– А это кто там с конем?
– Это со мной. Вместе мы, вдвоих приехали, – проговорил Михайла, делая знак Невежке, чтобы он подошел.
Невежка переложил повод из правой руки в левую, снял шапку, поклонился и вошел во двор, ведя за собой чалого.
– Хорош конек, – заметил Шаховской и опять перевел взгляд на Михайлу.
– Ну, как там Иван Исаич? – спросил он. – Чай, заскучал в осаде? Ну, теперь недолго, может, уж и выручил его Телятевский.
В то же время Шаховской расправил лист и поднес его к глазам.
– Ишь, не терпится твоему Иван Исаичу, – насмешливо проговорил Шаховской, – вынь да положь ему Дмитрия Иваныча. Что ж с им поделаешь, как не идет он? Силой не приволочешь. Вы там в осаде сидите, ни про что и не слышите, что кругом деется.
Михайла с удивлением смотрел на Шаховского. Даже Невежка сделал шаг вперед и передернул плечами. Из дома все так же громко неслись пьяные крики, шум и нестройные песни, хотя сторож, выйдя следом за князем, тщательно притворил за собой дверь.
– А там кто ж? – несмело спросил Михайла, кивнув на дом.
– Так ты про него? Думаешь, Дмитрий Иваныч то? Нет, то…
Но в эту минуту гомон в доме на секунду оборвался, а потом разразился, точно ураган, и сейчас же распахнулась большая дверь, и на крыльцо с гиком и топотом вывалилась целая толпа. Два казака волокли мертвецки пьяного старика в растерзанном, когда-то нарядном кафтане, с всклокоченными волосами, мокрым, точно губка, лицом и разинутым перекошенным ртом. Он вопил что-то нечленораздельное, отбиваясь руками и выделывая невероятные кренделя ногами.
За ними впереди толпы шел молодой малый в парчевом кафтане, парчевых сапогах, в большой сдвинутой набекрень собольей шапке с нашитыми на парчевый верх самоцветными камнями. Малый был, видимо, тоже выпивши, но крепко держался на ногах. Остановившись на крыльце, он протянул руку и проговорил уверенно, хотя немного заплетающимся языком:
– Мы, царевич Петр, данной нам от бога властью, приговариваем воеводу богородицкого Карачана за охулку нашего имени к казни. Повесить его, мерзавца, кверху ногами и стегать стервеца кнутом, поколь не околеет. Так тому и быть по нашему царскому повелению. Снять с него кафтан, эй вы!
Пока он говорил, а приговоренный орал и бился, Шаховской стоял молча у ступеней крыльца.
Когда он замолчал и кучка казаков кинулась раздевать пьяницу, Шаховской поднялся на ступеньки и, низко поклонившись говорившему, сказал ему почтительно, но настойчиво:
– Царевич милостивый, Петр Федорович, может, повелишь отсрочить на малое время казнь, пока Карачан протрезвеет, а то он и не почувствует, пожалуй, как его будут наказывать.
– Думаешь – не почует? Окунуть его тогда в реку, чтоб прочухался! – крикнул нарядный парень и так тряхнул головой, что соболья шапка свалилась, открыв редкие приставшие к потному лбу волосы. Стоявший сзади казак подхватил шапку и почтительно подал царевичу. – А я покуда отдохну в своем покое, – сказал он, надев на голову шапку, и повернулся к двери, опершись на плечо стоявшего рядом казака.
– Живо! – прибавил он, ни к кому не обращаясь, и быстро вошел в дом среди расступившихся казаков.
– Отведите его, братцы, в сарай, где сбруя сложена, пускай покуда проспится, – сказал Шаховской казакам, державшим Карачана.
Казаки быстро поволокли пьяницу, так и не понявшего, какая в его судьбе произошла перемена, и скрылись с ним за домом. Остальная ватага тоже разбрелась в разные стороны, и во дворе вдруг затихло.
Шаховской посмотрел на Михайлу и Невежку, стоявших, как пригвожденные, на прежних местах. Невежка все продолжал держать за повод чалого, вяло помахивавшего хвостом, отгоняя первых весенних мух.
– Так ты полагал, что это Дмитрий Иванович? – повторил он свой прежний вопрос.
Михайла молча переступил с ноги на ногу. Он совершенно ничего не понимал и не знал, как спросить.
– Это, вишь ты, Дмитрию Ивановичу племянник будет. Только он его еще и не видал вовсе. Про Федора Ивановича слыхал, про сына Ивана Грозного, что после отца царем на Москве был?
Михайла неопределенно мотнул головой.
– Ну так вот, как он царем был, родился у него сын, а он, видишь ты, боялся, как бы Борис Годунов, шурин его, что после него царем стал, не извел бы мальчишку. Он и подменил его, подложил жене девчонку, а сына припрятал, верным людям на воспитание сдал. Борис Годунов, сказывали, проведал, хотел забрать его, ну, он и сбежал. Скитался, скитался, на Волгу ушел, рыбачил там, а потом казакам и открылся. Вот они его и препроводили в Путивль, а оттуда сюда, ко мне. Покуда Дмитрия Ивановича-то нет, пускай он народу покажется. Тоже, чай, царских кровей. Царя Федора сын, Ивана Грозного, стало быть, внук, ну а Дмитрию Ивановичу, выходит, племянник. Еще как на царстве сидел Дмитрий Иванович, звал он его, Петра-то Федорыча, на Москву, да не поспел тот. С нами вот теперь встречать дядюшку будет… А Телятевский князь еще вчерашний день выступил на Калугу выручать Иван Исаича. Ты не видал, как сюда шел?
Михайла отрицательно покачал головой. У него все как-то спуталось в голове. Какой же еще Петр Федорович? В Калуге про него ничего не слыхали. И не похож вовсе на царевича. Правда, Михайла не видал царевичей, только все-таки не такие они, наверно. А вдруг этого в цари посадят, как Дмитрий Иваныч не придет. Еще даст ли он волю? Все эти мысли кружились у него в голове, но он не знал Шаховского и не решался спросить его так, как спросил бы Иван Исаича.
– А что ж, ответ будет Иван Исаичу, али как? – спросил он Шаховского. – Нам бы ворочаться пора.
– Чего ж спешить-то? Пообедаете, а там и поедете. Я покуда грамоту напишу. У вас, что ж, конь-то один?
Михайла кивнул.
– Московский дозор второго захватил, – сказал он.
– Ну, я вам велю другого дать, так вы живо доскачете.
Невежка радостно взглянул на Михайлу. Но Михайла не смотрел на него.
– Подите покуда в естовую избу. Кирюха, – обратился он к сторожу, – покажи им да вели коня их накормить.
Когда, пообедав и поспав, Михайла с Невежкой пришли на передний двор, навстречу им вышел князь Шаховской.
– Вот я тебе грамоту приготовил, – сказал он, подходя к Михайле, – и коня велел выдать. Поезжай скорей в Калугу и скажи Ивану Исаичу, что я уж давно к нему гонца посылал, звал его сюда. Видно, перехватили гонца. Я дожидался, дожидался Ивана Исаича, а там вести до нас дошли, что не выйти ему, осадили его московские войска кругом. А ноне Телятевский князь на выручку ему пошел, может, уж и прогнал Шуйского. Так ты скажи Иван Исаичу, чтобы не медлил он. У нас тут войска не мало. Тысяч с двадцать будет, да он своих приведет, – тысяч с десять у него, чай, наберется? Вот только мужиков, чай, много? Какой от них в бою прок?
Михайла удивленно посмотрел на него.
Шаховской сразу заметил это и прибавил:
– В осаде сидеть, на это они молодцы! А в поле не обучены они, и пищалей у них нет.
– Они и без пищалей под Москвой вот как бились! – обиженно проговорил Михайла.
– Кто про то говорит, – успокоительно сказал Шаховской. – Вон, как верного человека Иван Исаичу послать довелось, так он тебя выбрал. Стало быть, доверяет. Пускай сюда идет, мы всей силой на Шуйского ударим, может, и побьем их вконец.
– Только бы царь Дмитрий Иваныч пришел, весь бы народ хрестьянский встал, – повторил свои всегдашние слова Михайла.
Шаховской нетерпеливо передернул плечами.
– Ишь уперлись вы с Иван Исаичем, ровно быки. Ну чего вам так Дмитрий Иваныч люб? Ты ведь, к примеру, и не видал его, а тоже – Дмитрий Иваныч! Ну, чем тебе Петр Федорович не царевич?
– Что про то молвить, коли царских кровей, стало быть, мы завсегда… А только лишь скажи ты мне, князь Григорий Петрович, не обессудь на таком моем слове. А как, значит, насчет воли? Как Дмитрий Иваныч богом клялся Иван Исаичу волю холопам дать. А Петр Федорович как? Коли на царский стол сядет?
Шаховской усмехнулся.
– Вот ты про что! Даст, ведомо, даст! Только бы нам Шуйского согнать и на Москву пробраться, тотчас всем холопам волю дадим. Так всем и сказывай.
Михайла посветлел.
– Ну, коли волю посулит, подымется весь народ, уж про то что и молвить. Верно я говорю, Невежка? – обернулся Михайла к спутнику.
– Вестимо, за волю кажный холоп биться станет, – проговорил Невежка довольно угрюмо. – Едем, что ль, Михалка, – прибавил он нетерпеливо.
– Ладно, идите на задний двор, там вам конь готов и запасу в дорогу я велел дать. Торопите лишь Иван Исаича, скажите – его только и ждем, чтоб на Москву итти.
Михайла кивнул, и они с Невежкой, поклонившись низко Шаховскому, быстро обогнули дом. На заднем дворе они нашли и своего коня и нового. Стряпуха вынесла им довольно большой мешок и сказала, что положила им хлеба, пирог и жареного гуся. Михайла с Невежкой переглянулись. Такой снеди они и не видывали. Сказав спасибо, они сели на коней и поскакали.
У городских ворот стоял теперь караул, и Михайлу спросили, кто он такой и куда едет.
Но когда Михайла показал грамоту Шаховского за его печатью, их сразу же пропустили.
Теперь, когда оба они были на лошадях, они смело могли на второй день добраться до Калуги – только бы Ока не подвела.
Не успели они отъехать от городских ворот, как Невежка придержал лошадь и обратился к Михайле:
– Михалка, слышь, може, отпустишь меня до дому? А?
Михайла натянул поводья и удивленно посмотрел на Невежку.
– Да ты что, Невежка? Аль не слыхал, что князь говорил? Вот придет сюда Иван Исаич и враз на Москву ударят. Войска-то у них, гляди, сила какая.
– Так-то оно так, Михалка, а думаешь, тот царевич – Пётра, что ль, его зовут? – и впрямь волю нам даст? Ему, гляди, лишь бы пображничать.
– Полно ты, Невежка! Молод он, ну и гуляет. Как на царство сядет, остепенится, чай. Да и пошто он? Придет же Дмитрий Иваныч. Слыхал? Сам он того племяша вызывал. Вместях они, стало быть. Да и Шаховской князь коло них. Да и Иван Исаич наш. Тот уж не выдаст!