– Проголодалась, Марфушенька? Ну, иди, доченька. Отоспалась, видать, кровинушка ты моя. Ишь личико-то разгорелось, что маков цвет. Беги живо, Феклуша, принеси пирожка с грибами да стюденю хоть с потрохов курячьих, да…
Но тут в сенях заскрипела дверь, и послышались вместе и легкие и тяжелые шаги.
Марфуша так вся и подалась к двери. Дверь отворилась, и показался Дорофей Миныч и за ним… нет, не Степка – что ж это за парень? Марфуша сразу даже не признала – не часто видала, да и очень уж ждала Степку. Но Дорофей заговорил веселым голосом, положив руку на плечо гостю.
– Ну, Домна Терентьевна, и ты, дочка, принимайте гостя. Не признала племяша, Домна Терентьевна? Ишь вырос Нефёдушка. В отца будет. Степку нашего куда перерос. И куда его, пострела, носит?
– Я сейчас в верху Степку видал, – заговорил Нефёд тонким мальчишеским голосом, иногда вдруг срывающимся густыми хрипловатыми звуками. – За народом он бежал на стены.
– Ахти, угодники святые! – запричитала Домна Терентьевна. – Куда ж это он? Экий паскудыш окаянный! Не велела ж я ему с ворот выходить. Не быть ему живу. Затопчут!
– Да полно тебе, Домна Терентьевна, – остановил ее Дорофей, – прибежит – чего ему деется. Вырос парнишка, не стать ему за материну юбку держаться. Ты б лучше гостя приняла как след. Не часто к нам захаживает.
– Ахти, царица небесная! И впрямь с головы вон. Садись, Нефёдушка, вот тут, к столу. Бежи, Феклушка, принеси грибков соленых… Аль лучше медку свежего да орехов каленых, да урюку, да пряников медовых. Да живей ты, чего глаза выпучила. Да браги сладкой не позабудь!
Нефёд кланялся и напрасно старался вставить слово в частую стрекотню тетушки.
– Спасибо, тетушка Домна, сыт я, – проговорил он наконец, – накормила меня мамынька.
– Да уж у мамыньки твоей, ведомо, полная чаша. Искусница она первая по всему Новугороду. Каким намедни, в успеньев пост, лапше́ником потчевала, а в нем щучка да судачок, да вот, не знать, не то стерляди ломотки, не то лососины, и шафраном приправлено. Марфуше я тем часом, как мы назад шли, говорила: поспрошать бы Татьяну Семеновну…
– Как бог милует братца Козьму Миныча и матушку твою, Татьяну Семеновну? – прервал бесконечную трескотню Домны Дорофей.
– Слава богу, в добром здоровье и тятенька и мамынька, – проговорил солидно Нефёд. – Тятенька до вас меня прислал, дяденька Дорофей Миныч, велел кланяться, – Нефёд встал и почтительно поклонился дяде и тетке, – и велел спросить вас, когда вы до нас переходить сбираетесь. Велел повестить вам, чтоб поспешили, не тихо под городом, сильно мордвины шалят…
Марфуша, сидевшая все время молча под окном, слабо охнула. Домна Терентьевна завздыхала и закрестилась, но Нефёд на этот раз не дал перебить себя. Немного повысив голос, так что чаще прорывались в нем хриплые звуки, он продолжал скороговоркой:
– … тятенька велел сказать, чтоб скорей как возможно переходили вы, чтобы, не дай бог, беды не нажить…
В эту минуту хлопнула дверь в сенях, застучали быстрые шаги, и в горницу ворвался встрепанный, расхрыстанный Степка.
– Тятенька! Мамынька! – закричал он с порога, не замечая гостя. – Чего я видал! Под городом, там, за стенами, страженье. Страсти какие! Мордвины эти самые скачут, косматые, с луками. А наши стрельцы-то на их! С пищалей ка-ак пальнут, а те ка-ак покатются! А которые саблями! Махнет который саблей, а голова-то так и покатится…
Марфуша как только увидела Степку, вскочила с лавки и так и впилась в него, бледная, с дрожащими губами, ловя каждое его слово. Она ждала, что он непременно скажет что-нибудь про Мишеньку. Что его убили, растерзали, поволокли в полон.
