А Скопин-Шуйский все не шел, хотя его самого давно уже подмывало вмешаться в сражение. Но впереди него, против Покровских ворот, стоял Истома Пашков со своим большим и сильным ополчением. Того и гляди, он пойдет на приступ, а в Москве почти не осталось войска – один небольшой отряд князя Мстиславского. Пашкову ничего не стоит смять его и ворваться в Москву. Нет, Скопину-Шуйскому невозможно было уйти отсюда, пока неизвестно, на что решится Пашков.
Не один Скопин-Шуйский наблюдал за Пашковым. Михалка со своим маленьким отрядом с утра пробрался по кустам и буеракам в обход полка Скопина-Шуйского и стал в перелеске, откуда ему было хорошо видно ополчение Истомы Пашкова. Сам Михалка, не слезая с коня, стоял у опушки и ругательски ругал себя:
«И с чего я, дурень, вызвался стеречь Пашкова? Там, поди, у Болотникова дерутся. Может, в Москву уж прорвались, а я тут стою столбом и галок считаю. И все я так – сунусь, не спросясь брода! Скажет еще Болотников – вызвался, чтоб от боя уйти. Мы тут, скажет, бьемся, а он цельный день проклажается. У, дурья башка! – злился он на себя. – Может, тот Истомка верней меня, а я, вишь, затеял сдуру стеречь его».
Пашков стоял себе против городских ворот, выстроив свое войско, как для боя. Войско у него хорошее – куда Болотникову. Впереди рядов восемь стрельцов, с пищалями, с саблями. Сколько человек в ряду, Михайла никак не мог сосчитать, все сбивался. Много. Всего, наверно, сотен пять. А за стрельцами дворяне на лошадях, многие в латах, с наколенниками. Этаких не то что стрела, и пуля не пробьет.
Вдруг распахнулись ворота, и оттуда выступил отряд князя Мстиславского и сам он впереди. Видел его Михайла у своего князя. Молодец-молодцом. Конь под ним так и играет, доспехи жаром горят. И стрельцы за ним один к одному, с пищалями тоже.
Михайла так задергал коня, что он чуть его на землю не сбросил, и крикнул своим:
– Ну, ребята, тотчас биться будут! Это тебе не мордва, не побегут от города. Да и мы им поможем.
Сразу вся досада у Михайлы прошла, кровь так и заходила. Вот сейчас биться начнут!
Но битва что-то не начиналась. Стрельцы шли и шли из ворот, а Пашков все будто выжидал чего-то.
Михайла дергал коня. Не мог в седле усидеть. Так бы и подтолкнул Пашкова.
– Ну! Чего ты стоишь? Ну! – бормотал он про себя. – Ну, живей, пусти своих стрельцов, покуда те не все вышли. Живо сомнешь их, а там и в город ворвешься. Ну же! Чего ждешь? Может, Болотников уж и ворвался. Наша б и была Москва.
Но Пашков, видно, не торопился. Вот уж и все стрельцы Мстиславского вышли. Сам Мстиславский перед ними на коне гарцовал, точно смеялся над Пашковым. «Ну, бери меня! Вот он я! Не боюсь тебя!»
И Пашков тоже вперед своих выехал.
– Чего они один на другого поглядывают! – возмущался Михайла. – Вдвоих, что ли, биться хотят? Долго ль еще примеряться будут? – У самого Михайлы руки так и зудели. Он уж и меч вытащил. Так бы и кинулся в свалку. «Ну, кажись, начинается».
Пашков махнул своим, что-то крикнул им – не слыхать что – и повернул коня к Мстиславскому.
Михайла тоже дернул повод и выехал на опушку. Чего ж прятаться? Все равно сейчас рубиться начнут, и они кинутся туда же.
Но Пашков подъехал к Мстиславскому, а тот стоит, ждет и даже меча не вынул… Заговорили!
– Господи! Да что же это? – чуть не вслух крикнул Михайла. – Чего ж говорить-то!
А они говорят себе да говорят. Пашков рукой махнул – на своих показал, а Мстиславский руку ему протягивает.
У Михайлы дух занялся. Глазам своим он не верил. «Ведь это ж Шуйского воевода – Мстиславский-то! – хотел он крикнуть. – Господи! Да неужто ж и вправду передался Истомка! Ах он сволочь! Проданная душа!» Своими бы руками разорвал его Михайла. Так бы и кинулся на него.
А уж и мужики сзади зашевелились:
– Гляди-ка, гляди, Михалка, – крикнул Невежка, – Пашков-то, пёс, чего делает! Не хочет биться, анафема!
Мстиславский еще чего-то сказал Пашкову, потом к своим обернулся, крикнул, и они сразу же стали отходить от ворот к стороне. А Пашков к своим подъехал и тоже что-то говорить стал.
«Погоди, сволочь! Вот они тебе сейчас накладут, – злорадно думал Михайла. – Ну-ка, ребята, сбросьте-ка его с коня да запинайте ногами, а в того вон, в воеводу-то, пальните хорошенько из пищалей! Эх, нет у нас пищалей. Я б ему тотчас в самую морду запалил!»
Но стрельцы слушали Пашкова молча, а дворяне выехали вперед и окружили его.
Потом дворяне закричали чего-то, а может, и стрельцы тоже – не разобрать, – и все потянулись в ворота.
Михайла, сжимая кулаки, повернулся к своим. Он весь был белый, на глазах у него сверкали злые слезы, и голос обрывался, когда он заговорил:
– Вот сволочь, ребята! Недаром из дворян. Станут они за нашего брата кровь проливать! Как же! Живо промеж себя снюхаются, окаянные!
– Ну, а нам теперь как, Михалка? – спросил Невежка.
