Были у древних греков и другие слова, обозначавшие любовь. Например, сторге (στοργή) – любовь родственная, прежде всего родительская. Но для дальнейшего разговора о дружбе нам хватит уже известной нам триады: эроса, филии и агапе.
Еще раз подчеркну, что все эти слова не имели четких границ – очень часто они накладывались друг на друга, заменяли и дополняли друг друга. Так, например, несмотря на отсутствие в Новом Завете слова «эрос» (что неудивительно), некоторые видные христианские монахи и богословы пользовались им для обозначения высшей любви к Богу. Но все-таки определенная дифференциация дружеской филии, страстного эроса и жертвенной агапе совершенно очевидна – именно на нее я и хочу обратить ваше внимание.
Традицию определять дружбу как полноценную участницу триады: эрос, филия, агапе – заложил еще Платон в диалоге «Лисид», в котором Сократ со товарищи беседуют о дружбе и любви. Тогда ответа на искомый вопрос «Что же это такое – друг?»[57] Платону найти не удалось, и через несколько десятков лет за поиски взялся его великий ученик Аристотель. Опираясь на философскую систему Платона, он посвятил исследованию дружбы две книги своей «Никомаховой этики», в которых разработал эту тему с доселе невиданной детальностью. Этот труд стал самым фундаментальным из всего написанного о дружбе и оказал огромное влияние на то, как о ней размышляли все пришедшие после Античности мыслители западной и арабских культур[58].
В России эта традиция распространилась благодаря замечательному анализу дружбы, сделанному Павлом Флоренским в его сочинении «Столп и утверждение истины». На Западе же ее приняли после выхода важного трактата Клайва Льюиса «Четыре любви».
Аристотеля больше всего волновал вопрос, какие формы может принимать дружба, или дружеская любовь. Он выделил «три филии» – три основания для подобных отношений, или три вида дружбы – «дружба ради удовольствий», «дружба ради пользы» и «дружба ради самой дружбы»:
Итак, в дружбе, основанной на пользе, люди любят то, что для них благо, а в дружбе, основанной на приятном [удовольствии], то, что им приятно, и друга в этих случаях любят не потому, что он заслуживает любви, а потому что он полезен или приятен. Вот дружба, основанная на случайном, ибо ею любят не человека, поскольку он имеет какие бы то ни было заслуживающие любовь качества, а поскольку одни доставляют пользу, другие – наслаждение. Подобные дружеские связи легко расторгаются, как только люди меняются: их перестают любить, когда они более не приятны и не полезны[59].
Звучит очень знакомо, не правда ли? Дейл Карнеги со своим «заводи полезные связи» и «окружай себя приятными людьми» говорил о том же. Аристотель признает, что дружба ради пользы или ради удовольствия – важная часть нашей жизни. Очевидно, что в нашей жизни будет достаточно одноклассников и одногруппников, деловых партнеров, коллег, соседей, наставников – всех тех, кто будет нам нужен и (или) приятен на разных этапах нашей жизни, но с кем у нас не сложится глубокой и настоящей близости. И все же, признавая важность таких связей, Аристотель называет их «дружбой постольку-поскольку» – ведь связи, ориентированные на пользу и удовольствие, закончатся, когда человек перестанет быть полезен или надоест.
Мне думается, что главный вопрос, который ставит перед нами этот гений из Стагиры[60], можно было бы сформулировать так:
И это все, что ты хочешь видеть в дружбе?
Дорогой читатель, а в твоей жизни есть такие друзья, отношения с которыми идут дальше, чем получение пользы или удовольствия? И куда это – дальше?
Вот как отвечает на этот вопрос Аристотель:
Совершенна дружба хороших людей и одинаково добродетельных. Такие люди одинаковым образом желают друг другу блага… Подобная дружба продолжается, пока люди остаются хорошими, добродетель же – нечто твердое… Итак, этот вид дружбы совершенный как относительно времени, так и во всем остальном; в нем все согласуется, и один получает от другого одинаковое, как это и должно быть между друзьями… Но такая дружба редка, ибо таких людей немного[61].
