– Немец. К Иван Исаичу пришел… Ну, полезай на печку, – обратился Михайла к Фидлеру. – Погрейся да и сосни после обеда. Как Иван Исаич придет, я тебя побужу.
– А ты Болотников давно знаешь? – спросил Фидлер, не отвечая на его предложение.
– Да не так чтоб сильно давно. С Коломенского. Туда мы к ему пришли, вместе под Москву ходили.
– А зачем ты с ним ходил?
– Чудно́й ты. Аль не слыхал, что он за столом говорил? За волю он поднялся, чтоб холопам всем волю дать. Шуйского того бояре посадили. Он им и мирволит, а Дмитрий Иваныч, тот волю нам, холопам, дать сулит. Иван Исаича вперед себя прислал. Шуйский-то его пуще огня боится.
Фидлер невольно кивнул.
– Они там, черти, листы, что Иван Исаич шлет холопам да простому народу, хватают да жгут, никому честь не дают. А сами про Иван Исаича невесть чего плетут, пугают дураков. Ну, да таких дураков, что боярам верят, немного, чай, осталось. Смекнут, где правда. Ну, ложись, Фридрих Карлович, полезай на печь, а я тут на лавке прилягу.
Фидлер покорно полез на печь, хоть и не надеялся заснуть. Очень уж много разного слышал он за сегодняшний день. В голове все кругом шло. То отец вдруг вспомнится – старый, больной. То Болотников с ясными глазами. И ведь что говорил-то он! За весь бедный народ воюет… А клятва как же?.. И писал-то ее Воротынский, что всех до смерти мучит… Что ж ему-то делать? Что делать? Он ворочался на кирпичной лежанке, но сон не хотел над ним сжалиться. И вдруг точно что-то открылось перед ним. Он даже приподнялся и прошептал: «Ну да, конечно, так и сделаю». И сразу же голова его упала на жесткое изголовье, и он крепко заснул.
Когда Михайла пришел звать его ужинать, он спал как убитый.
– Вставай, Фридрих Карлович, Иван Исаич воротился, велел тебя привесть, – сказал Михайла.
Фидлер быстро соскочил на пол.
– Видно, хорошо выспался, – сказал, посмотрев на него, Михайла. – Ишь, глаза ясные стали. А то и не смотрели вовсе.
Фидлер только усмехнулся и решительными шагами пошел за Михайлой.
Болотников уже сидел за столом, когда они вошли.
– Идите скорей, – весело заговорил он, – проголодался я. Зато и гостям закуску припас. Они там – видал, Михайла? – какую туру приготовили? Хотят к самым стенам подкатить да оттуда стрелять. А вот поглядишь нынче ночью, как я их отпотчую. Ну, садись, Фридрих Карлович, рассказывай, за каким ты делом к нам пришел.
Фидлер, только что севший на скамью против Болотникова, вдруг встал, посмотрел прямо ему в глаза, вытащил из-за пазухи большой кошель, положил его на стол и заговорил, не сводя глаз с Болотникова:
– Сейчас я тебе всё говорить буду, зачем я к тебе пришел. Погоди только.
Он развязал кошель, вынул из него бумажный пакетик, потом достал порядочный кожаный мешочек и положил и то и другое на стол.
– Вот гляди, – сказал он, взяв в руку пакетик, – это самый страшный яд.
Михайла привскочил и схватил Фидлера за руку.
– Яд! – крикнул он. – Это на кого ж?
– Молчи ты, – остановил его Болотников. – Не мешай, дай ему сказать.
– Это на него яд, – сказал Фидлер, показывая рукой на Болотникова, – я хотел за обедом его отравить.
– Ах ты сволочь! – яростно крикнул Михайла, замахнувшись на него кулаком. – Тебя зовут, есть дают, а ты, чортов сын!..
– Да постой ты, – прервал его Болотников, положив ему руку на плечо, – дай ты ему сказать, с чего он на меня так ополчился.
– Я сейчас все говорить буду, – сказал аптекарь, – только ты не мешай, – обернулся он к Михайле. – Я не так хорошо по-русску говорю. Я долго в Москве жил, и там все говорили – и патриарх в соборе говорил, и князь Воротынский мне говорил…
При имени Воротынского Михайла опять привскочил, но сдержался и промолчал.
– … и сам царь говорил, что ты самый страшный душегубец, – обратился он к Болотникову, – все дети убиваешь и старики убиваешь. Я это очень не люблю. А Воротынский сказал: в поле тебя убить нельзя – ты колдовать знаешь, и тебя никакой пуля не берет.
Болотников расхохотался.
– Вот оно что! Эдак они в меня и стрелять не станут. На что лучше… Ну, а ты, стало быть, ядом меня извести надумал?
– Да, – сказал Фидлер, – я хотел тебя отравить. А теперь я не хочу тебя отравить. Возьми яд. Я не хочу его держать. – Он протянул Болотникову пакетик. – И вот, – он взял в руку мешочек и подал его тоже Болотникову, – возьми. Царь дал мне сто рубль, чтоб я тебя отравил, а я не хочу тебя отравить и сто рубль не хочу брать.
Но Болотников отстранил мешочек.
– Держи. Мне тебе дать нечего, а на Москву тебе теперь ходу нет. Стало быть, на те деньги и живи.
Фидлер с сомнением посмотрел на мешочек, но оставил его на столе.
– Сто рубль я могу заработать, – сказал он, – и отдать царю. Я об них не очень много думаю. Я думаю про то, что я клятва дал, Воротынский мне та клятва писал, а я свое имя подписал. Потому что я тогда хотел тебя отравить. И за это ты можешь меня казнить.
