– Ну-ка, скажи ты сам, с чего ты с им из-за того монаха сцепился? Откуда ты ехал-то? С Москвы?
– Из-под Нижнего. С мордвой мы на Арзамас шли, бояр бить.
– Постой, – перебил его Болотников. – Да ты сам-то кто ж будешь?
– Холопы мы князя Воротынского. С обозом в Нижний пришли. Я обоз-то вел, – не утерпев, похвастал Михайла.
– Ты? – удивился Болотников. – Неужто доверил тебе князь? Ты ж вовсе молодой, видно, парень. А не врешь ты? Не слыхал я что-то, чтоб бояре молодых таких холопов в доверенные брали.
Михайле вдруг припомнилось, почему его князь приблизил к себе и как он просвистал казну. Он нахмурился, опустил голову и замолчал.
– Ну, а дальше-то что ж?
Но у Михайлы пропала уж охота рассказывать. Он нехотя пробормотал:
– Ну, мордва нас в полон забрала и казну княжую отобрала.
– Ну, а на Арзамас-то вы чего ж пошли?
– Мордвины пошли, ну и нас сбили. Сказывают, коли всех бояр побить, царь Дмитрий волю всем даст.
Михайла опять оживился и с ожиданием посмотрел на Болотникова.
– Царь Дмитрий Иванович, как на Москву приедет, всем холопам волю даст, – сказал Болотников. – Я и сам, мальчонком, холоп был князя Телятевского, а нонче воеводой стал. Царь Дмитрий Иванович меня поставил. А князь Телятевский и сам тоже Дмитрию Ивановичу привержен, с Шуйским воюет.
Михайла слушал, и радость все сильнее охватывала его. Стало быть, правда всё. Недаром они сюда пробирались. Но вдруг он вспомнил свою вину перед Болотниковым.
– Прости ты меня, Христа ради, – заговорил он быстро, прямо глядя на Болотникова. – Попутал нечистый. Едем это мы. Вдруг кричит кто-то благим матом: «Ратуйте, православные! Не дайте душу загубить!» Поскакал я, гляжу – двое с саблями, в шапках бараньих напали на нищего. И невдомек мне, что с Москвы тот идет, от Шуйского. Думал, – уж прости ты меня, – ограбят да и зарубят бродяги нищего. А тут мужики наши выехали. Казаки-то и пустились наутек. Только и всего.
– А ты монаха-то этого спросил, откуда он?
– Как же, спросил. С Москвы он.
– Так чего ж ты сам, когда ко мне ехал, с собой его не прихватил?
– Вот не домекнулся, да и на поди. Сам себя ругаю, – с досадой сказал Михайла.
– Чего ж он сказал-то тебе? – спросил Болотников.
– Да сказывал, будто видение там какому-то одному было, и владыка на всех за то пост наложил.
– Ну что ж, пущай попостятся, – заметил Болотников. – А больше ничего?
– Еще сказывал, что Мстиславский князь на Москву пришел и Воротынский, только тот без ратников. А через седьмицу большую рать из Двинска ждет Шуйский. Гонец прибежал. Как де та рать придет, так он сразу на тебя и ударит.
– Вон что! – вскричал Болотников, вскакивая. – Ноне-то на Москве войска, стало быть, мало совсем. Тут-то нам на них и ударить. Завтра ж поход объявлю! – Он возбужденно ходил по комнате, видимо, совсем забыв про Михайлу. – Расколотим стрельцов, а Ваську вон выгоним. Завтра ж на Москве будем! Как подмога придет, так нипочем нам Москвы не взять. – Подняв голову, он взглянул на Михайлу. – Это ты молодец, что про то дознался, – сказал он ему. – Кабы мои казаки сюда того монаха приволокли, он бы, анафема, утаил, наверно, про то. А тебе-то и выболтал. Так и сказал, что через седьмицу большую рать ждет царь на Москву?
