умал то, что стояло в грамоте.
– Да как же то может статься? – заговорил Патрикей Назарыч. – Когда ж то было-то? Нас, торговых людей, и не созывал никто, да и Ермоген патриарх на то в жизнь согласу своего не дал бы.
Карп Лукич даже как будто виноват оказался, что он такие слова прочитал.
– Так тут все и прописано, как я читал, – проговорил он с недоумением. – А только не было того. С митрополитом Филаретом, может статься, и держали совет бояре, он давно королевичеву руку тянет. А с иных людей и спросу не было.
– Крест целовали ляху? – вскричал подьячий Филатов. – Да ведь еретик он! Нашу веру, стало быть, нарушит.
– Дай срок, – прервал его Карп Лукич, – дальше почитаем. Может, в толк мы не взяли. Послушайте уж, а там рассудим: «… целовали крест, – повторил он, – Владиславу Жигмунтовичу…» Общий ропот опять прервал его, но он махнул рукой и продолжал: «…на том, что ему, государю, быть на Владимирском и на Московском и на всех государствах Московсково царствия великим государем, царем и князем всея Руси в нашей православной крестьянской вере греческого закона!..»
– Как же так, – опять прервал Карпа Лукича на этот раз Патрикей Назарыч, – еретик же он, латынской веры?
– Окстится [Окрестится, т. е. примет православную веру – Прим. ред.], стало быть, – неуверенно проговорил Карп Лукич. – Ну, слушайте дале: «…а съезд был под Москвою с гетманом Станиславом Станиславовичем Желтовским и по договору с гетманом записи меж себя розняли и крест целовали, что нам послати бити челом Жигмунту, королю польскому, чтобы он пожаловал дал нам сына своего Владислава на Московское государство… А по которой крестной записи мы крест целовали и тое запись послали к вам, подпися под сю грамоту и вам бы со всеми людьми по той записи крест целовати и как крест поцелуете, и вам бы о том к нам отписати».
Далее и впрямь была приложена крестная запись и все подписи бояр седминачальных, – Карп Лукич развернул лежавший перед ним свиток.
Все сидели ошеломленные. Московские посадские переглядывались между собой, а пермичи смотрели на Карпа Лукича, ожидая от него дальнейших разъяснений. Но Карп Лукич молчал. Он был человек осторожный и высказываться перед приезжими не находил удобным. Михайла с ожиданием смотрел на Патрикея Назарыча. Его так и распирало, до того хотелось крепко выругаться на проклятых бояр, обдуривших весь православный народ и продавших Московское царство проклятым ляхам.
Патрикей Назарыч был совершенно подавлен. Он никак такого не ждал. Выходит, Михайла-то прав был. Нельзя боярам веру давать. Он поглядел на Михайлу. Тот сидел красный, запустив пальцы в спутанные волосы.
– Чего ж нам-то делать? – спросил Пятой Филатов. – Как мы с сей грамотой на Пермь поедем? Да нас там на сходе изобьют. Веры нам не дадут. Скажут – ляхам продались.
– Того не может статься, – возразил Карп Лукич, – тут своеручные подписи седми бояр. А по моему разумению, – прибавил Карп Лукич, немного помолчав значительно поглядев на пермичей, – вот бы как сделать: по первой грамоте, какая после вас получена была в Перми, послать выборных на Москву царя выбирать, а на Перми собирать ратных людей, чтоб по времени на Москву послать ляхов прогонять, и с иными городами о том ссылаться. А сию грамоту, что я чел, ровно бы и не получали. Никому про нее и не сказывать.
– Как же, Карп Лукич, – возразил Пятой Филатов, – нам ведь сия грамота под наш подпис дадена, с нас, стало быть, и взыск будет.
– До вас, до Перми Великой, покуда доберешься. Коли сомнение вас берет, вы с теми выборными на тот раз не приезжайте… Пущай иной кто едет. А я так полагаю, что долго тем седми боярам не процарствовать. Уж царя московский народ скинул, так неужто боярам поддается? Ты как полагаешь, Патрикей Назарыч?
Патрикей Назарыч уж давно с одобрением кивал на речи Карпа Лукича. «Ишь ведь как ловко пермичам присоветовал. Голова!» – думал он.
– Ведомо, не попустит народ московский ляхам поддаться, – уверенно проговорил он, поглядев на Михайлу. – Назавтра нам, посадским, собраться надобно и обо всем том совет держать.
Вскоре после ухода пермичей услыхал раз Михайла из своего чулана, как в поварне бабы вдруг громко заговорили, заахали, и тотчас мужицкий голос незнакомый загудел. Горестно так незнакомый тот говорит, чуть что не плачет, и Мавра Никитична за ним ахает. Потом словно ушла она в горницу, а немного погодя сам Карп Лукич в поварню входит. Голос у него зычный – все слышно.
– Здорово, – говорит, – Наум. Неужто правда, Мавра сказывает?
…«Наум, – соображал Михайла. – Так это ж будто Козьмы Миныча старший приказчик. Аль нет?»
Что тот говорил, не разобрать было.
– Всех перебили, черти окаянные! – крикнул Карп Лукич.
Тут уж Михайла выскочил в поварню. Так и есть – Наум от Козьмы Миныча. Оборванный, встрепанный, словно его цепами молотили. Тулуп весь в крови. Лицо раздулось. На Михайлу он и не посмотрел.
– Ишь чортовы ляхи! Провалиться им в преисподнюю! – сердито сказал Карп Лукич. – И гурт угнали? Убыток-то какой!
Наум с отчаяньем махнул рукой.
– И как я Козьме Минычу на глаза покажусь? – проговорил он плачущим голосом. Три года, почитай, гуртов не посылали. То мордва, то черемиса, ровно волки голодные, круг Нижнего рыскали. Ноне, как тушинского воеводу Вяземского повесил о Рождестве Алябьев наш, поспокойней стало. Гадали мы – ноне можно.
Науму, видно, хотелось все высказать и, главное, перед собой оправдаться, что его вины тут не было.
– Охрану большую дал Козьма Миныч, – продолжал он. – Десять человек работных людей с пищалями. Правда, они к пищалям-то непривычны. Может, лучше бы топоры. А то, как наскочил на нас ляшский отряд – уж недалеко от Москвы, кричат чего-то, саблями машут, – наши кинулись было на них, пищалями словно дубинками отбиваются. Те, черти, живо пищали у них выбили, секут их саблями, а иные скот окружают и угнать ладят. Тут я как закричу: «Не давайте, братцы! Хозяйский ведь! Что хозяин с нами сделает!» Наши-то опять к скоту кинулись. Кабы разбежались все, может, и не стали бы гнаться, а как они с ляхами сцепились, так и порубили те их, дьяволы. Меня было тоже схватили двое, вязать хотели. Ну, меня силой бог не обидел, он расправил широкие плечи с вырванными почти напрочь рукавами, отшвырнул я их, а сам в канаву скатился. Тут старшой их чего-то крикнул, вроде, «казаки». Они нас-то побросали, окружили скот и погнали. Наум замолчал.
– Неужто всех до смерти убили? – спросил Карп Лукич.
– Почитай что всех, – горестно проговорил Наум. – Один-то, Семейка, живой был, рука лишь отсечена. Да больно кровь хлестала. С того, верно, и помер, как я ни бился, себя лишь окровянил. Двоих еще недосчитался, Прова да Надейки. Должно, убегли, как те напали лишь. Ну, а иные убитые лежали. Кто заколот, у кого голова рассечена, у кого и вовсе срублена. Ох! Как вспомнишь, сердце зайдется! А пуще всего – скотина! Полсотни голов! Ведь это какой убыток! Незадешево и куплены. Дорожатся поне все. Что только хозяин скажет? Как я ему на глаза покажусь?
– Что ж будешь делать? – заметил Карп Лукич. – Не твоя вина. Ишь нанесло дьяволов на наши головы. Мы тут тоже одни убытки терпим. И по всей Руси то ж. Покуда не выгоним их, не будет нам житья. При Василье Иваныче худо было, а как свели его, и того хуже. Удержу нет бесовым ляхам.
– Как ты скажешь, Карп Лукич? – заговорил Наум. – Может, мне до старшого ихнего торкнуться, чтоб мне за скотину уплатили?
Карп Лукич даже захохотал. Первый раз Михайла слышал, как он хохочет. Все брюхо заколыхалось, хоть и не сильно толст он был. Наум с удивленьем смотрел на него.
– Ну и насмешил ты, Наум, хоть видит бог, как мне тебя жаль. С кого ж ты требовать станешь? Аль они тебе расписку дали? На роже лишь расписались. Благодари бога, что сам-то жив, да уноси ноги. Ничего у нас тут хорошего не дождешься. И везде так. Доконают чортовы ляхи нашу Русь-матушку. Так и скажи Козьме Минычу.
Михайле сильно хотелось расспросить Наума про Нижний, да тот его не признал, а сам назваться не хотел он. Еще про Степку станет спрашивать, а он и не знает ничего. Потом уж падумал он, что и не знают они, верно, что он со Степкой встретился. Да и то, как знать, может, Невежка побывал, рассказал.
На другой день Наум домой собрался, хоть и уговаривал его Карп Лукич отдохнуть. Михайле, как он ушел, еще тоскливей стало. «И чего не ушел я с ним, – корил он себя. Чего я тут сижу, дожидаюсь? Карп Лукич ничего не говорит. Гибнет все, и никто не ведает, что делать и на кого надежду иметь».
VIII
Ничему Михайла больше не верил и ничего хорошего не ждал. Четыре года как он из дому ушел, а воля от него, да и от всех холопов, дальше прежнего. И еще ляхи проклятые на русскую землю кинулись и не сегодня завтра совсем ее растерзают. Уж и в Москву они захаживать стали. И не гнали их оттуда, точно не самые они лютые вороги. Михайле даже в город ходить не хотелось. Как увидит ляха, так бы и кинулся на него, а другие идут и ничего, точно так и надо. В лавки ляхи заходят, и купцы им товары продают, не чем взашеи гнать. Как это можно поганых ляхов в город пускать! А посадские – ничего, точно не их это дело.
Невмоготу стало Михайле смотреть на то. С утра уходил он со двора и норовил забраться подальше на пустынный берег Москвы-реки. Там он сидел часами и ни о чем не думал, глядя на реку. Тут она еще узкая была. Подальше, где в нее Яуза вливалась, пошире она становилась, а здесь, где он себе местечко облюбовал, вроде ихней Имжи.
Сначала просто он сидел, обхватив руками колени, а там как-то пришло ему в голову, что живет он у Карпа Лукича на хлебах, словно так и надо. Вот он и спросил раз у приказчика, нет ли у них во дворе удочки, он бы им, может, рыбки наловил, на уху хоть.
Приказчик Ферапонт с удивлением посмотрел на Михайлу, но ничего не сказал. Давно он диву давался, чего тот парень у них проживает и ни к какому делу его хозяин не приспособит. Но Карп Лукич не такой был человек, чтоб к нему с расспросами лезть. Велел ему жить, – стало быть, пусть живет. А когда Михайла обратился к нему с такой странной просьбой, он только головой покачал и пошел в сарай, где у него в уголке сложена была вся рыболовная снасть. Он и сам любил в воскресный день, когда время не сильно горячее было, побаловаться с удочкой. Ну, не в будни же. Но этого он Михайле тоже не сказал, а только вынес ему уду с лесой, ведерко, жестянку да еще указал, что у них за огородом, куда лишний навоз сваливают, можно червей накопать там их много.