ных людях живёт, равно как и в самой державе, токи попади им в лапы — и всё, пиши пропало. Все энти байки про справедливости и гуманности законов в миг из мозгов повылетают. Эт покеда ты с энтим законом нос к носу не ссунешься, можно ещё во что-то верить, а как на своей шкуре почуешь его подлое касательство, тут уж всё. Не могут быть человеками государевы люди, им энтого не дают, а кто и как, нешто снизу-то разберёшь? Главное, у нас дикость така, похоже, от веку была, и нету тому ни конца, ни исправления».
— В лагере вашем находится лазутчик с тайной миссией, — отдышавшись, выдавил из себя пленник, — мы были посланные самим Костоломским специально для обеспечения связи с ним и... — беднягу опять начал бить кашель.
— Да не колоти ты его так, зашибёшь! — атаман сноровисто перехватил руку своего подопечного, готовую в очередной раз грохнуть по содрогающейся спине.
Откашлявшись, отсморкавшись, по-детски размазывая по лицу слёзы, пленник с вымученной благодарностью принял из рук Сар-Мэна кружку.
— Ты тихо-то пей, махонькими глотками, а то, не ровен час, и задохнёшься. Глотка-то у тебя помята, — предупреждающе поучал его Макута. — И кто ж таков этот лазутчик, мил человек?
— Да вот этого любовница, — не поднимая лица, сдавленно ответил тот и указал кружкой на стоящего рядом Сар-мэна.
— А, сука! — взревел бандит и что есть силы саданул по ней ногой.
Кружка, блеснув на солнце донышком, улетела прочь, остатки воды обдали опешившего от неожиданности атамана. И не толкни Митрич как-то по-иезуитски влюблённого в спину, не известно, чем бы всё это обернулось для только что избавившегося от петли. Подручный Бея растянулся во весь свой немалый рост на земле рядом со своим обидчиком. Атаман, придавив его сапогом, нагнулся и прошипел:
— Ещё раз ты откроешь свою пасть, где не след, я те сам порешу. Что, от бабьей сладости последние мозги через хрен вытекли? Вставай и не дури, а то велю скрутить и под стражу посадить.
— Ты уж его извиняй, — убрав со спины сразу присмиревшего разбойника ногу, обратился к чужаку атаман, — дела сердешные, сам должон понимать. Точно вы подружкуетесь, коль так колотите друг дружку.
— Пока что это он меня колотит, — осмелел пленник, с опаской глядя на поднимающегося с земли обидчика.
— А кто знат, мот, до ночи и ты его отметелить успеешь, — деланно хохотнул атаман. По всему было видно, что информация о сар-мэновской пассии его очень озадачила. — Говори, мил человек.
— А что здесь говорить, девка эта, вернее женщина, — поспешил исправиться лазутчик, косясь на Сар-мэна, — давний личный агент шефа, он её на свой крючок или она его на свою закорючку подцепила, точно не знаю, однако, вместе они чуть ли не с её школьных времён. Отчаянная и вёрткая бестия, каких она только дел не делала, в каких передрягах не бывала, и всё как с гуся вода, а главное, она всегда добивалась того, что ей поручали. Одно время все опричники Объевры на ушах стояли, безуспешно ловили мужиков-диверсантов, а все пакости мировой демократии устраивала миловидная девочка-студентка. С ней и не всякий мужик-то может тягаться. Ну, не гляди ты на меня зверем, — обратился он к натянутому, как струна, помощнику атамана, — всё, что я говорю, чистой воды правда. Мою группу сюда забросили специально для обеспечения Эрмитадоре условий по проведению специального мероприятия, — опричник замолчал, как бы прикидывая в уме, следует ли быть откровенным до конца с этими чуть было не убившими его людьми.
— Ты уж, мил человек, продолжай. Негоже на полуправду съезжать, не по людски это, — как бы почуяв его сомнения, подбодрил Макута. — Так что она должна была сделать в Шамбалке?
— А вы откуда знаете? — воскликнул пленник и, не дождавшись ответа, чётко, по-военному выпалил. — Она должна её взорвать!
— Что? — вскочил со своего места атаман. — Как взорвать? Чем? Это ж горы, здесь рви — не перервёшь!
— А ей все горы рвать и не надо. Вот этот водопад и пещеру под ним в пыль пустить и всё, — он махнул рукой в сторону усилившегося к вечеру шума падающей воды.
— Да хотя бы и эту отдельную горуху подорвать! Это же пропасть сколько всего надобно!
— Всё мы ей доставили, главное, это в пещеру пронести...
— И чё эт за бомбина должна быть, тоннов на пять, что ли? — подал голос Сар-мэн.
— Зачем тонны, когда наука уже давно изобрела килотонны и мегатонны... — пожал плечами пленник.
— Ты не умничай! — переминаясь с ноги на ногу, перебил его Макута. Топтаться атаман начинал только в минуты самого сильного напряжения или предчувствия смертельной опасности. Как это получалось, он не знал, но ноги почему-то начинали пританцовывать сами собой.
— А я и не думаю умничать, мы доставили сюда два ранцевых ядерных боезаряда, если взорвать хотя бы один — мало не покажется! Я уже не говорю о последствиях радиационного заражения местности. На десятки километров вокруг всё будет фонить и сеять гибель, так что в эти края ни одна падла не сунется лет двести.
