Аглая Дмитриевна была в ярком красном платье с меховой оторочкой и с глубоким вырезом на груди. В ушах ее качались и блестели длинные серьги с камнями. Пухлые губы кривились плачущей гримаской, в пышных черных кудрях путались стебельки соломы.
Гриша осторожно тронул плачущую Аглаю за плечо.
– Случилось чего?
Та закивала. Затрясла головой, громко всхлипывая. Гриша неохотно присел рядом. Он не любил истеричек. Ленка, его бывшая, требуя оформить их отношения, выносила мозг примерно таким же образом.
– Слушай, ну ты это... не реви, давай поговорим. Что такое?
Барская дочка крикнула ему прямо в ухо.
– Папенька меня замуж хотят отдать! За помещика старого. Не люблю я его! А папенька даже слушать не хочет. Кто бы меня поддержал, кто бы помог мне в трудную минуту!
Гриша, поморщившись, хмыкнул. Аглая Дмитриевна казалась хоть и глупой, но – несчастной и, как там ни крути, привлекательной особой. Гриша решил ее взбодрить жизнерадостной шуткой, не бросать же девушку в беде. Тем более она тоже его как-то выручила. Он развел руками.
– Нашла из-за чего реветь! Он богатый?
Аглая так растерялась, что у нее дернулся левый, старательно накрашенный глаз.
– Кто именно?
Гриша покачал головой – до чего же глупая барышня!
– Да жених этот папенькин. Ну, то есть твой.
Аглая Дмитриевна задумалась, потом кивнула утвердительно.
– Ну... богатый. Да, он богатый.
Гриша хлопнул в ладоши, чтобы развеселить ее еще больше.
– Ну и норм. Вы же все о богатом мечтаете.
Аглая с усилием взяла себя в руки, осторожно стерла слезы со щек и добавила резким громким голосом:
– Но он же старый и я его не люблю!!! – воскликнула она с каким-то ненатуральным отчаянием, выкатив глаза.
– Так тебе же лучше, – флегматично отозвался Гриша. – Помрет – всё тебе достанется. Тут не печалиться, радоваться надо.
Разговор этот Грише надоел. Он поднялся, подтянул порты, взял пустую корзину, да и пошел на барский двор. Близилось время обеда. Грибов собрать не получилось – надо искать другую добычу.
Прошка, в шапке набекрень, подметал двор. Увидев Гришу, спросил:
– Грибов-то для похлебки набрал, что ли? Давненько тебя не видно. Авдей Михалыч спрашивал, где, мол, Гришка-лоботряс. Сердится на тебя.
Гриша поставил потяжелевшую корзину на землю, с хрустом потянулся.
– Слышь, Прошка, а давай Авдейку замочим, а? Кафтан тебе, сапоги мне. – Пнул корзину босой ногой. – Как я грибов наберу, когда не знаю, какие есть можно, а какие нельзя. Тут у меня другое. Можешь кастрюлю найти? Ну или в чем вы тут суп варите? Гляди, что принес!
Прошка заглянул в корзину и обомлел. Бросил метлу, схватился за голову, запричитал:
– Ты что ж натворил, голова твоя пропащая! Это ж барская курица! За нее плетьми секут до полусмерти...
Гриша не поверил про «секут до полусмерти», смеясь, пожал плечами.
– А я на одних комарах долго не протяну. Мне мяса надо. Из перьев подушку себе сделаю. Надоело спать на сырой соломе.
Прошка, вздохнув, притащил чугунок, за барским двором у березовой рощи приятели развели костер и ощипали-таки барскую курицу, злодеи.
Тут Прошку в барский дом за какой-то надобностью кликнули, он и побег. Вернувшись, обнаружил пустой чугунок да разрумянившегося Гришу, мастерящего самодельную подушку из мучного мешка.
– Ну где наш суп-то? Вместе ведь варили. Я на дворе за тебя всю работу сделал!
– А я за тебя весь суп съел. Счет один-один, – усмехнулся сытый Гриша.
Не солоно хлебавши, Прошка пошел спать в конюшню, понуря голову.
Но на другой день с раннего утра никому было не до смеха. Хватились злосчастной барской курицы.
Всех без исключения дворовых холопов, в том числе и Гришу с Прошкой, поставили на коленях посреди двора.
Приказчик Авдей Михалыч цедил сквозь зубы, с плеткой прохаживаясь вдоль забора:
– Кто украл барскую курицу, пусть выйдет и сознается теперь. За честное признание всего десять плетей. Будет запираться – виновнику сто плетей.
Все молчали. Никому не хотелось даже и одной плети получить.
Приказчик меж тем ярился, вращал глазами, топорщил бороду.
– Коли не выйдет тотчас вор, накажу первого попавшегося... Вот тебя! – вдруг схватил за рукав Прошку, стоявшего на коленях с самым смиренным видом, опустив голову в нелепой шапке.
– Ты и есть вор!!! Тебе сто плетей!!!
Прошка – ну орать благим матом, косясь на стоявшего рядом Гришу, выразительно изгибая брови и часто крестясь.
– А-а-а-а! Это не я! Это не я!
Стоя на коленях с другими холопами, Гриша задумчиво разглядывал землю, камешки, шелуху от семечек, куриные перья. Приказчик меж тем затащил Прошку в амбар, начал лупить – тот скулил и охал. Слушая Прошкины вопли, Гриша тосковал, как тоскует пациент зубной клиники, сидя в коридоре в ожидании своей очереди. Ощущения были сходными.
Пока он тосковал, в сарае гримерша старательно накладывала на Прошкину спину разбухшие рубцы.
