– Иван Исаич, ведомо, не выдаст. Сам из холопов, – согласился Невежка. – А все раздумаешься порой. Забрели мы бо знат куда, а будет ли прок, как знать?
– А ты не раздумывай, Невежка. Иван Исаич, чай, не ме́не нашего понимает, идет же. Вовсе по-новому у нас жизнь пойдет. Аль не хочешь? Чего там, Невежка, скачем живей, а там с Иван Исаичем враз на Москву. Шуйскому-то порастрясем пузо.
Михайла ударил лошадь, Невежка покачал головой, но все-таки поскакал за ним.
Первый вечер и на дороге и в тех деревнях, которые они проезжали, все было так же тихо. Заночевали они в Павшине, на берегу Упы.
Но дальше, на второй день, стало заметно, что жители не спокойны. В деревнях у околиц толпился народ, переговаривались, всматривались в даль, куда ехали Михайла с Невежкой. Кое-где их окликали и предупреждали, чтоб они лучше переждали – не тихо там, впереди. Слышно, бой идет. Телятевский князь с царскими воеводами бьется. Михайла после того только сильней подгонял своего резвого конька, так что Невежка с трудом поспевал за ним.
Около полудня навстречу им показался всадник. Он изо всех сил гнал коня, но сам как-то шатался в седле. Когда он подскакал ближе, Михайла заметил, что правая рука у него болтается и весь рукав пропитан кровью.
– Ты отколь? – окликнул его Михайла.
– С Пчельни. Побили мы их там, сметы нет, – ответил он хвастливо, хоть и слабым голосом. – Ай-яй! – застонал он, приподымая левой рукой правую. – Дьявол долгополый рубнул меня, чуть руку напрочь не отсек, а сам наутек. Я было за им, а конь-то мой как поворотит, да взад. Думаю, до деревни доскачу, бабка там какая травки приложит да пошепчет, кровь-то уймется, я и догоню наших.
– Вот деревня, Брыкино, кажись, держи туда. А далече до Пчельни-то? – спросил Михайла.
– Недалече, вон по-за той рощей сразу увидаете.
Михайла опять погнал лошадь. Как только дорога вошла в рощу, они сразу заслышали какие-то звуки, которых раньше не слышно было. Точно роща стонала и охала. День уже клонился к вечеру, набежали тучи, в роще было сумрачно. Не проехали они и десятка сажен, как Невежка дернул Михайлу за полу и, придерживая лошадь, испуганно зашептал ему:
– Слышь ты, Михалка, нечисто тут, лес-то, может, заговоренный какой. Аль не слышишь? Воет, окликает. Не иначе как лесовик тут озорует. Может, душит кого. Чуешь? Чуешь?
Из леса, в самом деле, неслись какие-то стоны, какое-то неясное бормотанье.
– Погодь ты! – отстранил его Михайла. – Може, и не лесовик вовсе.
Но тут Невежка крикнул:
– Гляди, гляди – ползет чего-то!
И, дернув лошадь, он круто поворотил ее назад.
Михайла, сам перепуганный, изо всех сил всматривался в землю между кустами, где, правда, шевелилось, ползло и стонало что-то большое.
– Эй ты, отзовись! – крикнул Михайла. – Чего ты?..
– Помоги, добрый человек! Помираю. Ай-яй, силушки моей нету.
– Да кто ж тебя? – спросил Михайла.
– Казаки, черти. Вовсе изрубили. Конец мой приходит…
– Царица небесная! Так ты в страженье был! – крикнул Михайла. Невежка так напугал его нечистой силой, что про сраженье он и не вспомнил. – Невежка! – крикнул он, оглядываясь, – Невежка! Какой лесовик! Раненый тут, с бою.
– Не один я тут, – охая говорил стрелец. – Перебили наших, черти окаянные, без числа. Воевод побили. Которые наутек пустились, и они, черти, за ними. Пить больно охота. Вот до леса и дополз. Ой, помираю, помоги, добрый человек!
Михайла оглянулся.
– Где ж я тебе пить-то возьму? Нету у меня. Вот хлебца, коли хошь, есть в кошеле.
Михайла достал мешок и стал развязывать. Сзади к нему робко подъезжал Невежка.
– Ты чего, Михалка? – спросил он. – Аль не лесовик?
– Какой лесовик! Стрельцов наши казаки побили, – со смехом сказал Михайла. – Ишь, приползли в лес. Гляди. Вот и стонут.
Невежка с сомненьем приглядывался к раненому, корчившемуся на земле.
– И то стрелец, – пробормотал он. – А там, гляди, казак будто.
В некотором расстоянии полз, упираясь локтем и коленом, ражий казак с нависшим на лоб чубом.
– Эй, дядя! – окликнул его Михайла. – Конь-то твой где ж? Я б тебя подсадил.
– Застрелили, черти, коня, – заговорил казак, пытаясь встать, но опять со стоном упал на землю. – Пуля ему в ухо прямо. Так и рухнул, и ногу мне, видать, сломил – не встать.
– А, може, не сломил, може, свернул лишь, – сказал Невежка, соскакивая на землю. – Ну-ка, Михалка, подсоби.
Михайла тоже соскочил с лошади и подошел к казаку.
– Придержи-ка его, – сказал Невежка, – да покрепче смотри. А я за ногу-то потяну. Може, она на место станет.
Михайла стал на колено и плотно обхватил казака.
– Ну, держись теперь, – пробормотал Невежка и изо всех сил потянул подвернутую в колене ногу.
Казак взвыл, в колене что-то хрустнуло, но нога выпрямилась.
– Ну полежи, покуда отойдешь малость, а там, може, и встанешь. Вот погоди, я тебе клюку приспособлю.