– Так и сказал, – подтвердил Михайла. – Он-то так располагал, что мы тоже на Москву идем, Шуйскому в помогу. Я ему так повестил, с того он, надо быть, и сказал. А там, как он ушел, мы тотчас на Коломенское и свернули.
– Ишь ты! Так ты, выходит, хитрей, чем я полагал. А чего ж сразу мне не доложился, как пришел? То весть-то важная.
– Хотел я, – сказал Михайла. – Да меня твои казаки не пустили. Лазутчик де, говорят. Голову срубить хотели.
– Ну, не враз, – усмехнулся Болотников. – Все бы мне доложились. А холопы, что с тобой пришли, тут? Сколько их?
– Да полтретья десятка, – сказал Михайла. – В клеть их заперли.
– Ну, поди и ты к ним до утра. Чай, тоже трусу празднуют. А утром я с тобой потолкую. В самую ты пору пришел. Молодец! Сидеть не придется. Сидорка, отведи его да не запирай – не варнаки, свои ж, холопы, волю добывать пришли.
Михайла повернулся. Болотников еще раз прошелся по комнате, потом остановился, провел рукой по лбу и пробормотал про себя:
– Эх, не заснуть мне! А надо бы перед завтрашним. – Он поднял глаза на уходящего Михайлу и сказал ему каким-то другим голосом: – Слушай ты, – как звать-то тебя? Не спится мне чего-то. Не посвищешь ли ты мне малость?
Михайла досадливо передернул плечами.
– Дался им тот свист, – пробормотал он про себя. – Тоже посмеяться надумал, – и он решительно зашагал из горницы.
Вслед ему раздался смех Болотникова.
Сидорка вывел Михайлу на улицу, где перед избой, отведенной Болотникову, стояла большая клеть.
Парень отодвинул засов, впустил Михайлу и сразу захлопнул за ним тяжелую дверь, не сказав ни слова. Он, видно, тоже торопился досыпать.
Мужики спали вповалку на соломе. Михайла сделал несколько шагов и сразу наткнулся на чьи-то ноги в лаптях. Шагнул вбок и наступил на босые ноги.
Ноги дернулись, и испуганный голос забормотал:
– Господи Иисусе! Кто ж то по ногам ходит?
– Ты, Ерема? – спросил негромко Михайла. – Подвинься малость, дай-ка и мне лечь.
– Да это никак ты, Михалка, – пробормотал Ерема. – А мы было гадали, не иначе как голову тебе срубили. Ну, ложись, господь с тобой. Вот тут, коло Нефёда.
Михайла стал на колени, стащил с себя армяк, сунул его между головами Еремы и Нефёда и с наслаждением протянулся на мягкой соломе. Через минуту он уже спал, забыв и про свист и про Болотникова.
Ерема еще долго ворочался, бормотал перепутанные слова слышанных в церкви молитв, кряхтел, охал, но наконец тоже заснул.
Громкие крики, ругань, топот множества ног разбудили спавших мужиков.
Из-под двери пробивалась узкая полоска света, рассеивая ночной мрак. Перепуганные спросонок мужики торопливо натягивали на себя армяки, обувались.
Михайла первый вскочил, подбежал к двери, налег плечом и распахнул.
Яркий свет морозного утра потоком ворвался в клеть, и вслед Михайле раздались удивленные голоса:
– Михалка! Откуда взялся? Увели ж его голову рубить. Ишь живущий!
Но Михайла не слушал. Он стоял на пороге, стараясь разобрать, что такое случилось.
У крыльца избы Болотникова шла остервенелая свалка.
Сперва Михайла никак не мог разобрать, кто с кем дерется. Все орали в голос. Но сквозь крики и вопли до него донеслось вдруг жалобное овечье блеянье. Он присмотрелся и увидел, что в самой гуще свалки несколько мужиков рвали из рук у казака большого барана. Другие казаки вступились за своего и расталкивали мужиков. Но мужиков все прибывало, и дрались они ожесточенно, пытаясь вырвать барана.