Вечером в конюшне Прошка задрал перед Гришей рубаху.
– Посовестился бы, Гришка. Меня же за тебя выпороли. Вишь, как всю спину-то располосовали. Эх ты...
Гриша упрямствовал.
– Так ведь тебя Авдейка сам выбрал, сам и высек, а я при чем?
Прошка охнул.
– Что ж ты не признался, как не совестно...
Гриша уверенно парировал:
– Знаешь, братан, я понял: тут, как в ментовке, сознаваться нельзя.
Глава VIIIЛиза
Павел Григорьевич просмотрел целую серию экранных отчетов о том, как его Гриша не желал взрослеть.
Деловые звонки беспрестанно мешали сосредоточиться и собраться с мыслями. В итоге он вспылил и резко бросил трубку.
– ...ну, не состоится, и не состоится! Не могу я прилететь! ...Какая тебе разница, есть поважнее дела. Всё, отбой!
В крайнем раздражении Павел Григорьевич обернулся ко Льву, сохранявшему видимую безмятежность. Начал совершенно серьезным, почти официальным тоном. Речь получилась непривычно длинной.
– Лёва, и где твои обещанные подвижки? Где проявившиеся в характере моего сына, обещанные тобой СОЧУВСТВИЕ, ДОБРОТА, РАССУДИТЕЛЬНОСТЬ и прочие эмпатии? Пока я вижу, что девушку в стогу он не утешил и не проявил доброго желания помочь в ее проблеме. (Хотя то, что эта девушка – дрянь, я вижу тоже.) Вижу, что он безответственный лентяй: украл курицу и даже супом не поделился с соучастником Прошкой. (Хотя долго без мяса парню трудно, а Прошка сам застрял где-то.) В краже не признался, за него выпороли невиновного – плохо. (Хотя я и сам никогда и ни в чем не признавался, кроме собственной правоты.) Вместо хороших свойств, которые есть в Грише, твои сценарии выявляют худшие, прямо некрасивые какие-то черты. Лёва, мне нужен не такой результат, – и закончил своим фирменным: – Я не люблю бессмысленных действий. Процесс идет слишком вяло. Тебе не кажется, что пора действовать как-то более эффективно?
Лев внимательно выслушал длинный монолог Павла Григорьевича. Ответил кратко:
– Да. Я хочу перейти к жестким мерам. Надо, чтобы по вине Гриши кто-нибудь умер. И умер ужасной смертью.
– Это как? – полюбопытствовал Павел Григорьевич.
– Несчастный случай на покосе. Вот, ткни-ка мне в живот, да хоть пальцем.
Павел Григорьевич ткнул, как просили.
Моментально из-под толстовки свободного художника Льва беззвучно вывалились разноцветные дымящиеся петли кишок. Лев скорчил страшную мину и захрипел, собирая кишки дрожащими руками.
Тут же подскочила Анастасия, в моменты дурного настроения Павла Григорьевича державшаяся в стороне, но всегда бывшая рядом. Настя начала что есть силы лупить Льва по рукам.
– Ты опять за свое?! Что ты устроил, негодяй?!
Лев смеялся. Павел Григорьевич тоже.
– Э! Э! Настя! Я просто проверяю идею! Не наступи на кишку, испортишь!
Настя не унималась.
– Почему тебе вечно на живых людях надо всё проверять, чертов ты психолог?! А ты не подумал, вдруг Паша от испуга заикаться начнет? И теперь неделю спать не будет? Сволочь ты! Ненормальный! Эгоист! – Настя быстрым шагом вышла, хлопнув дверью.
Павел Григорьевич пожал плечами, махнул рукой.
– Да я не испугался. Я и не такое видел. Что это с ней?
Лев вздохнул, собирая дымящиеся кишки.
– Да-a, не любит меня Настя.
– Накосячил, что ли, на том фильме ужасов? – полюбопытствовал Павел Григорьевич, вспомнив, как Настя описывала историю своего знакомства со Львом.
– Это на каком фильме ужасов? – искренне удивился Лев.
– Ну, на том, где ты их консультировал. Забыл, что ли?
Психолог Лев усмехнулся, потер лоб.
– Нет, не забыл. Тот фильм ужасов длился три года. И назывался он «брак». – Собрал все кишки обратно в толстовку и вышел из аппаратной.
Павел Григорьевич остался один в полнейшей задумчивости. Брак?! Как мало он знает о Насте – женщине, с которой он вместе уже почти девять лет... Или он что-то понял не так?
Тем временем во внутреннем дворе аппаратной студии не на шутку разозленная Анастасия устраивала выволочку ленивому и неэффективному персоналу. Перед нею стояли, выстроившись в ряд, сотрудники с понурыми кроткими лицами. Настя сверкала глазами, чеканила каждое слово.
– И это третья неделя проекта всего! А вы все расслабились, как на курорте! Плотник у нас пошел дрова рубить, часы не снял! Куры обертку от «сникерса» раскопали! Яблочки вообще отличные привезли, с наклейками! Да я вам эти наклейки на лбы прилеплю! – немного осеклась, продолжила чуть более сдержанно: – За каждый следующий косяк буду штрафовать на полмесячной зарплаты. Третий косяк будет вылетом из проекта. На ваши места – очереди, и все люди с высшим образованием, мечтают у нас работать.
Увидев Пашу в дверях, быстро скомандовала.
– Расходимся по рабочим местам, быстро! Работаем! Работаем!
Сотрудников не пришлось просить дважды – разбежались по рабочим местам моментально.
Паша подошел, взял ее за руку, сжал тонкие пальцы, заглянул в глаза.