Но в эту минуту раскрылись большие двери из столовой горницы, и в сени вошла княгиня Воротынская с подносом, на котором стояла золотая чара с вином, а за ней дворецкий нес братину, чтоб снова изливать чару, когда гость осушит ее.
Княгиня подошла к первому к Михайле Васильичу и низко поклонилась ему. Скопин встал, отдал поклон, взял из ее рук чару, весело улыбнулся и осушил до дна. Выпив, он еще раз поклонился княгине и, по обычаю, поцеловал ее в уста. Дворецкий сейчас же снова наполнил чару, и княгиня подошла к следующему гостю, цареву брату Дмитрию Ивановичу Шуйскому, потом дальше к другим гостям.
Михайла повернул голову, следя глазами за хозяйкой, обносившей гостей и целовавшей каждого в уста.
Вдруг Михайла весь содрогнулся. Кто-то вскрикнул страшным, диким голосом. Михайла оглянулся.
Господи! Что такое? Это Михал Василич кричит. Вскочил, рвет на груди кафтан, шатается, хрипит.
Хозяин и гости бросились к Скопину, подхватили его не дали упасть, положили на лавку. Михайле не стало его видно.
Кто-то кричит: «Двери раскройте! Жарынь – не продохнешь!» Кто-то другой: «С уголька его спрыснуть!»
Слуги тоже бросились в сени и втолкнули туда Михайлу со Степкой.
Вот он, Михал Василич. Лежит на лавке белый, словно сахар, на губах пена, из носу кровь течет. Шум, крики, суматоха. У Михайлы дух захватило. Да что же это? Неужто?.. Неужто подсыпала что ведьма та, княгиня Воротынская? Он оглянулся. Княгини не было видно, а князь хватался за голову, бил себя в грудь, что-то кричал, обращаясь то к тому, то к другому из гостей, словно оправдываясь.
Михайла с ненавистью смотрел на него. Проклятый! Проклятый! И зачем пришел к нему Скопин?
Степка дернул Михайлу за полу и шепнул ему:
– Идем-ка лучше от греха.
Но Михайла только отмахнулся. Он не мог глаз отвести от Скопина. Неужто не оживет он? Все тогда пропало. Проклятый Воротынский! Без него разве его жена посмела бы!
Принесли носилки, положили на них громко стонавшего Скопина и понесли из сеней во двор. Михайла пробрался вперед. И в эту минуту на глаза ему вдруг попался Олуйка Вдовкин. На пиру он не видел его. А теперь тот тоже протискивался на крыльцо и искоса поглядел на Михайлу. Михайла толкнул локтем Степку и показал глазами на Олуйку. Степке сразу вспомнилось, как он сказал тому Вдовкину, что Михайла был холопом Воротынского. И зачем он сказал про то? Вдовкин пробрался вперед и стал что-то нашептывать Воротынскому. Тот сначала только досадливо отмахнулся, но потем стал, видимо, прислушиваться. И Михайла, и Степка, не сводя глаз, следили за ними.
Князь обернулся, поманил своего дворецкого и когда тот подошел, сказал ему что-то, кивнув на Вдовкина. Михайла не стал больше дожидаться, он дернул Степку за рукав и шепнул ему:
– Можешь через черные сени вывести?
Степка поглядел на Михайлу, кивнул, что-то сердито пробормотал и, не спрашивая больше, замешался в толпу, наполнявшую сени. Михайла не отставал от него.
Гости сгрудились у выходных дверей, торопясь выбраться на крыльцо. Но с крыльца, видимо, кто-то протискивался обратно, расталкивая гостей. Слышны были отдельные голоса:
– Где? Где? Который?
– Да вон, впереди, со Степкой.
Степка с Михайлой выбрались из толпы и все быстрей бежали по каким-то закоулкам. За ними слышен был топот многих ног и крики. У Михайлы падало сердце – вот-вот сейчас схватят, и он опять навек холоп. Вдруг за одним поворотом он заметил не донизу спущенное окно. Дернув Степку за рукав, он приподнял окно, быстро пролез наружу, нащупал ногой балки стены и стал спускаться, придерживаясь за выступ окна. Окно над ним стукнуло, и все затихло. Стало быть, Степка успел запереть окошко. Михайла соскочил на землю и оглянулся. У парадных сеней тихо переговаривалась густая толпа нарядных гостей, ближе кучера снимали торбы с лошадей, перекликаясь между собой, не зная, подавать ли к крыльцу или нет. От крыльца к воротам потянулась пешая толпа с носилками впереди.
Вдруг из-за дома послышались опять крики:
– Где он, дьявол? Ровно скрозь землю провалился!
– Круг дома бежи! Не упустить бы.
– Да не! – звонко кричал Степкин голос. Следом я бежал, схватил было, да не удержал, он с крыльца скатился и к конюшням кинулся. Аль он на передний двор посмеет?
– Ну, вали к конюшням! – крикнул дворецкий: – А ты, Ванька, бежи на передний двор, погляди.
За домом слышался топот, перекликанья, из-за угла выскочил косматый малый и, разинув рот, оглядывался кругом. Вот сейчас заметит Михайлу. Куда ему деться? К гостям не кинешься: там Олуйка и князь. Через двор бежать – отовсюду видно. В эту минуту кто-то крикнул:
– Князю Шуйскому, Дмитрию Ивановичу, подавай!
Вокруг самой парадной кареты засуетились люди.
Конюхи выравнивали восьмерик лошадей, кучер влез на козлы, слуги суетились около подножек. Михайла оглянулся на парня, тот глядел в сторону крыльца. Михайла решительно отделился от стены, перебежал короткое расстояние до карет и замешался в толпу челядинцев Дмитрия Иваныча. На него никто не обратил внимания.