Невежка оглянулся, выбрал молодую тонкую осинку, достал из-за пояса нож, срезал ее под корень, быстро обломил верхушку, срезал ветки и положил около казака.
Стрелец затих, следя за леченьем казака. Но теперь и он опять застонал, стараясь привлечь к себе внимание.
– Пи-ить, пи-ить! – стонал он жалобно.
– Вишь, пить просит, – сказал Михайла.
– Так то ж стрелец, – проговорил Невежка. – Так им и надо, дьяволам!
– На, лови, – сказал Михайла и швырнул стрельцу ломоть хлеба. – Ну, Невежка, едем, что ль, живей. Гляди, гляди! – прибавил он. – Да их тут еще набралось.
Действительно, из лесу на дорогу с разных сторон ползли окровавленные, изувеченные люди. Все они стонали, жаловались, умоляли о помощи, завидев здоровых людей на лошадях.
– Стрельцы всё, – сказал Невежка, обращаясь к казаку. – Ишь вы их перекалечили, молодцы!
– Будут помнить! – злорадно пробормотал казак. – Ну-ка, милый человек, помоги-ка, може, встану.
Михайла и Невежка подхватили с двух сторон казака, и Невежка сунул ему в руки палку.
Казак охнул, но расправил ногу и со стоном оперся на нее.
– Спасибо, добрый человек, – сказал он, шагнув. – Гляди-ка! Выправил. Куда мне теперь? Не оставаться ж с ими, – кивнул он на стрельцов.
– Ну, слушай, – сказал Михайла, – мы за вашими следом едем. Хошь я тебя из лесу вывезу? Може, мы там какого конька раздобудем. А нет, так спущу тебя. Добирайся пеший. Мне время нет. Садись пока на круп. Подсоби ему, Невежка.
Кругом неслись стоны, вопли, но Михайла с Невежкой, не обращая на них внимания, поскакали дальше по дороге и скоро выехали из рощи.
На открытом месте было светлее. На западе тучи разорвались, и вившаяся вдоль рощи и поляны речка вся загорелась в лучах заходящего солнца.
До самого берега речки поляна была усеяна трупами и тяжело ранеными.
Лошади храпели и упирались, но Михайла и Невежка изо всех сил настегивали их, чтобы поскорей проехать мрачное поле.
Кое-где валялись и трупы лошадей, но живой лошади, потерявшей седока, не видно было.
– Эх, нет мне удачи! – пробормотал казак, когда они пересекли поле недавней битвы. – Придется, стало быть пешим итти.
Михайла придержал лошадь.
– Ступай, брат, тут село близко. Скажи спасибо, что нога цела. Коня раздобудешь.
Казак слез и, опираясь на палку, побрел, прихрамывая, к видневшейся на берегу речки деревне.
Михайла с Невежкой поскакали дальше.
Теперь уж недалеко было Ахлебинино, где они переправлялись через Оку на пути в Тулу.
За четыре дня Ока сильно разлилась, и барка перевоза приставала гораздо дальше в полях. Когда они подъехали, на берегу шумела толпа пеших казаков.
– То со страженья, видать, – сказал Михайла Невежке, подъезжая ближе.
Со стороны села подплывала пустая барка.
Завидев Михайлу с Невежкой, казаки бросились к ним.
– Ишь, мужики на лошадях! – кричали они. – A мы вон, казаки, пешие. Ну-ка мы их! Все хоть пара коньков.
Невежка пытался поворотить коня, но казаки хватали его за повод.
– Да вы что, братцы, аль впрямь воры? – крикнул Михайла, отбиваясь от наседавших на него казаков.
– За вас же, черти, бьемся! – кричали казаки. – А вы, вишь, и конем не поступитесь, дьяволы! Наших-то тоже полегло немало.
– Да стойте вы! – кричал Михайла. – Чай, мы не по своему делу. Из Тулы мы. Нас князь Шаховской к Болотникову с грамотой послал.
– Брешешь! – крикнул старый казак. – Станет князь наш мужика гонцом посылать. Чай, у него казаки есть.
– Да ты гляди, дядя, я грамоту покажу.
Пока Михайла доставал кошель, из толпы казаков выступил один.
– Та я ж их знаю! – крикнул молодой казак с чубом. – Та и того конька видав. Торговал у их в Туле. Они про князя нашого пытали, а конька не дали.
– Ну, колы ты их, Опанас, ведаешь…
– Вон, гляди, грамота, и с печатью, – сказал Михайла, показывая свиток. – Болотникова Иван Исаича князь Шаховской в Тулу зовет. Мы с его войска.
Казаки захохотали.
– Воины тоже! Чай, и пищалей не видали! – кричали они, но уже не пытались стащить Михайлу с седла. – Хай их едуть! На селе, чай, коней богато.
Барка между тем подошла, и Михайла с Невежкой торопливо пробились вперед и въехали на барку.
– А войско-то ваше где ж? – спрашивал Михайла старого казака.
– А кои на конях берегом поскакали с князем Телятевским за стрельцами – из-под Калуги царские войска гнать.
– Вот ловко! – крикнул Михайла. – Ну, коли так, Иван Исаич враз и выступит. Придем в Тулу, а оттуда разом на Москву. А вы как же? – прибавил он, поглядывая на пеших казаков.
– Да и мы тож. Раздобудем тут на селе коней, да и поскачем за князем.
На другом берегу Михайла с Невежкой, не заезжая в село, погнали лошадей в объезд – на дорогу в Калугу. Они торопились. Солнце уже зашло, и наступали сумерки.
– Самая пахота, – сказал, отъехав немного, Невежка, – а их, казаков тех, гляди сколько. Близко сотни. И всем коней нужно. Отберут у мужиков, ведомо. А на чем пахать?