Двадцатого октября в темную, ненастную ночь Михайла, засунув за голенище нож и привесив к поясу саблю, отправился, не сказав никому, через всю Москву к открытому им ходу. Главная трудность была в том, чтобы разыскать ход, в самом ходе все равно темень была ночью и днем. На всякий случай Михайла захватил трут и огниво, если ему не удастся ощупью найти ход. Но оказалось, что он хорошо запомнил дорогу и пришел как раз к тому месту, где начинался ход. Только в последнюю минуту он споткнулся о камни и полетел головой вниз в отверстие. По счастью, ступени лестницы начинались довольно высоко, он ухватился за верхнюю и успел удержаться. Только при падении сабля выскочила из ножен и загремела по каменным ступеням. Немного опомнившись, он высек огонь и стал искать саблю, но никак не мог найти, сколько ни шарил. Должно быть, она провалилась в одну из щелей между камнями. Михайла торопился и решил махнуть рукой на саблю. Все равно, если поднимется тревога, он один с саблей не отобьется от ляхов, а если ему удастся вывести Маланью тайком, ему никакого оружия не надо будет.
Он быстро спустился по лестнице, пробрался через ход и поднялся на другом конце наверх. Прошлый раз, уходя обратно, он не забыл опустить подъемную дверь, но засыпать ее сверху мусором он конечно, не мог и теперь немного опасался, что ляхи забрели за чем-нибудь в часовню, наткнулись на вход и завалили его.
Но ему повезло. Как только он уперся головой в дверь, она начала подниматься легче, чем первый раз, и через минуту он уже был в часовне. Он сразу же ощупью прошел к двери и притворил ее. Кругом было тихо и темно. Шел дождь. Михайла прислушивался. До него не доносилось ни звука. Но вот раздался какой-то выкрик, и сразу же ему ответил другой такой же. Должно быть, это перекликались караульные на стене. Ему надо было незаметно выйти и попробовать пройти Спасские ворота. Та баба говорила, что Маланья живет у капитана в сторожке у ворот. Он забыл спросить, по какую сторону ворот – отсюда или из Кремля. Он старался припомнить, когда они со Степкой ходили к патриарху, где была сторожка. Как будто с той стороны, изнутри. Коли бы здесь, так капитану, верно, ту часовню и отдали бы, – им ведь наши святыни ни к чему.
У Спасских ворот никакой сторожки не было, и самые ворота были не заперты. Ведь Китай-город, как и Кремль, был весь в руках у ляхов, так и запирать было не от кого. Михайла смело вошел под темный свод. Держась за стену, он медленно пробирался под сводом к внутренним воротам. Те-то ворота, пожалуй, заперты. Как-то он через них проберется? Все время он протягивал вперед одну руку, чтобы нащупать ворота. Наконец рука ткнулась в обитую железом стенку. Это, верно, калитка для пешеходов. Только что он начал ощупывать ее, как снаружи загремел засов и калитку распахнули. Михайла еле успел отскочить к стене и отступить глубже под свод. Мелькнул свет, и в освещенном отверстии показался невысокий человек в блестящем шлеме. Сабля загремела, задев за порог, зазвенели шпоры, и сиплый сердитый голос крикнул что-то, – верно, по-польски, – Михайла не понял.
Михайла почему-то решил, что это и есть Маланьин капитан. Он прижался к стене и ждал, что будет. Капитан захлопнул калитку и загремел ключом.
«Что если он унесет ключ?» – подумал Михайла.
Капитан повернулся и зашагал посредине свода, что-то негромко бормоча.
Михайла бросился к калитке. «Если ключа нет, – мелькало у него, – догоню и заколю ножом, а ключ добуду». Но ключ торчал в замке. Верно, капитан боялся не того, что туда кто-нибудь проберется, а чтоб оттуда кто не выбрался.
Михайла притаился, выжидая, когда шаги капитана замолкнут. Как только все затихло, он бросился к калитке и повернул ключ, стараясь, чтоб он не очень сильно загремел. Он и правда щелкнул слабо, и калитка отворилась почти бесшумно. Михайла вынул ключ, переступил порог и оглянулся. Направо стоял небольшой домик, с другой его стороны, верно, было оконце, и из него на землю падал свет, слегка разгоняя мрак кругом.
Михайла пробрался к оконцу и заглянул. На лавке сидела Маланья, опершись на локоть.
Михайла вернулся к калитке, замкнул ее изнутри и сунул ключ себе за пазуху. Так-то капитан не сразу обратно попадет, коли вернется. Потом он бесшумно поднялся на крылечко и потянул дверь. Она была заперта. Он негромко постучал. Сначала все было тихо, потом послышались торопливые шаги, и знакомый женский голос спросил сердито:
– Чего тебе? Почто вернулся?
– Малаша, – зашептал Михайла, прижавшись губами к самой двери, – то я, Михайла. Слышишь? Впусти меня. Аль не признаешь?
За дверью раздался какой-то не то стон, не то вскрик, и тот же голос крикнул:
– Михайла! Не может статься!
– Говорю – я самый, проговорил Михайла чуть погромче. – Отворяй скорей!
Засов отодвинулся, и дверь слегка приотворилась.
Михайла потянул ее и увидел перед собой Маланью, сильно похудевшую, но чистенько одетую и, видимо, здоровую.
– Михайлушка! – вскричала она. – Как ты? Откуда? Или тоже в полон попал?
– Потом расскажу. Хочешь уйти от них, или, может, нет? – с некоторой досадой спросил Михайла. – Может, здесь не плохо тебе?
– Ох, что ты! Да как уйти-то? Заперто!