Дорофей с удивлением посматривал на нее, не слушая привычных причитаний Домны.
– Да ты слушай, мамынька! – нетерпеливо прервал мать Степка, все еще не обращая внимания на Нефёда, сидевшего молча, с обиженным видом. – Прогнали же их, мордвинов этих, и-их как! Стрельцы наши. Один какой-то вперед всех выскакал, – ну и его поворотили. Всех, как есть! Которых побили, а которые в лес убегли. Будут знать, черти волосатые! – с торжеством закончил он.
– А… а полонянники как же? – пробормотала вдруг Марфуша, не сводя со Степки отчаянных глаз.
– Каки там полонянники! – беспечно засмеялся тот. – Нашто им! Голову с плеч да и вся недолга!
Марфуша вскрикнула, упала на лавку и зарыдала, закрыв лицо руками.
– Ты чего? – удивился Степка. – Аль мордвинов жалко? Так им и надо!
– Молчи ты! – прикрикнул на него отец. – Вишь, напугалась она.
– Так чего ж? Прогнали ж их, – оправдывался Степка.
– Святые угодники! Страсти-то какие! – запричитала Домна Терентьевна, как только все замолчали, в то же время крестя Марфушу. – Прогнали, сказываешь? Как их, окаянных, прогонишь? Чай, их нечистый насылает. Сейчас прогонят, а сейчас они вновь прокинутся. О-хо-хонюшки! По грехам нашим. – И сразу же она обернулась к Дорофею и заговорила плачущим голосом: – Уморишь ты нас, Дорофеюшка, смертью скаредной. Не жалеешь ты дитя свое рожоное!
Но Дорофей и сам был встревожен. Пока трусила только Домна, он не обращал большого внимания. Марфуша раньше как будто вовсе не боялась мордвинов. А сегодня вдруг так напугалась.
– Ну, ну, дочка, – заговорил он, неловко пытаясь оторвать ее руки от лица. – Ну, чего ты? Боязно? Ништо. Ну чего ж, коли вам тут впрямь боязно, а братец зовет. Ну, чего ж? Соберу вас да нонче же и отправлю в верх с Нефёдом вот и со Степкой.
Марфуша продолжала всхлипывать.
– Отправишь, сказываешь? – переспросила Домна Терентьевна. – А сам-то как же? Неужто здесь на низу останешься? Да чтой-то ты, Дорофеюшка! Да я все глазыньки себе выплачу – как ты тут один жить станешь? А ну как мордвины на тебя?
– Полно, Домна Терентьевна. Ничего мне не станется. Чай, и братца тоже пожалеть надо, – сказал он со смехом. – Экую прорву гостей принимать.
– Тятенька наказывал, – вставил Нефёд, – чтоб вы не тревожили себя. Он сказывал, что все, мол, от него будет. Все довольствие. У нас, сказывал, про всех хватит.
– Поблагодарствуй братца, Козьму Миныча. Скажи, я, мол, на него всегда в надежде. А только мне никак невозможно все тут враз покинуть. Ты и сам хозяином растешь, Нефёд. Сам понимать можешь. Хлеба у меня тут полны амбары. Долго ль замки сбить? Нищими-то тоже остаться не сласть. Вот погожу маленько. Алябьев воевода мордвинов подале отгонит, я тотчас обоз и отошлю в Москву по первопутке. Многие тут у нас сбираются. И охрану себе сговорим. Как справлю все, так и переберусь к вам. Принимайте гостя.
Нефёд внимательно слушал дядю и одобрительно кивал головой.
– Ну, чего скажешь, племяш? – спросил Дорофей, дружески похлопывая его по плечу.
