Брови Фидлера еще больше насупились, и в глубоко запавших глазах блеснул сердитый огонек. Он открыл было рот, но царь прервал его:
– Ладно, князь Иван Михайлыч, – обратился он к Воротынскому, – я сам с ним поговорю, а ты поди погляди, чтоб нам кто не помешал.
Воротынский с некоторой опаской поглядел на Фидлера, но покорно склонил голову и отошел к двери.
– Ну, немец, – обратился царь к Фидлеру, – подойди поближе да скажи мне, как перед истинным богом, правда ль то, что ты окаянного Ивашку извести хочешь?
Фидлер опять кивнул. Он давно привык, что русские называли его «немцем», а не шведом. Они и всех иноземцев называли немцами.
– Я давно в Москве живу и в русскую церковь хожу, и я слышал, как в соборе господин великий патриарх про того Ивашка говорил – какой он кровавый душегубец. Всех убивает и своим казакам велит женщины убивать, и все детки убивать, и старые старики убивать, и вся земля тот злодей кровей поит. А князь Воротынский говорит, что пуля его не берет и сабля не берет, потому он колдовство знает, надо его отравой отравить. А я не могу, когда всех убивать, и детки малые, и старые старики. И я такой яд знаю, что никакой колдовство ему не будет помогать. И он как выпьет, так сейчас умирать будет.
Царь удовлетворенно кивнул, и маленькие глазки его радостно сверкнули.
– И ты можешь поехать к нему в стан и то снадобье с собой забрать и ему дать?
– Это я фсе могу, – уверенно сказал Фидлер.
– Ну, немец, коли ты сполнишь, что говоришь, я так тебя награжу, как самых больших бояр.
– Я не за награда его отравить хочу, а за то, что он такой кровавый тигр и всем зло делает. Но у меня в город Стокгольм есть старые фадер и модер – тятька и мамка, – и я должен их сюда выписать: фадер не может больше работать, и они будут там умирать с голода. А теперь никто не хочет покупать лекарства, и у меня нет ничего, чтобы им послать. И я возьму деньги, потому что так правильно. Я тебе и всей русской земле буду пользу делать, а ты мне и моя семья будешь пользу делать.
Царь с удивлением выслушал рассуждения аптекаря и покачал головой.
– Ну, а как ты меня обманешь, тогда как? – спросил он. – Кто мне за тебя ответит? Здесь-то ты, выходит, один.
Фидлер не смутился.
– Мне князь Воротынский сказал, что великий государь никому не верит…
Царь нахмурился, но, взглянув на Фидлера пристальнее, немного усмехнулся и промолчал.
– …И он написал такая клятва, какой никак изменить нельзя. И я тебе ее буду читать.
Аптекарь вынул из-за пазухи скатанный в трубочку лист бумаги и развернул его.
– Князь Иван Михайлыч, – позвал царь, – вот тот аптекарь клятву нам принести хочет, что ты ему написал.
Воротынский недовольно посмотрел на Фидлера, но промолчал.
– А я, – продолжал царь, – ему ту клятву прочитать велю, чтоб мы знали, какой он клятвой обвязался. Да ты сам-то понимаешь, что читать будешь? – с сомнением спросил царь Фидлера.
– Я давно живу на русской земле, – проговорил Фидлер. – Тут никто свейская речь не понимает, и я научился по-русску читать и писать. И я буду по-русску читать и все понимать.
Он поднял свиток к глазам и начал читать медленно и внятно, хотя не повышая голоса и старательно выговаривая русские слова:
«Во имя всехвальной троицы клянусь отравить ядом врага всей русской земли Ивана Болотникова. Если же я этого не сделаю, если ради корысти я обману государя, то не будет мне части в царстве небесном, и подвиг господа Христа, сына божия, пребудет на мне тощ, и слава духа святого да отступится от меня и не почиет на мне утешение его. Святые ангелы, хранители христианских душ, да не помогают мне, и все естество, созданное на пользу человека, да будет мне во вред. Пусть тогда всякое зелье и всякая еда станут мне отравой, пусть земля живым поглотит меня, и дьявол овладеет душою и телом, и я буду мучиться вовеки. И если я обману своего государя, не учиню так, как обещал, и не погублю отравою Болотникова, да пойду к исповеди, и священник меня разрешит от этих клятв, и то священническое разрешение не должно иметь силы».
Фидлер долго читал эту страшную клятву, стараясь тщательно выговаривать трудные для него русские слова. Окончив, он передал свиток государю и указал на последнюю строку:
– Вот, – сказал он, – вот тут мое имя: «Фридрих Фидлер». Это я сам подписал свое имя, чтобы ты знал, что я – честный человек, сам дал тебе эта страшная клятва и буду верно держать та клятва.
Царь посмотрел на Воротынского.
Маленькие глазки царя радостно сверкнули.
– Это ты, князь Иван Михайлыч, хорошо написал. Такую клятву, надо быть, сдержит немец, – сказал он.
– Ведомо, сдержит, – подтвердил Воротынский.
– Ты вели ему тотчас сто рублев выдать, – продолжал царь, – и лошадь из моей конюшни, и гонец пусть его провожает до самого нашего войска. А князю Ивану Иванычу напиши, чтоб он его научил, как в Ивашкин стан пробраться. Ну, гляди, немец, коли сполнишь, вот при князе Иван Михайлыче говорю – поместье тебе дам и сто душ мужиков. Да триста рублев в год жалованья из моей казны.