– Чего нам? С Болотниковым-то что станет? Окружат его теперь, в полон заберут. Скопин-то, гляди, тут стоял, Истомку, собаку, сторожил. Видно, хотел на него сзади кинуться, как он биться начнет. А теперь ему ждать нечего, сразу повернет на наших. Ты тут, Невежка, постой. А как уйдут они, скопинские-то, вы тоже за ними проберитесь, может, и поможете где. А я что есть мочи поскачу, упрежу Иван Исаича.
Михайла кивнул своим, подобрал поводья и поскакал опять кустами и ложбинками в объезд войска Скопина.
На скаку он все оглядывался на них, и ему казалось, что и там начинается движение. Стрельцы подтягивали подпруги лошадей, другие тушили разложенные в средине костры. Михайла только подгонял изо всех сил лошадь. Ему надо было проскакать в объезд верст пять, чтоб выехать на южную сторону Москвы, к Калужским воротам.
Вот за Симоновым монастырем перед ним открылась наконец равнина, и на ней он увидал мечущихся в разные стороны людей, и пеших и конных. Он немного придержал лошадь и старался разобрать, где тут свои, где чужие, кто кого осиливает и, главное, где сам Болотников. Скорей надо ему сказать, а то как Скопин ударит.
Он оглянулся на городские ворота. Там, неподалеку от ворот, стояла кучка – бояр, должно быть: нарядные все и кони разубранные. А уж один конь так и горит, точно в золоте весь. А сидит на нем брюхатый какой-то, ноги врозь, и кафтан по самые пяты, а вверху латы золотые. Не сам ли уж царь Василий? И к нему как раз, видно, гонец подскакал, из ворот выскочил, и что-то ему заговорил.
Царь послушал, а потом подозвал окольничего, что-то ему сказал, и тот поскакал к полю, где бились стрельцы с мужиками и с казаками.
Михайла посмотрел туда же, и сразу перед ним мелькнула гнедая лошадь Болотникова, гнавшегося за каким-то стрельцом. Михайла поскакал наперерез поля к нему, держа в одной руке повод, а другой размахивая над головой мечом.
– Иван Исаич! – вопил он, стараясь перекричать шум, лязг, топот, визг и крики дерущихся. – Иван Исаич! Сюда!
Наконец Болотников как будто услыхал его и, бросив стрельца, поскакал навстречу Михайле:
– Ты чего? – крикнул он, подъезжая.
Михайла повернул коня, чтобы выравняться рядом и крикнул ему в самое ухо:
– Беда, Иван Исаич! Передался Мстиславскому Истомка. На глазах у нас с ним рядком в город въехал и весь свой отряд увел. А Скопин к тебе поворачивает. За мной следом идет.
– Ишь, падаль! – прокричал Болотников. – Ответит он мне. Когда так, скорей назад в Коломенское! Кричи мужиков, веди прямо в Коломенское, а я с казаками от стрельцов отбиваться стану и вас нагоню.
Хотя ни Болотников, ни Михайла не сказали никому, с какой вестью он прискакал, но за ту минуту, пока они говорили, что-то уже успело измениться на поле. Стрельцы точно ободрились и с новыми силами наседали на противников. У мужиков же точно руки ослабли.
– Истомка Передался! – крикнул кто-то, и сразу в рядах мужицкой рати началось смятение.
Мужики бросали вилы, топоры и бежали во все стороны, стараясь увертываться от настигавших их стрельцов.
Многих стрельцы похватали в плен, другие разбежались по полю. Михайла скакал за ними, убеждая их бежать к Коломенскому.
Болотников не растерялся.
– За мной, казаки! – крикнул он и с такой яростью ринулся на стрельцов, рубя их своим тяжелым мечом, что они опять дрогнули и попятились.
Казаки кинулись за ними и стали напирать на стрельцов, оттесняя их к городским стенам.
Гоняясь за стрельцами, Болотников все время взглядывал на стены Симонова монастыря. Вот из-за угла показались всадники.
Болотников круто осадил свою лошадь и громко крикнул:
– Назад, казаки! За мной!
И, не оглядываясь больше, он резко поворотил коня и поскакал полем к Коломенской дороге.
Еще не понимая, что случилось, казаки невольно поворачивали лошадей и скакали следом за ним.
Через полчаса остатки отряда, так весело выступавшего утром, уныло въезжали в ворота Коломенского.
– Мужики здесь? – спросил Болотников, увидев Михайлу у ворот Коломенского.
– Которых не побили да в полон не забрали, те здесь, – мрачно сказал Михайла. – Из моих осталось…
– Где ж они? – перебил Болотников.
– Ужинать пошли.
– Поспеют! – крикнул Болотников. – Кличь их скорей! Надо городьбу чинить да вал поливать. Небось, разом заявятся гости незваные.
Казаки повели убирать лошадей, а Михайла побежал в село.
«Ишь ведь вновь не домекнулся, – ругал он себя на бегу. – И как это он обо всем думает, – удивлялся Михайла. – Кабы не он, я бы, кажись, белугой ревел, как нас так расколотили, а он, вишь, наново биться готов. Не сломить его Ваське Шуйскому! За им и у нас у всех силы прибудет».
В просторной избе, рядом с болотниковской, сердобольная баба кормила обозчиков. Расстегнув армяки и тулупы, они уселись вкруг длинного стола и с наслаждением ели жирные щи с бараниной.
Михайла, запыхавшись, ворвался в избу и закричал, еле переводя дух:
– Ребята! Иван Исаич кличет! Один он там на валу! Те-то, московские, идут, а вал осыпался, чинить надо, да некому! Этак ведь ворвутся. Скорей надо! Ну-ка, мы, живо! Посля поснедаем!