– Что ж мне тебя казнить, – сказал Болотников, – коли ты сам повинился. У нас говорят: повинную голову меч не сечет. А вот как с клятвой-то быть? Может, здесь к попу сходишь, он тебя разрешит?
Фидлер покачал головой.
– Нет, – сказал он, – там, в той клятва написано: коли священник меня разрешит, то это разрешение будет ни к чему.
– Так как же теперь быть? – спросил Болотников, с некоторой тревогой поглядев на Фидлера.
Михайла также смотрел на него с видимым смущением.
– Я не боюсь, – сказал Фидлер, посмотрев на них обоих, – я помню, ты сказал, что ты делаешь божье дело. И я сам так думаю, – освободить бедные люди – это божье дело. А если это божье дело, бог сам меня разрешит от клятва.
– Ишь ты, как рассудил, – с некоторым удивлением проговорил Болотников. – Может, оно и так.
Фидлер вздохнул всей грудью, опустился на лавку и обвел их обоих вдруг просветлевшими глазами.
– Молодец немец! – крикнул Михайла, подскочив к нему и хлопнув его по спине. – Бога, стало быть, не побоялся. Не захотел на нашего Иван Исаича руку поднять. По первоначалу я чуть было не прихлопнул тебя, а теперь вижу – справедливый ты человек. Голову они тебе там, окаянные, задурили! Ну, а ноне ты за нас стал. Так, что ли, Фридрих Карлович?
Фидлер ласково посмотрел на Михайлу и протянул ему руку. Михайла неловко стиснул ее.
– Я ведь того Воротынского, что тебе клятву писал, – сказал он Фидлеру, – хорошо знаю. Холопом я его был. Стервец он! Мальчонкой я еще был, изводил он меня. А других еще пуще, – прибавил он, вспомнив, как порол мужиков Воротынский.
– Хочешь с нами на вал пойти? – спросил Болотников. – Поглядишь, как я с ними расправлюсь.
Немец кивнул и встал. И все трое, надев тулупы, вышли на улицу. Проходя мимо печки, Болотников кинул на горящие уголья пакетик с ядом.
Уже настала ночь, когда Болотников с Михайлой и Фидлером подошли к городскому валу и каменной стене.
– Видишь, Михайла, – заговорил Болотников, когда они вскарабкались по узенькой каменной лесенке на верхушку высокой крепостной стены. – Гляди, вон там их тура стоит.
Фидлер напряженно всматривался в даль темной равнины, туда, где, он помнил, был лагерь царских воевод. По этой равнине всего несколько часов назад он шел к городским воротам. И ничего такого он тогда не заметил. Правда, он кругом не оглядывался, не то на уме было. Теперь там чернело что-то большое, высокое, вроде башни. Неужто про это говорил Болотников? Так это ж далеко.
– Давно они строить начали, – продолжал Болотников. – Ну, я, как увидал, так и смекнул, чего они задумали. Ну, и сам стал подстраивать. Они сверху, а я снизу. Надо ж дорогим гостям встречу наладить. У них, видно, готово, ну и у меня тоже. Так я полагаю, не иначе как сегодня ночью ждать надо. Тут как раз немец кстати подвернулся. – Он добродушно хлопнул Фидлера по плечу. – Думают, поди, что подох я, а они тут как раз пожар сделают и вас тут голыми руками возьмут.
Болотников замолчал, всматриваясь в темноту. Михайла и Фидлер стояли с ним рядом и тоже смотрели, но ничего не понимали. Но вот вдали точно зашевелилось что-то. Они напряженно всматривались. И вдруг им стало казаться, что та далекая черная башня, которая едва виднелась в стороне царского лагеря, как будто стала понемногу увеличиваться, выделяться из мглы и медленно-медленно надвигаться на них. Точно далекая, чуть видная гора дрогнула, зашевелилась и поползла прямо на них. Медленно, но неуклонно гора росла и, колыхаясь, подвигалась к городу.
Никто не понимал, что это значит. Михайла и караульные на стене закрестились.
– С нами крестная сила! – пробормотал один казак. – Да чего ж это, господи Сусе?
– Погоди, то ли еще будет! – сказал Болотников. Он сам заметно волновался.
Все было заранее рассчитано. Под землей был прорыт подкоп под тем местом, по которому должна была пройти тура, и заложен порох. Но теперь, когда тура тронулась, Болотникова тревожили сомнения. Вдруг не успеют вовремя поджечь порох. Или казаки опоздают? Им было велело ждать на конях перед воротами взрыва и команды Болотникова.
– Сбегай-ка, Михайла, погляди, выстроил ли казаков Печерица и привел ли Сидорка нам коней?
Михайла бросился бегом к лестнице.
– Не торопись! – крикнул ему вслед Болотников. – Время есть. Они ведь руками сзади ее толкают. Лошадей не запряжешь. Мы б их живо перестреляли.
Тура надвигалась все ближе. Теперь уж видно было, что это не гора, а какая-то прямая глыба, высоченная, гораздо выше городской стены. Никто из казаков никогда не видал такого чудища. Они не верили, что ее толкают люди.
Казаки шопотом переговаривались, со страхом взглядывая на Болотникова.
Чего ж он ждет? Ведь коли на них наползет, всех передавит, никому не спастись. Хоть бы бежать позволил!
Но Болотников только всматривался в наползающую глыбу и ничего не говорил.
Прибежал Михайла и сказал, что казаки собрались и стоят перед воротами.
Перевалило за полночь. Выплыл однобокий красный месяц и озарил тусклым светом снежную равнину и черную глыбу, наползавшую на город. Теперь сразу стало ясно, что это не гора, а громадная башня, а по обеим сторонам за ней виднелись медленно подходившие ряды конных стрельцов.