— Это ведь суннитские территории, — осторожно произнесла Кэрри.
Фотограф кивнул.
— Хотите сказать, что Дима и Рана — суннитки? — уточнила Кэрри.
— Я? Я вообще молчу, просто фотографирую женщин. Красивых женщин. C’est tout[15].
— Они об этом никогда не говорили?
— Только не со мной, — ответил Абу Мурад, доставая пачку «Голуаз блонд» и закуривая.
— Но вы догадывались, что они суннитки. Вы знали, что Дима входила в партию «14 марта»?
Фотограф пожал плечами.
— Я с моделями о политике не разговариваю. Только о фотографии и… — Он сплюнул табачную крошку. — …enculer[16].
— Чуть больше месяца назад Дима пропала. Куда она делась?
— Это вы шпион, вот и скажите.
— Даже не догадываетесь?
— La adri, — пожал плечами Абу Мурад. То есть «без понятия». — Спросите у Раны, вдруг она знает.
— Тогда расскажите о ней. Она принадлежит к какой-нибудь из группировок?
— Не знаю. А знал бы — не сказал. — Он ухмыльнулся.
— Поверьте, при желании я могу вас разговорить. — Кэрри отобрала у него сигарету и воткнула ее тлеющим кончиком фотографу в щеку.
— Аааааай! — взвыл тот и отпрыгнул. — сука бешеная! — вскрикнул он по-арабски.
Плеснув себе на ладонь минералки, Абу Мурад смочил обожженную щеку.
Вбежала девушка из приемной.
— Скажи ей, пусть убирается, — приказала Кэрри Абу Мураду. — И чтобы без глупостей.
— C’est о’кей, Ясмин, возвращайся на место. Правда, — сказал он девушке.
Помедлив секунду, та вышла.
– Сука! Не смей больше так делать, — сказал фотограф Кэрри, морщась и пальцами ощупывая ожог.
— А ты не вынуждай меня. Ну так что, — повторила Кэрри, — Рана состоит в какой-нибудь группировке?
— Не знаю. Спроси у нее самой, — насупился фотограф.
— С кем она встречается?
— Ты расследуешь гибель Димы? — помедлив, спросил Абу Мурад. — Дело в этом, да?
Кэрри кивнула. Тогда фотограф глянул в окно.
— Не могу поверить, что она умерла. Она мне нравилась.
— И мне тоже.
— La pauvre. — Он нахмурился. «Бедняжка». — Дима завела себе нового хахаля, из Дубая. — Абу Мурад потер большой палец об указательный, мол, клиент был богатенький. — Я его, однако, не видел ни разу. Думал, Дима уехала к нему. Ее и правда все потеряли. Бедная Дима.
— У Раны тоже есть хахаль?
Абу Мурад кивнул.
— Американец. Тоже, наверное, богатый. — Он снова усмехнулся. — Рана — товар не из дешевых.
— Знаешь, кто этот хахаль?
Услышав ответ, Кэрри поняла: бейрутское отделение слили.
— Чего ты меня спрашиваешь? Сама не знаешь? Он из ЦРУ.
Глава 19Хальба, Ливан
Это было старинное здание на холме, с видом на городок Бебнин и море. Наведавшись в местный salon tagmil (салон красоты), единственное место на Ближнем Востоке, где женщины понимали выгоду того, что они — женщины, поскольку могли узнать все обо всех, — Кэрри узнала, что родители Димы погибли. Правда, у нее остался дядя (со стороны отца). Вскоре Кэрри уже сидела в гостиной с престарелой женщиной по имени Маджида — или тетушка Маджида — и пила охлажденный чай со льдом, розовой водой и кедровыми орехами (по ливанской моде). Они устроились на диване, лицом к балкону. Сквозь открытые застекленные двери в гостиную проникал солнечный свет. Кэрри пришла в джинсах, свитере и хиджабе. Представилась американской подругой Димы. О смерти Димы она не сообщила; все равно ФБР держало имена террористов в тайне от прессы.
— Она не говорила, что ее отец, Хамид Али Хамдан, работал на «Аль-Мурабитун»? — спросила по-арабски тетушка Маджида.
— Говорила, — соврала Кэрри.
Во время гражданской войны «Аль-Мурабитун» был самым сильным суннитским ополчением. Этого в досье Димы не упоминалось, да и сама она никому ничего такого не рассказывала.
— Он бился плечом к плечу с Ибрагимом Кулайлатом. В восемьдесят втором его убили израильтяне, да упокоит Аллах его душу, и да сгниют эти обезьяньи и поросячьи дети в аду. Дима была тогда еще совсем ребенком, ей пришлось нелегко без отца.
— Да, разумеется, — пробормотала Кэрри, оглядываясь.
Просто невероятно! Дима — прожженная тусовщица, которая знала всех и могла быть кем угодно в христианском Северном Бейруте — родилась и выросла в консервативном суннитском городке.
— Денег не было. А потом еще ее мать заболела раком. — Тетя покачала головой.
— Как же она выжила?
— Ей помогали: бабушка, я. Правда, потом Дима сбежала в Бейрут, и больше мы о ней не слышали.
— Почему она оставила Хальбу?
— Знаете эту знаменитую актрису Рану? Ее по телевизору показывают.
— Рана Саади? — переспросила Кэрри, лихорадочно соображая: выходит, тот снимок в альбоме Раны — не просто на память о работе!
