– Да кто его знат. Сказывали, будто как Дмитрий Иваныча не вовсе убили на Москве, так за него будто. А нам это ни к чему.
– Как так – ни к чему! – с возмущением вскрикнул Михайла. – Дмитрий-то Иваныч – аль не слыхали? – волю холопам сулит дать. А Шуйский, он боярскую руку тянет.
– Во-олю? – недоверчиво протянул мужик. – Врет, чай. Ай отступятся бояре?
– Кака там воля, – сердито пробормотал красноносый старик. – Улита едет… а поколь воюют, гляди, под Калугой все поля вытоптали. А с кого взыск? Все с нас же. С чего хошь оброк плати.
– А чего про Дмитрия Иваныча слыхать? – спросил Михайлу парень.
– Идет, сказывают. Вот мы… – начал было оживленно Михайла.
Но тут как раз барка стукнулась носом в берег, стоявшие в барке попадали друг на друга, а Невежка дернул Михайлу за полу, шепнув ему:
– А ты помалкивай, целей будем, – и потащил его к носу, чтоб поскорей выбраться на землю.
На берегу все разбрелись в разные стороны, и Михайла с Невежкой, ведя в поводу лошадь, зашагали следом за мужиком, собравшимся на свадьбу в Бобрыху.
Дальше все было спокойно, точно и войны никакой не шло.
Одну за другой обходили они тихие деревеньки: Кутьково, Хованское, Плястово, Пчельню, Павшино. Кое-где мелькала у пруда или за рощей боярская усадьба.
Мужики выезжали с сохами в поле пахать, и толки были больше про то, что весна нонче дружная, и сев будет хороший. Приказчики объезжали поля, покрикивали на холопов, хлестали кнутом зазевавшегося парня; тот, почесываясь, хватался за соху и срывал злобу на тощей кляче.
Михайла и Невежка вспоминали Княгинино. Там уж тоже, верно, шла пахота, а они вон бог знает где шлепают по чужим полям, разыскивая неведомого им князя Шаховского.
Глядя на пахавших мужиков, Невежка становился все задумчивей и мрачней. Иногда он останавливался и долго смотрел вслед шедшему за сохой мужику. Раз он вдруг свернул с дороги и бросился догонять пахавшего мужика, не слушая окриков Михайлы.
Догнав мужика, он схватил его за рукав и возбужденно заговорил:
– Эй ты, дядя, гляди, конь-то у тебя на левую переднюю припадает. Поглядел бы, – може, шип попал. Вытянешь – заживет, а ну как в самую пахоту охромеет.
Мужик поглядел на медленно шагавшую лошадь, потом с удивлением перевел глаза на Невежку.
– А и то припадает, – сказал он. – А мне и невдомек. И как это ты доглядел?
Он остановил лошадь, подошел к ней, поднял левую ногу и с торжеством вытащил острый камешек.
– Ну, спасибо тебе, добрый человек, – сказал он, – не ровен час и охромела бы не в пору.
Невежка вернулся на дорогу сияющий, точно он вылечил собственную лошадь.
Вечером третьего дня, когда до Тулы оставалось не больше десяти верст и они последний раз присели на обочину дороги отдохнуть, Невежка вдруг как-то смущенно сказал Михайле:
– Михалка, а Михалка! Може, ты того… один до князя доберешься…
– А ты чего ж? – с удивлением спросил Михайла.
– Да я вот раздумался. Кабы ты мне своего чалого дал? Тебе князь за верную службу другого коня выдаст.
– Ну, а тебе на что?
– А я б на ём, на чалом-то, на полночь бы поворотил да так бы и ехал все до самых до наших мест.
– Да ты что, Невежка! – перебил его Михайла. – Экую путину мы отмахали, чтоб воли добыть. Може, теперь скоро уж, а ты…
– Да где скоро-то, Михалка, – огорченно проговорил Невежка. – Гляди, люди засев берутся, а я… Где ж бабе-то моей одной… а? Ерема-то сбежал, не сказывал я тебе. Как снег сошел, так он говорит: «Невмоготу мне, братцы, и не держите лучше. Надо ко своим местам». Ну, мы видим, извелся старик, – покрыли его. Пущай, бог с им, пробирается.
– Так ведь управитель с него три шкуры спустит, – с досадой сказал Михайла.
– Чего будешь делать. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Всё у своего места.
– Ну, и бог с им, с Еремой. Какой с него воин? – проговорил Михайла. – А ты, Невежка, чай, смекаешь, за что мы поднялись. Доберешься до дому, вновь в ту же петлю лезть. А тут, коли и головы сложим, так по крайности за волю.
– Головы-то сложим, а воля-то – бог ее ведает. Може, тот Дмитрий, как на царство сядет, так про нас и думки у него не будет.
– Полно ты, Невежка! Иван Исаич говорил: богом ему Дмитрий Иваныч клялся, как на Москву придет, первым делом холопам волю даст. Нельзя тому статься, чтоб не сдержал. Да Иван Исаич голову ему срубит. Идем, Невежка! Как это я без тебя ворочаться буду? Что нашим деревенским скажу? Да они все разбегутся. Ну, хоть в Тулу пойдем. Коли ничего не добьемся, как назад ворочаться будем, я тебя держать не стану. И чалого отдам.
– Ну, мотри, Михалка. Уговор лучше денег. Отпустишь, стало быть? Давай когда так, садись на чалого, а я впробежку. Гляди, то, видно, город видать. И стены кругом. А речушка-то Упа скрозь течет. По крайности за водой недалеко ходить. Не то, что в Нижнем – город где, а реки где. Нам бы догадаться в Пчельне али в Павшине бы сесть на лодочку, прямо б в Тулу и приплыли.