— Изверги, а люди-то как? — вскрикнул Макута, а после мотнул головой, наверное устыдившись своей наивности, и зло сплюнул на землю.
— Эх, атаман, атаман, когда решается судьба Отчизны, жизни людей в учёт никогда не берутся, наоборот, чем больше перебьют, тем светлее и долгожданнее будет победа, а главное, в памяти людей останутся боль и страх. Страх — великий управитель! Отсюда и народное: «уж как-нибудь потерпим, лишь бы войны не было». Что, скажем, стоит моя или ваша жизнь, когда всему заведённому властями у нас в стране миропорядку грозит разорение, тут уж совсем другая целесообразность вступает в силу, и никто ей противостоять не сможет.
— Сможет! — по всей видимости, придя в себя после услышанного, напористо перебил его Сар-Мэн. — Вот ты предпочёл остаться живым, а не болтаться на суку, а ведь неробкого, видно, десятка, труса праздновать не привык, значит, осечка в военном мозгу произошла. И я, и атаман наш, и все люди окрестные просто так, молча, как бараны, на бойню не пойдут. — Бандит говорил ровно и почти вдохновенно, куда девалась напускная бравада и приблатнённость. — А с Эрми мы сами как-нибудь разберёмся, прав ты в своих историях или не прав, я тебе не судья, меня её прошлое не интересует, как и её моё, а оно у меня, поверь, не сахарным было. Ты вот ответь, где эти ядерные рюкзаки и как их девка могла взорвать и сама живой остаться?
— Устройства находятся в одной из дальних пещер и хорошо охраняются, программу же на взрыв должен будет ввести специалист перед самой передачей ранцев исполнителю. Но я думаю, что безопасность отхода, хоть она и предусмотрена планом, чистой воды фикция. Все мои люди, а заодно и войска бравого генерала Воробейчикова скорее всего будут принесены в жертву стратегическому замыслу руководства. И мы, и вы должны погибнуть, Гопс, думаю, в первую очередь, а наши поджаренные останки послужат ярким свидетельством того, что взрыв этот — дело рук наших недругов. Августейший же демократ к нему никаким боком не будет иметь никакого касательства. Может, в нашу честь даже объявят полуторачасовой траур со всенародным сбором пожертвований в пользу семей погибших. А так как семей будет много, а денег соберут не очень, то, как всегда, примут решение обратить их на малые госнужды...
— Что ты, как соловей, заливаешься? Нашёл время политинформации читать, а главное, смотри ты, как на тебя петля подействовала, державную спесь начисто сбила, — прервал затянувшиеся объяснения Сар-Мэн. — Ты давай про группу свою рассказывай, да про пещеру, где смерть, как Кощей яйцо, спрятал...
— А ты меня не торопи, не надо! — огрызнулся пленник и наконец поднялся с земли, но его ноги от долгого сидения затекли и слабо слушались. — Я не знаю, как на тебя самого петля подействовала бы, а я гибнуть за чью-то прихоть не собираюсь. — Пленник принялся приводить себя в порядок, заталкивать обратно вывернутые бандитами карманы, застёгивать пуговицы и липучки. Его враз похудевшее и осунувшееся лицо было неподвижно, словно отлитая из плохого гипса маска, только левая скула едва заметно подёргивалась.
— Ты вот, мил человек, ответь, а пошто Москве Шамбалка так не глянулась-то? Это ж надо, бомбой ядерной решили её заткнуть. А они-то хотя б знат, что там, в энтих пещерах? — присаживаясь на своё место, спросил Макута.
— Чем не глянулась? Да кто их разберёт, скорее всего её открытие путало кому-то планы. Да и посудите сами, откройся эта тайная страна всему миру, ведь может чёрт-те что приключиться. Где гарантии, что эти учителя станут наставлять народ по-правильному, да и что за знания они из своих подземелий выволокут на свет? Ведь этого никто не знает. Не, решение руководство страны приняло верное, только... — говоривший замолчал на полуслове.
К их кружку быстрой походкой подошёл невысокий коренастый разбойник с лицом, поклёванным оспой. Он слегка поклонился Бею и что-то быстро зашептал на ухо Мэну.
— Атаман, надо бы покалякать — выслушав доклад и отослав молодца восвояси, произнёс тот.
— Ладно. Тебя, мил человек, отведут к моему намёту, доктор пусть пока шею поглядит, а там и мы подойдём, тогда и договорим наши скорбные разговоры.
Макута с поплечником неспешно двинулись в сторону гор. За ними тенью подался Митрич. Пленного повели к ожившему бездымными и ещё не слишком яркими кострами биваку. К лагерю потянулись и стоявшие в дальнем охранении телохранители.
День неспешно сгущался в синеватую вечернюю дымку. Скоро всё стихло на месте недавнего допроса и только далеко отлетевшая медная кружка, зарывшись в небольшой островок невесть каким чудом не примятой травы, хмуро свидетельствовала о недавнем присутствии людей.
Минут через пятнадцать из-за невысокой, поросшей густым кустарником скалки, что возвышалась над камнем, где ещё недавно сидел атаман, осторожно вышел человек, огляделся вокруг и, убедившись что рядом никого нет, втянул голову в плечи, после чего, не спеша и не прячась, зашагал к лагерю. Это был Енох.