– Это как есть, дяденька, – уверенно сказал он. – Как возможно, чтобы добро пропадало. Это и тятенька завсегда…
– А я с тобой останусь, тятька? – перебил его Степка, не очень приветливо поглядывавший на двоюродного брата.
– Чего ж со мной, дурень? Слыхал, мать с сестрой повезешь. С ими и останешься.
– Ну, я все одно ежедень буду до тебя прибегать, – пробормотал Степка.
Дорофей сделал вид, что не слышал, и обратился к Домне:
– Ну, Домна Терентьевна, сбирайся. Много-то не набирай. Не за море. Занадобится что – завсегда привезть можно. Так, что на первую руку тебе да Марфуше надобно.
– Тотчас, тотчас соберусь, – заторопилась Домна. – У меня все наготове. Марфуша, доченька, – тронула она ее за плечо, – полно тебе плакать. У дяденьки, чай, в верху веселей будет.
Тут только Марфуша опомнилась, удивленно посмотрела кругом и остановила взгляд на отце.
– Слышь, доченька, не опасайся, – проговорил Дорофей, ласково погладив ее неловкой, слегка трясущейся рукой.
– А ты, тятенька? – тихо спросила Марфуша.
– А я посля, доченька. Тотчас не могу. Дела меня торговые держат.
– Тятенька, – робко заговорила Марфуша, встав и нежно прижавшись к отцу, – тятенька, может, позволишь мне с тобой остаться? Пущай мамынька…
Дорофей слегка отодвинул от себя Марфушу и проговорил удивленно:
– Пойми вас, баб. Ревела ж тотчас со страху, что мордвины придут, а тут, на-ко – остаться позволь.
У Марфуши глаза опять налились слезами.
– Ну, ну, полно-ка ты, дочка. – Дорофей прижал к себе Марфушу и поцеловал в голову. – Сбирайся. Не навек, чай. Вот налажу тут все и приду к вам.
В доме поднялась суета. Дорофей послал Степку велеть запрягать две телеги. Феклуша, Аксюшка и другие девки носились вверх и вниз – в светелку, в кладовку, в естовую избу, выполняя путаные приказания хозяйки. Сама Домна Терентьевна, кряхтя и отпыхиваясь, опустилась на колени перед большой укладкой и в десятый раз перебирала самые нужные уборы, сарафаны, убрусы, кички, однорядки. У братца, наверно, почетные гости бывают, а то и служилые или дети боярские, может, и из заморских гостей кто – так не ударить бы в грязь лицом. И Марфушу к обедне вывести было б в чем. Может, она судьбу свою там найдет. О-хо-хо! Забот-то полны руки. И тут всё без хозяйского глаза останется. На Дорофея Миныча как положишься?.. И Домна Терентьевна вдруг, забыв укладку, тяжело, со стоном подымалась с колен и бежала колыхаясь в естовую избу пли в кладовку наказать стряпухе, чем кормить Дорофея Миныча, как он один останется; лишний раз пересчитать банки с вареньем, бочонки с огурцами, горшки с грибами и поставить метки на карнизе; в сотый раз пригрозить Феклушке, что коли что пропадет, она с нее всю шкуру спустит.
Часа два продолжалась суета. Запряженная телега с сеном, покрытым ковром, давно стояла у крыльца. На другую уже грузили сундуки, узлы с перинами и одеялами и остальной ненужный скарб, когда наконец Домна Терентьевна замкнула замок на своей укладке, поднялась, охая, с колен, перекрестилась и сразу же заторопилась.
– Феклушка, бежи живо за Марфушей! Не до́темна нам ее ждать.
Все собрались в горнице, присели, кто где стоял, – даже Феклушка на пороге, – встали, перекрестились и вышли во двор.
– Ну, садись, Домна Терентьевна, – сказал Дорофей, с трудом обхватив ее, чтоб подсадить на телегу, и торопясь покончить скорей положенные при прощанье слезы и причитанья.