И он с торжеством показывал всем щепочку, которую будто бы вытащил из лошадиной ноги.
Гаврилыч покачал головой и сказал:
– Я тебя, Финогеныч, наскрозь вижу. Плут ты, хоть и старый. Ну, ладно, приводи перед вечером пару, та гляди, щоб ни якая не припадала, а там глядеть будемо. Як я наберу ще девять пар, твое счастье. А ни – ще пару заберу. Так и памятуй. Пидемо, Михайло. Нам ще не мало ходыть. Богатеи ваши не дуже Иван Исаичу радиють, а у биднякив коней нема.
Гаврилыч с Михайлой проходили целый день, и везде Гаврилыч до седьмого пота уговаривал богатых мужиков выдать Ивану Исаичу пару коней. Только один мужик, ведший с водопоя двух лошадей, как услышал, что Болотников посылает передовой отряд на Москву, так сразу же предложил своих лошадей, только б и его тоже забрали. Гаврилыч с радостью согласился. На ходу мужик рассказал, что у него не осталось ни кола, ни двора. Был он вольный, жил справно, пахал землю, платил оброк. А тут подошли голодные годы, первый кое-как перебился, а на второй все проел – зерно съел, скот порезал. Зима долгая, ребятишки перемерли, баба по миру пошла, вернулась на весну, пахать надо, а взяться на чем – скота нет, зерна нет, соху и ту соседу за хлеб сбыл. Ну, а тут научили добрые люди кабальную дать помещику. Он де все справит, а там отработаете с женой и опять вольные станете. Да какое! Вот четвертый год холопами стали. Прошлый год жена понесла, думали, снова ребята будут. А тут управитель гонял ее, гонял, как на сносях была, ну и скинула, и сама померла, и младенчик с ней – сынок был. Вот коней пара осталась. А на что они? На свет бы не глядел. Так и положил – с Иван Исаичем итти. Он, сказывают, бояр вовсе извести хочет, чтоб и звания их не осталось, проклятущих.
Гаврилыч шел впереди, а Михайла заслушался мужика и отстал немного.
Они уже подходили к церковной площади, когда их перегнал целый поезд саней. Сани прочные, будто и не деревенские, коврами накрыты – его князь в таких выезжал, – гусем запряжены, которые четверней, которые и шестериком. Едут лихо, кони снег взметают. В санях по-двое сидят, в шубы заворочены. Передние с Гаврилычем поравнялись, спросили чего-то и стали к той избе приворачивать, где Болотников стоит.
Михайла отвел лошадей в соседний двор, куда Гаврилыч велел всех коней собрать, мужика свел в клеть к своим обозчикам, сказал Невежке, чтоб покормил его, а сам побежал в избу к Болотникову.
Не терпелось ему узнать, что за люди такие понаехали, откуда и за каким делом.
Посадские подъехали к избе Болотникова.
Когда Михайла вошел в избу, там набралась куча народа. Приезжие сидели в красном углу. Их было шесть человек – степенные, длиннобородые, в длинных кафтанах. Гаврилыч, которого сразу разыскал Михайла, сказал, что это посадские из Москвы, приехали кой о чем побалакать с Иван Исаичем, а его как нагрех нет – ушел в дальний конец села казачьих коней в загоне осмотреть перед походом, все ли ладно. За ним уж пошли, а покуда с ними ведет беседу старший казачий есаул Касьян Печерица.
– Так ты сказываешь… – говорил один из приезжих, постарше других, с сивой бородой и бородавкой под левым глазом. «Точь-в-точь в Кстове на постоялом дворе у хозяина», подумал Михайла – …сказываешь, скоро ждут Дмитрия Ивановича?
– Як не скоро, – ответил сидевший через стол от приезжих усатый казак с закинутым за ухо чубом. – За́раз! Тильки и дожидае, як Иван Исаич на Москву придеть. Та того не долго ждаты. С Иван Исаичем мы усю Русь пройшлы вид нашей Украины и до самой Москвы, так вже назад не повернем. Иван Исаичу уси города сами ворота видчинялы. А де воеводы непокорство робылы, Иван Исаич тильки подойде з нами та з холопами, стрильцы, як ти зайцы, по степу тикают. Чи забулы, хлопцы? – Печерица повернулся к двери, где толпились казаки.
В ответ раздался дружный хохот.
– Го-го-го! Нэ можуть воны против Иван Исаича!
– Не родився ще той воевода, що нашего Иван Исаича побье! – с одушевлением кричали казаки.
Михайла радостно оглядывался. «Так вот как они про Иван Исаича понимают!» думал он с гордостью.
– С Иван Исаичем каждый биться будет! – крикнул кто-то из толпы мужиков. – Топоров да вил нехватит, кулаками да зубами драться будем, а уж его не выдадим! Коли он велит, голыми руками Москву возьмем, на стены влезем!
– Да уж с Иван Исаичем мы…
– Батько он наш! – кричали со всех сторон и холопы и казаки.
Посадские пожимались и переглядывались. Не очень им понутру было все, что они слышали. Они не знали, как свести разговор к тому, за чем они собственно приехали. Восторженная преданность Болотникову сильно смущала их.
– Чего ж не едет, когда так, Дмитрий Иванович? – спросил один из приезжих, когда крики немного затихли.
– Як мы Ваську з Москвы прогонимо, та москали крест Дмитрию Иванычу поцилуют, так вин за́раз и прискаче, – заговорил опять Печерица. – Ляхи, сучьи диты, с його грошей просять, що де воны йому далы, як вин ще тим разом на Москву ишов.