Из-за спины Михайлы просовывались головы обозчиков.
– Гляди, гляди, – кричал Савёлка, – разорвут барана-то! Казак-то саблю тащит.
– Ишь, казаки волю взяли, – подхватил Лычка. – Барана, стало быть, у мужика спер, бродяга.
Раздалось отчаянное блеянье барана, ручьем хлынула кровь, и мужик, державший барана за рога, откинулся назад, взмахнув вверх баранью голову. Казаки загремели хохотом и поволокли прочь баранью тушу.
Но обозленные мужики кинулись на них, и опять завязалась рукопашная схватка. Савёлка, оттолкнув Михайлу, бросился туда же и замешался в толпу мужиков.
Со всех сторон на площадь бежали мужики с топорами, с косами и казаки с саблями. Сквозь визг, вопли и топот вырывались крики:
– Сюда! Наших бьют!
– Ратуйте!
– Вконец ограбили, басурмане!
– Хуже приказных!
– Лупи их, ребята, саблями!
Вдруг распахнулась дверь избы, и на крыльцо вышел Болотников.
Суконный кафтан был надет в рукава и туго стянут поясом, шапка сдвинута назад. Глаза показались Михаиле совсем черными. Он ступил два шага, выхватил саблю и крикнул властным голосом, перекрывая гомон и визг толпы:
– Стойте вы, черти! Слушай меня! Казаки!
Толпа стала понемногу распадаться на части. Свалка кое-где обрывалась. Казаки совали сабли в ножны. Крики затихали. Но вдруг из толпы вырвался мужик, все еще державший за рога баранью голову, и бросился к крыльцу с криком:
– Заступи, кормилец! Что ж это будет! Сладу нет с казаками.
Сейчас же из толпы поднялись крики:
– Моченьки нашей нет!
– Грабят пуще приказных!
– Уйми ты басурманов своих.
– Всех баранов свели!
– Бычка зарезали!
– Чого ж? Чи с голоду нам пропадать, чи як? Ничого нема! – раздались ответные крики.
– Ни жита, ни паляницы. Галушок не с чого сварить.
– Хиба ж так по-божьи? Всю скотину переведемо!
– Молчать! – крикнул Болотников так грозно, что на миг вся площадь замерла. – Свару затеяли. Волю добывать сошлись, а барана не поделили. Срам глядеть на вас. Эй, вы, холопы! Воли хотите? А кто со стрельцами биться будет? Чай, за вас казаки поднялись. А вы чего ж? И кормить их не хотите? Велел я вам на каждый десяток по барану выдавать. А вы жалеете. Небось, с приказными да с боярами свару не затеете. Велят – последнего барана дадите да еще кланяться станете. А я вам волю дать хочу, чтоб не было вовсе холопства на Руси. Вырезать всех бояр и добро их поделить. Любо ль то вам?
– Любо! Любо! – раздались дружные голоса. – Веди на бояр! Головы сложим!
Болотников еще раз оглянул площадь. К нему протискивались казаки и окружали крыльцо.
– Спасибо, Иван Исаич, – проговорил седоусый казак. – С голоду вовсе заморили мужики.
– С голоду заморили, – повторил Болотников. – Так ты б, Гаврилыч, мне пришел сказать, я бы вновь велел выдать вам сколько положено. А вы – грабить! Вы у меня глядите! Аль вы и вправду воры да бродяги?
– А чого ж, колы добром не дають, Иван Исаич! – крикнул кто-то из толпы казаков.
– Не жрамши биться не станешь, – подхватил другой.
– Сказывал я, – повысил голос Болотников, – по барану на десяток выдавать станут. А самовольства не потерплю. Слыхали? Кто грабить станет – голову срублю! Тотчас в поход надо, а вы спозаранку драку завели. Вон к нам с Нижнего отряд привел князя Воротынского холоп беглый. Тут ты, что ли? Как звать-то тебя?