Карета тронулась к крыльцу, и Михайла, укрываясь за ней, шел туда же. Там ни князя, ни Олуйки не могло быть, они пошли за носилками, а лохматый Ванька и не взглянул на карету. Он все глядел по сторонам.
Карета остановилась, дворецкий откинул подножку, и, Михайла, прижавшись к высокому колесу, почувствовал, как весь кузов осел и зашатался под грузными шагами князя. Через минуту подножка шумно поднялась, стеклянная дверца захлопнулась, и раздался голос:
– Трогай!
Конюхи, державшие лошадей, отскочили, но челядинцы побежали по бокам кареты, не отставая от лошадей, бежавших на этот раз не очень быстро. Михайла тоже не отставал. Когда карета пересекала двор, один из челядинцев взглянул на Михайлу и сердито сказал:
– Ты чего к нам пристал, страдник?
Михайла забормотал что-то, все не отставая от кареты, но в эту минуту, на его счастье, карета выехала из ворот и попала в густую толпу народа. Люди теснились к стеклянным дверцам, расталкивая челядинцев и стараясь разглядеть, кто внутри.
– Кого ж там на носилках-то понесли? – слышались голоса.
– Сказывают – Скопина, Михал Василича.
– Ахти, царица небесная! Да что ж с ним?
– Угостила, стало быть, роденька! – сердито крикнул кто-то из толпы.
– Кто едет? – спрашивал другой.
– Не видишь? Царева брата, Дмитрия Иваныча… Рад, небось!
– Трогай живей! – крикнул сердитый голос из кареты.
Лошади рванули вперед. Михайла быстро отскочил в сторону и замешался в толпу.
В несколько минут он уже был далеко от дома Воротынского. Но что делать дальше, он не знал. Итти к Патрикей Назарычу? Но коли это Вдовкин на него князю наговорил, так ведь он же Михайлу туда привел. Живо и погоню приведет. Ну, не сразу же. Он, верно, Скопина еще проводит.
«Успею забежать, – решил Михайла, – может, Патрикей Назарыч что посоветует».
Он повернулся и решительно зашагал к Китай-городу.
По Китай-городу он чуть не бегом бежал. Вот и дом Патрикей Назарыча.
Едва он вошел во двор, как следом за ним с хохотом вбежал Степка.
– Ловко я их! – крикнул он, хлопнув Михайлу по плечу. – Говорю, со мной не пропадешь! И по сию пору по конюшням лазают, ясли обшаривают.
И Степка опять громко захохотал.
На его хохот на крыльцо вышел Патрикей Назарыч и, усмехнувшись, спросил:
– Чего регочешь? Аль больно весело гулялось?
Михайлу точно по голове ударило. Спасаясь от погони, он как-то позабыл на время, что они со Степкой только что видели.
– Идем-ка в избу, Патрикей Назарыч. Какое там веселье! Такое видали, что не приведи бог! В избе Михайла, запинаясь, путаясь, рассказал, что они видели на пиру и как Михал Василича еле живого унесли на носилках домой.
– Что ж ты, Степка, дурень, хохотал? – вспомнил вдруг Пантелей Назарыч. – Не малое дитё.
– Да нет, не с того он, вступился за Степку Михайла. – То, видишь ли, Патрикей Назарыч, – немного смущенно заговорил он, – не вспомню я, сказывал я тебе, аль нет, что ране я холопом был того самого князя Воротынского. Тому уже близко четыре года будет. Мне бы не соваться к ему, да уж больно охота была на Михал Василича поглядеть, да и дворня тут вся новая у князя, некому бы и узнать, кажись.
– Кто же признал? – спросил Патрикей Назарыч.
– Да Вдовкин Олуйка князю нашептал.
– Ишь стервец! – вскричал Патрикей Назарыч.
Но тут Михайла опять вспомнил, что тот же Олуйка привел его к Патрикей Назарычу и ему не след тут оставаться.
Он встал, поклонился в пояс Патрикей Назарычу и проговорил:
– Спаси тебя бог, Патрикей Назарыч, за твою доброту и за ласку! А ноне мне от тебя выбираться пора.
– Постой ты, Михайла, – остановил его Патрикей. – Куда ж ты пойдешь?
– Москва велика. Где ни то притулюсь. Всю Русь-матушку исходил, не пропал же.
– Нет, то не гоже, – возразил Патрикей Назарыч. – Не пущу я тебя побираться. Идем-ка к Карпу Лукичу. У него голова не нашей чета. Он что ни есть присоветует. А Степка пущай тут. Коли придут, ты, Степка, глаза им отведи.
– Он может, – сказал Михайла. – Кабы не он, не уйти бы мне от княжой дворни. А он со следа сбил.
– A как ты-то ушел? – с любопытством спросил Степка.
– Да промеж челядинцев Дмитрия Ивановича замешался, с ними и со двора ушел.
– Вот ловко-то! – радостно захохотал Степка. – Царев брат тебя, стало быть, вызволил. А там разговор был, что он это Воротынскую-княгиню подбил Михал Василичу чего ни то подсыпать. Тот ему что бельмо на глазу. Он, сказывают, сам царем-то быть охотится.
– Брешут, может? – неуверенно остановил его Патрикей. – А ты язык-то не больно распускай, Степка. Ну, сиди покуда дома, а мы с Михайлой к Карпу Лукичу подадимся.
III
Карп Лукич степенно поглаживал широкую бороду, слушая Патрикея Назарыча, потом молча оглядел Михайлу и сказал, обращаясь к Патрикею:
– Пущай у меня остается. Ко мне не сунутся. А там поглядим, – может, куда послать доведется. Гонцы-то мне надобны.