– Отворю я, – сказал Михайла уверенно. – Сбирайся скорей. Кто еще в том доме живет?
– В той половине, – махнула рукой Маланья, – караульные.
– Живей! – торопил Михайла.
Маланья дрожа натянула шубейку, покрылась платком. Михайла схватил ее за руку, распахнул дверь, они быстро сбежали с крыльца и кинулись к калитке.
– Заперта! – шепнула Маланья.
Михайла, не отвечая, достал ключ и хотел сунуть его в скважину. Но в эту минуту снаружи кто-то стал шарить рукой по калитке и, не находя ключа, крикнул сиплым голосом:
– Пся крев! Цо то таке?
Михайла неслышно всунул ключ в скважину. Он понимал, что медлить нельзя. Через минуту сбегутся ляхи. Он выхватил из-за голенища длинный нож, оттолкнул Маланью, одной рукой повернул ключ, другой, в которой был нож, распахнул калитку и занес нож. Прямо на него кинулся тот самый человек и обхватил его, пытаясь сбить с ног. Но Михайла с силой опустил нож и почувствовал, как он погружается во что-то мягкое. Сразу же руки капитана ослабели, он громко застонал и сполз на землю.
Михайла выдернул нож, подхватил тело под руки и втащил обратно в калитку, крикнув Маланье:
– Ключ вынь!
Маланья дрожащими руками вытащила ключ и шагнула через порог. Михайла оттащил к стене убитого, выхватил у Маланьи ключ, быстро захлопнул калитку, замкнул, оставив ключ в скважине.
За калиткой уже слышались торопливые шаги, и кто-то пытался открыть ее.
– Ключ в замке! – крикнул чей-то голос по-польски.
– Скорей, – шепнул Михайла, хватая Маланью за руку, и побежал бегом под сводом к выходу на Красную площадь.
В ту минуту, как они добежали до ворот, сзади вдруг мелькнул свет и раздались крики. Должно быть, караульные ворвались-таки и увидели капитана.
Михайла выскочил из ворот, крепко держа Маланью за руку. Где-то в темноте слышался топот, крики. Сейчас их могут схватить. Михайла со всех ног бежал к часовне. Вот и крыльцо. Он потащил Маланью к подполью, крикнул: «Сходи вниз!» и полез следом за ней, опуская в то же время над головой подъемную дверь.
В ту самую минуту, когда дверь в подполье захлопнулась, в часовню ворвался отряд поляков. Они стали обшаривать часовню. Маланья с Михайлой быстро спускались вниз, каждую минуту ожидая, что их настигнут. Но, должно быть, не зная о подземном ходе, поляки и не искали его. Не найдя никого в часовне, они, видимо, решили, что ошиблись в темноте, и беглецы пробежали мимо.
Михайла в двух словах рассказал Маланье, как он узнал про нее и как задумал выручить.
– А Ванятка? – дрожащим голосом спросила Маланья, – убили, псы?
– Жив, – ответил Михайла. – Карп Лукич принял.
– Господи, слава тебе! – вскрикнула Маланья и еще больше зарыдала. А я-то, – всхлипывая говорила она, – гадала – нет его… Побегу туда!
Михайла обрадовался, что Маланья пойдет к Карпу Лукичу. Он не мог придумать, куда ему девать ее. Когда они выбрались наружу, Маланья кинулась на шею Михайле и пробормотала:
– Михайлушка, сердешный ты мой! Вновь ты меня от лютой смерти спас! Век я того не забуду!
– А ты-то, – перебил Михайла, освобождаясь от Маланьиных рук. – Кабы не ты, когда еще помер бы. Ну, прощай покуда. Зайду проститься. Разыщешь, что ли, Карпа-то Лукича?
– Разыщу, – пробормотала Маланья, глотая слезы.
Михайла быстро зашагал в обратную сторону, к ставке Пожарского. Теперь одна тяжесть с него спала: отплатил он Маланье. Послезавтра на штурм они пойдут. Коли возьмут Москву, он тотчас и уйдет. К Карпу Лукичу только зайдет проститься, ну и к Гаврилычу тоже.
VI
На другой день Пожарский послал Михайлу в таборы сговориться про штурм. Михайла должен был до света провести небольшой отряд подземным ходом на Красную площадь и оттуда тихо пробраться по Китай-городу к Никольским воротам, перебить там караул и впустить ополчение. Трубецкой, коли захочет, может послать с Михайлой полсотни казаков, и они пускай через иные ворота впустят казаков.
Михайла охотно поскакал с таким порученьем.
Объехав Белый город, он проскакал чуть не мимо дома Карпа Лукича, и на этот раз его сильно потянуло туда. Но времени не было. Пришлось отложить. Выехав на Яузу, Михайла на всякий случай поехал по тем местам, где была раньше землянка Гаврилыча. Он уже проехал мимо, не встретив его, и выезжал к палаткам войскового начальства, когда его окликнул Гаврилыч.
Михайла рассказал ему, с чем его послал Пожарский, и Гаврилыч сразу же повернул с ним к палатке Трубецкого просить атамана, чтоб он позволил Гаврилычу с товарищами вместе с Михайлой пробраться в Китай-город.
Трубецкой был очень доволен, что Пожарский хотел разделить с ним славу освобождения Москвы, и разрешил Гаврилычу итти вместе с Михайлой. Михайла с Гаврилычем сговорились встретиться в ночь у Пушкарского двора. И казаки, и ополченцы так и рвались в бой. Наконец-то они сообща ударят на ляхов и выгонят их из Китай-города и из Кремля!