Кругом города не видно было дозоров, и на стенах караульные не ходили, как в Калуге. Городские ворота тоже были открыты, и в них свободно въезжали крестьянские телеги с деревенскими припасами.
Михайлу с Невежкой никто даже не спросил, за каким делом они идут в город. Но когда они пошли по городским улицам, навстречу им поминутно стали попадаться казаки – то целые конные отряды, то пешие казаки, гурьбой или в одиночку.
Заметив одного казака, шедшего не спеша, вразвалку, с люлькой в зубах, Михайла подошел к нему и спросил, где тут у них живет князь Григорий Петрович Шаховской.
Казак с удивлением оглядел Михайлу, перевел глаза на Невежку, посмотрел на коня. Конь ему, видно, понравился, он подбоченился, вынул люльку, сплюнул на сторону и сказал:
– А що, не продашь коня?
– Скажи перво, где у вас тут князь Шаховской стоит, а там про коня разговор будет, – сказал Михайла.
– Ось у тим дому, що на ричци. Хиба не чули? А що ж вы про коня ничого не кажете? Ну на що вам такий конь? Хиба на нем землю орать, чи що?
– Чего пристал! – сердито оборвал его Невежка. – Наш конь, чего хотим, то и станем на ем работать. Тебя не спросим. Идем, Михалка, чего его слушать.
Михайла весело кивнул казаку и повернул к указанному им дому.
Казак долго провожал взглядом приглянувшегося ему коня, потом опять сплюнул, сунул в угол рта люльку и зашагал своей дорогой.
На берегу Упы, за деревьями обширного сада, виднелся довольно большой деревянный дом. Вокруг него, в самом саду и дальше, по берегу реки, теснились, видимо, вновь настроенные, шалаши и землянки целого воинского поселка. Между деревьями мелькали группы казаков, на реке другие казаки поили лошадей.
– Ишь, войска-то у их сколько! – пробормотал Михайла. – А небось нам не помогли.
Когда они обогнули ограду сада и вышли к реке, до них со стороны дома донесся какой-то нестройный гомон, не то крики, не то песни, не то ржанье – не разобрать. Они удивленно переглянулись. Утро ведь, и праздника никакого нет. «Или казаки с посадскими разодрались?» подумал Михайла, вспомнив Коломенское. Но на драку не похоже было. Шумели будто весело.
– Веселый, видать, князь-то наш, – неодобрительно проговорил Невежка. – Ишь, обедня не отошла, а он пирует.
– А, може, не он то! – неуверенно сказал Михайла. Невежка и на него покосился за князя, точно Михайла за того князя в ответе.
Делать было нечего. Хоть и не ладно приходить за делом, когда люди пируют, а и время им терять тоже не рука. Михайла смело пошел к воротам дома, смотревшим прямо на реку, и заглянул в незапертую калитку. Сюда из дому доносился такой галдеж, что хоть уши затыкай. На завалинке у сторожки притулился плешивый сторож, сосредоточенно хлебавший тюрю из деревянной чашки.
– Дед, а дед! – окликнул его Михайла, переступив подворотню калитки. – Твоего князя, Григория Петровича, повидать нельзя? Мы ему грамоту от Болотникова привезли.
– Пошто нельзя, – проговорил старик, тщательно облизывая ложку и положив ее на завалинку рядом с чашкой. – Вот погоди, спрошу я его. Може, сам выйдет, а, може, тебя к себе покличет.
– Куда ж к ему на пир-то итти? Негоже, чай.
– Да он и сам-то с ими не сидит, с полунощниками. Ишь, ночь пьют – и солнца божьего не стыдятся. Тьфу! Пропасти на их нет, на бесстыжих.
– Да ты про кого это, дед? – с изумлением спросил Михайла.
– Про царевича того… про кого?.. – сердито пробормотал старик.
– Аль тут он? – вскричал не то радостно, не то испуганно Михайла, сразу подумав про царевича Дмитрия, хоть он и удивился немного, что сторож называет его не царем, а царевичем.
– Тут. Неделю цельную как пришел. Сперва-то будто как надо, казачье войско привел, полонянников пригнал – бояр да воевод. Наш князь его с почетом встречал. Угощал. А он и рад. С той поры все и бражничает, прости, господи, – ворчливо ответил сторож, вставая. – Погодь здесь, я тотчас повещу князю.
Михайла оглянулся на Невежку, все стоявшего в калитке, держа за повод коня. Невежка ничего не сказал Михайле, и Михайла поскорей отвел от него глаза, чувствуя себя вдвойне виноватым – и за князя Шаховского и за царя Дмитрия.
– Ты б привязал покуда коня, – сказал Михайла, не глядя на Невежку.
– А чего привязывать-то? – ответил Невежка. – Може, враз и назад поворотим.
Михайла хотел возразить, но в это время на широком крыльце дома показался дородный князь в парчевом кафтане с нешироким собольим воротником и собольей опушкой.
Круглая курчавая бородка, обрамлявшая загорелое молодое лицо, была тщательно расчесана, небольшие глаза глядели быстро и сметливо.
– Здорово, малый, – заговорил он весело, увидев Михайлу. – От Болотникова ты с грамотой? Вот во-время угодил, я только лишь сбирался опять гонца к нему слать. Ну, давай, почитаем, чего Иван Исаич пишет нам.
Михайла вынул из-за пазухи кошель, достал скатанный в трубочку лист и подал князю с поклоном.
Шаховской взял лист и пристально посмотрел на Михайлу, а потом взглянул и на Невежку: