Невероятными усилиями они одолели коридор и увидели перед собой множество дверных проемов.
– Туда,– тяжело прохрипел Язва, который был уже совсем плох, указав куда-то в темноту. С тревогой поглядев на него, Хома перевел взгляд на атамана: глаза Братислава были плотно закрыты, голова закинута назад. Из раскрытого рта вывалился сухой белый язык. Сделав еще одно усилие, бурсак упрямо потянул их за собою.
Наконец впереди показалась лестница, ведущая куда-то вниз. Из последних сил Хома ринулся туда, и, развернувшись боком, они, держа атамана под руки, медленно зашли на узкие ступени. Громко захрипев, Язва, который шел первым, вдруг оступился, и они покатились вниз, толкая друг друга, больно ударяясь ребрами о ступеньки.
Когда Хома наконец очутился в самом низу, тело атамана с легкостью тряпичной куклы рухнуло на него. Глубоко вдохнув, Хома раскрыл глаза и увидел, что Братислав мертв. Его бледно-голубое лицо исказила уродливая смертельная судорога.
Рядом с парнем, закатив глаза, лежал здоровенный Язва. Его толстый живот часто вздымался. Крупные руки чумака мелко подрагивали, изо рта шла густая пена.
В отчаянии оглядевшись, бурсак увидел, что они находятся в тесном помещении, заваленном разным хламом и тряпками. Их больше не окружали ужасные черные стены. Сквозь пыль и плесень со стены проглядывал бледно-желтый известняк.
Глава XIЖестокая месть
Когда Хома открыл глаза, сквозь узкие окна с тяжелыми решетками, освещая желто-белую унылую стену, лился дневной свет.
«Я жив,– промелькнуло у него в голове.– Пресвятая Богородица, я жив!»
Бурсак резко сел, истерически расхохотался и вдруг почувствовал рядом с собой какое-то движение. Вздрогнув, Хома увидел Язву, сидящего на полу на куче грязного вонючего тряпья. С широко раскрытыми глазами чумак жадно перебирал серебряные и червонные монеты в мешочке, который он, вероятно, снял с пояса мертвого Братислава.
Увидев, что Хома смотрит на него, Язва насупился и спрятал мешочек куда-то под мышку, затем, обхватив себя руками, тучный мужчина закачался туда-сюда как маятник, что-то невнятно бормоча.
Встревоженно окликнув его, бурсак не заметил никакой реакции. Чумак лишь продолжал покачиваться, а потом начал еще и всхлипывать. Опасаясь напугать Язву, Хома осторожно уселся на пол неподалеку от него, стараясь не глядеть на застывшее тело Братислава, лежавшее в странной, неестественной позе после падения с лестницы.
Хоме не верилось, что поведение чумака могло вот так враз измениться. Вместо грубого, бесстрашного мужчины Язва вдруг превратился в плачущего, забившегося в угол, перепуганного человека.
С сочувствием глядя на него, Хома не знал, что сказать. Сказать несчастному чумаку, что все будет хорошо? Бурсак сильно сомневался, что Язва когда-то сумеет оправиться от пережитого. Более того, смогут ли они покинуть замок живыми, Хома тоже не знал. По всему выходило, что камень убивал только ночью. Но как тогда объяснить исчезновение Демьяна, который средь белого дня пошел присмотреть за лошадьми и пропал? В то, что чумак попросту сбежал, Хома не верил. За время этого путешествия с черными чумаками парень хорошо узнал их упрямый, жадный характер. За что они все и расплатились этой ночью своими жизнями…
Бурсак с грустью взглянул на Язву, который перестал плакать, но начал сильнее раскачиваться из стороны в сторону. С трудом поднявшись, парень подошел к нему и хотел заговорить. Вскрикнув, чумак повалился на бок и, всхлипывая, пополз по пыльному полу, по тряпкам и мусору, в ужасе оглядываясь.
Не зная, что делать, бурсак медленно пошел за ним. Тогда Язва побежал прочь на четвереньках, переступив через бледное неподвижное тело Братислава, и скрылся за желто-белой перегородкой.
В тревоге выскочив за ним, Хома испугался, что он побежит в черный коридор, но вместо этого Язва забрался в другое служебное помещение, тоже сырое и заваленное разным хламом. Эта комнатушка отличалась только одним: посредине нее виднелась узкая обшарпанная дверь, ведущая, скорее всего, наружу, во внутренний двор крепости.
В первую секунду не поверив глазам, Хома в несколько прыжков оказался возле двери, до смерти перепугав забившегося в угол Язву. Дверь была не заперта.
– Ну конечно! – от радости бурсак несколько раз открыл ее и снова закрыл, впуская в затхлую каморку свежий воздух.– Бродяги же боялись черного камня, зная, что он проклят! – он схватил себя за волосы.– Вот я дурень! Как еще они могли попадать сюда?!
Язва, наблюдавший за счастливым Хомой, глупо заулыбался, но едва парень поглядел на него, тотчас закрыл лицо руками.
– Да, братец,– прошептал ему Хома.– Мы наконец-то свободны. Осталось только придумать, как вывести тебя отсюда.
Спустя некоторое время после долгих уговоров, сопровождаемых улыбками и веселыми играми, Язва наконец позволил бурсаку подойти к нему и даже взять под локоть.
Убедив чумака, что снаружи безопасно и много всего интересного, парень осторожно и медленно вывел его под локоть во внутренний двор замка.
Едва завидев блестящие черные стены, Язва вскрикнул и хотел было ринуться обратно, но Хома, ловко выхватив у него мешочек с серебряными и золотыми монетами, поманил его за собою. Стараясь не глядеть по сторонам, чумак осторожно пошел за мешочком, то и дело всхлипывая, как маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку.
Хоме тоже было не по себе во внутреннем дворе. Нервно дыша, бурсак продолжал натянуто улыбаться Язве, пятясь к воротам и незаметно оглядывая внутренний двор.
Их взглядам предстала жуткая картина: повсюду лежали обескровленные, словно высушенные тела лошадей. Среди них Хома с горечью признал свою серую кобылу. Рядом с лошадьми, запутавшись руками в поводьях, лицом вниз лежал Демьян. Точнее, то, что от него осталось. Тело некогда молодого чумака ссохлось в ворохе одежды.
Проходя мимо тяжелых черных дверей, он застыл на месте от удивления. Дверь подпирали крепко вбитые колья. Именно они и не дали ночью отворить ее изнутри.
Издав пораженный вздох, Хома в отчаянии прокричал.
– Кто же мог это сделать?! – его голос дрожащим эхом разнесся по внутреннему двору.
Вскрикнув, Язва обхватил голову руками и, зарыдав, повалился на мостовую.
– Прости,– парень бросился поднимать его.– Я не хотел тебя напугать, все хорошо.
Чумак упрямо лежал не шевелясь.
– Я просто не понимаю,– ласково поглаживая его по плечу, шептал Хома.– Если Демьян мертв, кто мог это сделать? Да и зачем?
Вдруг на ум бурсаку пришла страшная догадка.
– Бродяжки… – прошептал Хома сухими губами и от потрясения едва не упал на каменную мостовую, но вовремя схватился за Язву.– Какая жестокая месть…
Кое-как добравшись до села, таща тяжелого Язву на плече, бурсак первым делом направился к церкви, которую он видел по дороге к замку. Старик поп был на месте, умиротворенно погруженный в уборку во дворе церквушки, которая оказалась совсем хилой и бедной. Не мешкая Хома направился прямиком к нему.
Завидев вчерашних незваных гостей, седой старик удивленно замер. Лицо его несколько раз поменяло выражение: от паники и злобы до благодарности и тревоги. Взглянув на Язву, который стоял посреди двора, словно круглый дурачок, старик понимающе склонил голову.
– Вы все-таки пошли в замок,– он тяжело вздохнул.– Я же предупреждал.
Не зная, что ответить, Хома подозвал к себе напуганного Язву.
– А эти все чумаки и их атаман на черном коне, – прошептал старик,– они все умерли?
Парень угрюмо кивнул, а поп трижды перекрестился:
– Да упокоит Господь их души…
– Мне нужно возвращаться в монастырь, я семинарист,– помолчав, прибавил Хома, и старик поглядел на него заинтересованно.– Но перед этим я бы хотел попросить вас о помощи.
– Это хорошо, что ты вернешься на путь Божий,– седой поп сокрушенно покачал головой и, слегка склонившись, услужливо спросил: – Может, помощь какая нужна тебе, сынок?
– Оставьте его у себя, при церкви, иначе он пропадет,– парень указал на Язву.– Я обычный семинарист, живу в бурсе, я не могу взять его с собою.
– Нет, это совершенно невозможно,– старик отшатнулся.– При церкви и так яблоку негде упасть. Тем более что этот от черных чумаков…
– Прошу вас,– взмолился Хома.– Поверьте, теперь он добрый, послушный и очень сильный. Он сможет помогать вам по хозяйству. Пока он просто слишком напуган,– пояснил бурсак, глядя на Язву, снова встревоженно прикрывшего глаза руками.– Вы сами рассказывали, что приютили того конюха, который пострадал в замке, сжальтесь над моим другом, иначе он пропадет.
Старик задумчиво и упрямо пожевал губу, не собираясь идти на уступки. Тогда Хома вынул из-за пазухи мешочек и отсыпал небольшую горсть серебра:
– Это благодарность за ваши хлопоты.
Удивленно глядя на серебро, которого он, должно быть, сроду столько не видывал, поп неуверенно кивнул, соглашаясь. Спрятав монеты в карман бедненькой худой рясы, старик ласково подозвал Язву и повел его прочь от церкви.
– Пошли,– уходя, обернулся он на бурсака.– Покажу тебе, где можно помыться, поесть и отдохнуть.
Лежа на следующее утро в стоге сена во дворе перед скромной, но аккуратной мазанкой попа, парень угрюмо вспоминал произошедшее в крепости. Какими бы ни были атаман и чумаки, Хоме все равно было их жаль. Он никак не мог поверить, что бездушный черный камень унес за одну ночь столько жизней.
Размышляя, бурсак вытащил из-за пазухи измятую тетрадь характерника. Перелистывая засаленные страницы, Хома вновь и вновь вчитывался в них, но почему-то точно знал, что там ничего не написано про проклятый камень.
«Неужели характерник никогда не сталкивался ни с чем подобным?!» – разочарованно шептал Хома и неожиданно наткнулся на странную приписку, сделанную сбоку страницы в разделе «Упыри».
В приписке говорилось: «Упыри, вампиры, вурдалаки – все, кто любит поглощать кровь, черпая силы жертвы, пока кровь ее не иссякнет, и она не умрет, помимо средств, убивающих их, не переносят одну вещь…»