Фидлер поклонился, и Воротынский торопливо увел его.
Царские войска широким станом облегли стены Калуги, где укрепился Болотников со своим ополчением. Казаки отбили первые приступы, и теперь воеводы рассчитывали взять город измором, не тратя пороха.
От нечего делать стрельцы целыми днями переругивались с казаками, державшими караул на городских стенах.
– Эй, вы, калуцкие воры, примайте посла! – крикнули раз с поля, – из-за моря к вам посланный. Мотрите, не пальните, человек надобный, самому королю ответите.
– Нам что, не жалко, пущай идет. Только назад не пустим.
Когда вслед за тем из кучки стрельцов вышла нескладная фигура шведа, на валу раздался хохот.
– Эй, вы! Где вы этакого журавля пымали? – кричали казаки.
Поверх куцого кафтана на аптекаре был надет полушубок, а на ноги какой-то добрый человек дал ему стоптанные валенки. Но тулуп был ему короток, и выше валенок видны были тощие ноги. Он широко шагал, и полы тулупа взмахивали, точно крылья неуклюжей птицы.
– Журавель, а журавель! Отколь прилетел? Хошь пшена поклевать? – кричали со стен.
Не отвечая, аптекарь торопливо вошел в слегка приоткрывшиеся перед ним ворота.
Он очутился на занесенном снегом пустыре, где в беспорядке были раскиданы зарядные ящики с каменными ядрами, распряженные сани, занесенные снегом кучи мусора. Должно быть, раньше горожане сваливали сюда домашние отбросы. Несколько баб и сейчас вываливали в стороне бадьи с мусором. Городские ребятишки устроили себе здесь же снежную гору и с визгом и хохотом скатывались с нее, кто на облитых водой и заледеневших досочках, кто на обрывках войлока, а кто просто присев на корточки. Другие мальчишки облепили тучей кучку казаков, сменившихся с караула и с увлечением игравших в зернь.
Никому из караульных, видимо, не пришло в голову, что послы не приходят пешком в одиночку. Они только с веселым удивлением оглядывали неуклюжего аптекаря.
Фидлер тоже с удивлением оглядывался. Сделав несколько шагов по пустырю, он даже слегка попятился, точно не туда попал.
Караульные окружили его кучкой и пересмеивались.
– Это что там? – неопределенно махнул Фидлер вперед, где виднелись почерневшие домишки, а за ними кое-где высились золотые луковки городских церквей.
– Ты про чего это? – переспросил седобородый серьезный казак, должно быть, из мужиков. – Город там, Калуга. Аль не знаешь, куда пришел?
– А стан Иван Болотников где? – продолжал спрашивать аптекарь.
Казаки кругом засмеялись.
– А тут и стоим мы, в городу, стало быть, – пояснил тот же казак. – Кто к себе кого пустил. Я вон неподалеку стою. В той вон избе, с краю. Вон и баба моя вышла с ведром, хозяйка, стало быть. Вишь, девчонка за подол держится, – словоохотливо объяснял казак.
– Девчонка? – переспросил Фидлер. – Твоя дочка?
Казаки кругом еще громче захохотали.
– Кирюха, ты, гляди, дочку завел. Ишь, прыткий какой! – крикнул кто-то.
Но седобородый казак сердито отмахнулся и опять обратился к аптекарю.
– Вишь ты, беспонятный какой. Пошто моя дочка? Бабы, мол, той, у кого я стою, с той избы хозяйки. Ейная мол, девчонка. Трое у ней – дочка, да вон двое мальчишек с горы катаются.
– А ты казак? – продолжал спрашивать Фидлер.
– Казак, – с гордостью произнес седобородый. – Сам-то я по себе холоп был князя Воротынского.
– Воротынского? – переспросил Фидлер.
– Кокарева мы спервоначалу были, – охотно пояснил мужик. – А Воротынский князь неподалеку там живет, в Княгинине. Ну, и купил он нас, двадцать семей мужиков купил, на своз.
– Как? Кого купил? Не понимай я, – спросил Фидлер. – Какой воз купил?
– Зачем воз? – удивился казак. – Мужиков, говорю, купил двадцать семей на своз. Чтобы, значит, в его вотчину перегнать.
Аптекарь смотрел, широко раскрыв сумрачные глаза. Он не выезжал из Москвы и первый раз встретил деревенского мужика.
– А ты не хотел от того Кокарев уходить и у Воротынского служить? – спросил он казака.
– Вестимо, не хотел, – ответил словоохотливый мужик. – У Кокарева-то мы ничего жили, справно. А у Воротынского управитель чистый зверь вышел.
– Ну, ну, – понукал Фидлер, – говори, почему зверь?
– Да как же, – охотно продолжал мужик, не замечая, что остальные казаки, толпившиеся вокруг, постепенно разошлись. – Бабу мою в огород гонял полоть, как на сносях была. Скинула она мертвенького, да и сама померла. Бабы-то не стало, дак он девчонку почал гонять, по двенадцатому году. Вовсе загонял. А малые ребята одни оставались. На пахоте я был, мальчонку по второму году свинья загрызла. Ну, я поглядел, поглядел, да и ударился в бега, на Северскую Украйну. Не словили, слава господу. А там в казаки взяли. А там как раз… – Только тут он заметил, что все казаки разошлись, – должно быть, они не первый раз слушали его рассказ, – и он остался один с аптекарем.