– То дело десятое. Казну мы тотчас добудем, – заговорил опять старик с бородавкой. – И ляхам заплатим, лишь бы дома сидели, до нас не торкались. Тут иная справа. – Старик погладил бороду и оглянулся на своих спутников, точно не решаясь высказать самое главное.
Сидевший с ним рядом посадский, с реденькой рыжей бородкой и востроносым морщинистым лицом, быстро закивал ему головой, точно ободряя, и даже шепнул, пригнувшись к его плечу:
– Сказывай, Карп Лукич, сказывай, как было говорено.
Старик недовольно отстранился и проговорил вполголоса:
– Знаю сам, Патрикей, не встревай. Так вот, – продолжал он громко, повернувшись к Касьяну Печерице, – разговор у нас был на Москве промеж посадских людей. Не с руки нам Шуйский, Василий Иваныч. Жмет сильно нашего брата. Княжата лишь в чести. Они его выкрикнули. Он без их ни шагу. Дмитрий Иваныч – наш царь, прирожонный, царских кровей. Ему что бояре, что простой народ – все свои, кровные, московской земли, русске, стало быть, люди. От него нам обиды не было. Только б ляхов не приводил. Да еще… – Он опять остановился, точно никак не мог решиться выговорить еще что-то.
Все бывшие в избе притихли и, не сводя глаз, смотрели на него.
– Кабы сам государь Дмитрий Иванович был тут, иной бы разговор. А вот что нам сумнительно. Иван-то Исаич листы на Москву шлет. Царские пристава ловят их да жгут. А всё есть, которые и припрятать удалось. Черный народ читает да и бунтуется. Разговор идет, что на бояр он и на посадских, кои побогаче, холопов подымает – чтоб, значит, бояр побивали, а посадских грабили.
В эту минуту из толпившейся у дверей кучки казаков выскочил юркий человек с маленькой бороденкой и торчащими, точно у летучей мыши, ушами. Подскочив к столу, он быстро заговорил, не дав раскрыть рта сидевшим против приезжих степенным казакам:
– Как это возможно, чтобы грабить посадских! Это никак немысленно. Бояр, то правда, Иван Исаич не жалует. А посадские, особливо ежели они Дмитрию Ивановичу да Ивану Исаичу помогу сделают, первые ему други.
– Гляди-ка, – вскричал сидевший рядом с Карпом Лукичом востроносый посадский, – да ведь это никак Вдовкин Олуйка! Ты как к Иван Исаичу прибился, Олуйка? Ты ж в Нижнем Новегороде жил. У Козьмы Миныча в приказчиках был, помогал ему гурты гонять.
– Какие ноне гурты, Патрикей Назарыч! – жалобно проговорил Вдовкин, но сейчас же спохватился и продолжал: – Прирожонному государю, Дмитрию Ивановичу, послужить надумал. Вот Иван Исаич ноне на Москву идет, Дмитрию Ивановичу дорогу прокладает, и я, стало быть, Дмитрию Ивановичу крест целовал… А это, чтобы посадских грабить, – это вы занапрасно, Карп Лукич! – продолжал он, обращаясь уже непосредственно к самому важному из приезжих. – Особливо ежели такая ваша милость будет, чтобы, то есть, вспоможение сделать…
Но тут сивоусый казак выпрямил плечи и отмахнулся от маленького Вдовкина, как от надоедливой мухи.
– Тебя кто просив тут журиться? Ни якой грабижки Иван Исаич робить нэ буде. Ось вин и сам иде, – прибавил он, оглянувшись на дверь.
Толпившиеся у двери расступились, пропуская Болотникова, снявшего шапку и не спеша подходившего к столу.
– Здорово, гости дорогие. С чем приехали? – заговорил он, садясь на лавку и чуть насмешливо оглядывая приезжих.
Посадские неуверенно переглядывались между собой. Они не таким представляли себе Болотникова.
Все молчали.
– Что ж на Москве? – заговорил наконец сам Болотников. – Кому ноне крест целовать сбираетесь? То истинному царю, Дмитрию Ивановичу, целовали. А как его бояре согнали, – Шуйскому Василию поцеловали. Короткая у вас, видно, память.
– У их, Иван Исаич, – вставил Печерица, – видно, кто ни поп, тот батька.
Карп Лукич сверкнул из-под бородавки сердитыми глазами на казака и заговорил, обращаясь к нему:
– То вы, вольница, вертаться навыкли – то к Москве тянете, то к ляхам, а мы завсегда своему прирожонному царю служим. Да когда нет его… а бояре сказывают – убили де его. Что будешь делать… ну, к своему боярину и приклонились, как допрежь того к Годунову, Борису Федорычу.
Печерица с досадой откинул чуб и отвернулся.
– Вы больше бояр слушайте, – заговорил Болотников. – Они вам опять татарину велят крест целовать. А прирожонного царя, Дмитрия Ивановича, знать не хотите? Невместно, чай, ему под стенами стоять, дожидать, покуда пустят.
– Да где ж он, Дмитрий-то Иваныч? – заговорил опять Карп Лукич. – Мы б ему со всем усердием… Знак бы хоть какой подал.
– Я сам его видел, – твердо сказал Болотников. – Вот как тебя вижу.
Приезжие пошевелились, точно с облегчением перевели дух, и уставились на Болотникова.
– Воеводой меня Дмитрий Иванович назначил. Велел к Шаховскому итти, тот де уж войско набрал. А там на Москву, Шуйского согнать. Не желает он второй раз войной на Москву итти. Пускай де ему ране крест поцелует народ московский.
– Мы что ж…
– Мы завсегда…
– Прирожонный царь, – забормотали посадские.