за петлю поволок его за собой.
— От паскуда, таку верёвку спортил! — зло крикнул ему вслед бородатый. — И как с таким народом работать? Ну, погодь, попадёшься ты ко мне!
Бледного лазутчика завели за невысокий утёс и поставили на колени перед Макутой.
— Ну, чего ты мне такого поведать хотел, люб человек? — жестом отослав всех, кроме Сар-Мэна, вкрадчиво спросил атаман. — Тебя как, болезного, кличут?
— Кирилл-оглы Мефодий-джан ибн Ван Саид. полковник тайной стражи Его Демавгустейшества. личный порученец сиятельнейшего князя Костоломского. — чувствовалось, что слова с трудом проталкивались через контуженную трахею, но пленник, превозмогая боль, спешил говорить, боясь очередного приступа апатии разбойничьего вожака.
— О-го! Атаман, слышь, кого к нам занесло? Так мы с тобой чуть болярина не вздёрнули! Да ещё из тайной стражи! Чё творится, чё творится. Прям гордость обуревает. Ты гляди, Бей, кого нас с тобой вытаптывать уже посылают! — развеселился Сар-Мэн.
— Моя группа, — не обращая внимания на бандита, продолжал пленник, не отрывая своего полного надежды взгляда от лица Макуты, — была отправлена сюда со специальной сверхсекретной миссией. Атаман, я могу говорить в присутствии этого человека? — он едва скосил глаза в сторону Сар-Мэна.
— Ну, ты на него глянь! Вот сука! Я его, можно сказать, из петли вынул, а он! — И подручный главаря со всего маху саданул своим сапожищем бедолаге под дых. Тот захрипел и согнулся пополам.
— Уймись! Дай человеку-то хоть слово сказать. Ты, болезный, поприседай, поприседай, оно дыхалку-то и восстановит, а на этого сердца не держи, уже больно он на вашего брата осерчал, и всё за вашу же лютость. Ох, непостижимы пути твои, Господи! И почто Тебе цветы-то удались лучше, чем люди? Вот уже загадка так загадка. Ты, Кирилл вместе с Мефодием и Саидом, присядь, присядь на землицу. Успокойся. Более тебя никто обижать не станет, да и жисть я тебе сохраню, об ентом не грусти. Ты, главное, говори всё, как оно есть, лжой душу не паскудя, а его, Сар-Мэна-то, не боись, мот, ещё и побратаетесь, кто знат? — И, повернувшись к подручному, распорядился: — Скажи, пущай бедолаге воды али морсику принесут, глотку-то, вишь, слегка мальцу помяли. И всё, баста трёп разводить, делай, что говорят. А ты, недобиток, вона садись на камушек, да верёвку-то с себя сыми, а то ровно масон какой в позорном галстуке.
Макута только сейчас с любопытством принялся рассматривать пленного. «Человек как человек, — подумал он, — только сухой и жилистый какой-то, словно из корневища выструганный, не садани его Юнька брёвнышком, мот, и десяток моих бы архаровцев с таким-то не совладали бы. Прав-то Сар-Мэн, такие толстые голуби ещё ни разу не залетали в наши дикие и скособоченные края. Ишь ты! Порученец самого главного опричника! По пустякам таких не посылают. Всё встрепенулось в поднебесном мире с этой треклятой Шамбалкой! И надо же такому сделаться, что лазы её секретные открылись в моей местности! Вон бабка-то говорит, что страна сия тайная простирается подо всей землёй-матушкой. А напасть, вишь ты, на одного меня со товарищи! Хорошо хоть, по предречению всё той же старухи, вскорости затворятся все эти лазы, и никаким шишом туда не пробьёшься, хоть все горы с места посдвигай».
Пленный зашёлся тяжёлым надрывным кашлем, видно, сделав слишком жадный глоток из принесённой ему медной кружки, он поперхнулся, и вода, попав в гортань, вызвала настоящий приступ удушья.
«Не задохся бы, — глядя на то, как Сар-Мэн колотит по спине хватающего ртом воздух шпиона, подумал Макута. — Чудна всё-таки наша жисть, только что он его сапогом охаживал, а уже, гляди ты, опекает, ровно брата. Вот пошто такой резкий переход в прощении к бывшему ворогу у ватажных людей есть, а у казённого войска нету? Те уж ежели затеют каку казню, так со всех живьём шкуру посдирают, а в плен захватят, не легче будет — та же казня, токи медленна, пока голодом да мордобоем не изведут, не успокоятся. Всё ж какой-то нелюдской дух в государствен