— Она самая. Отец Раны и бедный Хамид Али, да упокоит Аллах его душу, вместе служили в ополчении. Рана приехала из Триполи и забрала Диму с собой: девочки хотели стать моделями. Я предупреждала племянницу: мол, останься, в Бейруте полно христиан и неверующих. Много того, что для мусульман — haram[17]. Отговаривала как могла, но Дима сказала:
«У меня, кроме внешности, больше ничего нет, тетушка. Это мой единственный шанс чего-то добиться в жизни. И потом, со мной будет дочь друга моего отца».
— С какой стати Рана приехала за Димой?
— Ikram. Долг чести. На гражданской войне Хамид Али спас жизнь отцу Раны.
— Men fathleki, простите, я понимаю, что ее отец, да упокоит Аллах его душу, был героем, но сама Дима вроде в политике не разбиралась… и не была сильно набожной. Дима не придерживалась мусульманских традиций… ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Тетушка Маджида резко посмотрела на Кэрри.
— Она прекрасно знала, кто ее отец и кто она сама, alhamdulillah[18].
— Да-да, конечно, Allahu akbar, — пробормотала Кэрри.
— Allahu akbar, — строгим тоном повторила тетушка.
Итак, Дима была сунниткой, которая сильно отдалилась от корней.
Кэрри возвращалась в Бейрут на «пежо» Верджила. Она ехала на юг по прибрежной трассе. Слева тянулись поля и скопления домов, справа — за домами — море.
«Разве мы сами не отщепенцы?» — произнес Саул, когда Кэрри разговаривала с ним прошлой ночью по зашифрованной спутниковой линии.
— Бейрутскую контору слили. На ней можно ставить крест, — доложила Кэрри.
— Все так плохо? — спросил Саул. Его голос из-за шифрования звучал слегка смазано.
— Даже гламурный фотограф знает, что Филдинг — из ЦРУ, вот и думай: плохо дело или нет.
— А Дима?
— Она из Хальбы. Странно, что эта пикантная информация не указана в досье.
— Так она суннитка? — Саул всегда понимал ее с ходу, за что и нравился Кэрри.
— Как раз сейчас это проверяю. Получается, сорванный теракт в Нью-Йорке — еще большая загадка, чем мы думали. Стали бы шииты помогать суннитам? А если верить Филдингу, то Дима вообще была христианкой. Где смысл?
— Мы что-то упускаем, — сделал вывод Саул. — А что с этой Раной?
— Она тоже с севера, из Триполи. Вероятно, суннитка. Они с Димой знали друг друга: их отцы вместе служили. Занятно, правда?
— Соображения есть?
— Похоже, Рана замешана в деле.
— Да, похоже на то. Что еще нарыла?
— Они были отщепенками. Обе.
— Разве мы сами не отщепенцы? — произнес Саул, напомнив о беседе перед отъездом Кэрри.
Он заехал за Кэрри, собираясь отвезти ее в международный аэропорт имени Даллеса. Ехать, в принципе, было недалеко.
— В Бейруте держись подальше от конторы, особенно от Филдинга, — предупредил Саул. — Иначе так ничего и не выяснишь.
— Что, если мы столкнемся с ним? В Бейруте порой бывает тесновато.
— Скажи, что участвуешь в операции с «доступом по особому разрешению». — Такие операции санкционировались лично директором ЦРУ, действия их участников скрывались даже от сотрудников с доступом к самой секретной информации (включая начальников отделений). — Если Филдинг начнет возбухать, сошлись на меня или Дэвида Эстеса. Никто в бейрутском отделении не должен знать, что ты вернулась в Ливан.
— Кроме Верджила.
— Да, кроме него. Но и к нам, в Лэнгли, ты за помощью обратиться не сможешь. Будешь сама по себе.
— Мне не привыкать.
Сказав это, Кэрри вспомнила белый домик на Фаррагут-авеню в Кенсингтоне, и как соседи перестали разговаривать с ними после того, как отец купил большой дом на колесах и припарковал его на подъездной дорожке. Когда же соседи спросили, зачем ему трейлер, отец ответил: дескать, он погрузит в него семью и отправится на Великие озера, смотреть на чудо. Вспомнила, что им с Мэгги было не с кем играть: в гости никто не заглядывал, да и сами они не могли пойти к соседям — вдруг отец позовет. От матери помощи было не дождаться, а Мэгги все время просилась на улицу. В доме постоянно царила тишина, и сестры прятались ото всех — словно безумие передавалось, как грипп.
— Порой мне кажется, что тебе нравится работать в одиночку, — заметил Саул.
— Я всегда была отщепенкой.
— Все мы такие. Спасибо работе.
— И ты? Ты тоже отщепенец?
— Шутишь?! Хоть на секунду вообрази, каково было мне, единственному мальчику из ортодоксальной еврейской семьи, расти в Каллиопе, что в Индиане, среди белых ретроградов? В пятидесятых и начале шестидесятых? Мои родители чудом пережили холокост и сделались вконец ортодоксальными. Цеплялись за веру, за Бога, словно за край обрыва над пропастью. Мой отец держал аптеку, но во всем городке мы такие были одни. Будто марсиане. Меня не пускали на христианские праздники в школе, отгородили от всего, что родители считали хоть мало-мальски гойским или идолопоклоннич