Третьим, наивысшим видом дружбы великий мыслитель считал отношения, когда люди хотят делать друг для друга что-то хорошее – желают блага. Смысл такой дружбы – быть близким к тому, чьими достоинствами (добродетелями) ты дорожишь. Аристотель называет такую дружбу добродетельной и совершенной. Конечно, в этих отношениях тоже могут присутствовать удовольствие и польза, но они являются побочным результатом общения, а не его основанием. Примечательно, что такая дружба возможна только между людьми, схожими по добродетели, – или, как мы говорим сегодня, разделяющими схожие ценности.
Такие отношения бескорыстны в том смысле, что мы не ожидаем от другого человека ничего, кроме самой дружбы с ним. Мы хотим быть близки к нему не потому, кто он – собственник крупной компании, известный политик или основатель популярного сообщества, – а из-за того, какой он – умный, добрый, честный, смелый, щедрый, справедливый и так далее. Мы ценим «нравственную красоту» человека, хотим приобщиться к ней и готовы делиться своей. Такие отношения длятся долго, ведь добродетель – «нечто твердое» (то есть не слишком изменчивое, постоянное), то, на что можно положиться. И конечно, Аристотель прав в том, что такая дружба редка.
Философ называет такую дружбу совершенной, нам же более привычно понятие «идеальной» дружбы (психологи нередко называют ее «тотальной»). Именно в такую дружбу – после разочарований юности – мы зачастую и перестаем верить в зрелом возрасте. Наши наивность, завышенные ожидания, взрывная эмоциональность и ранимость сменяются «мудростью», настоянной на горечи обид и травм. Мы сформировались, у нас появились критерии привлекательности и нужности. С появлением собственной семьи мы насытили немалую часть наших психоэмоциональных потребностей, и нам не нужно искать дружбы, как в юности. Мы больше не так открыты новому, стали более осторожными. Да и жизненных забот столько, что зачастую нет времени на то, чтобы осмысленно искать близких друзей. И это совершенно нормально! В мире нет ничего идеального, правда?
Судьба была благосклонна ко мне, и за последние пять-десять лет я сумел не только сохранить близкие отношения с несколькими друзьями с предыдущих этапов жизни, но и обрести пару новых близких друзей. Можно ли назвать нашу дружбу идеальной? Не уверен. Но знаю точно – она настоящая! Поэтому я могу утверждать с уверенностью: не верить в идеальную дружбу легко. Я сам в нее не верю.
А как насчет неверия в настоящую дружбу? Это уже похоже на одиночество мизантропа, не правда ли? На убеждение, вызванное прежде всего тем, что у тебя самого не получилось обрести таких друзей, которых можно было бы назвать настоящими.
Не в эту ли ловушку попали и некоторые величайшие умы, сомневавшиеся в существовании настоящей дружбы?
«Друзья мои, друзей не существует», – говорил Кант[62]. Он заимствовал эту мысль у Диогена Лаэртского, использовал ее в виде шутки, но сам признавал, что в каждой шутке есть доля правды. Справедливости ради нужно сказать, что Кант ценил дружбу, даже ставил ее выше любви, но, похоже, настоящих друзей этот кенигсбергский затворник не обрел, хотя и искал.
«Истинная дружба – одна из тех вещей, о которых, как о гигантских морских змеях, неизвестно, являются ли они вымышленными или где-то существуют», – вторил ему Шопенгауэр[63].
Ницше приписывают слова о том, что чем шире твои объятья, тем легче тебя распять, а Гоббс не только считал, что люди по своей природе ищут не друзей, а почета и выгод, которых могут от них получить, но и говорил: «Всякое общество создается либо ради пользы, либо ради славы, то есть из любви к себе, а не к ближнему»[64].
Все четверо, кстати, знали толк в одиночестве – кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Некоторые из них утверждали, что настоящая философия может родиться только в одиночестве. И правда, гениальность и личное человеческое счастье далеко не всегда идут рука об руку.
Большинство из нас в настоящую дружбу, конечно, верит. Мы (те, кто ее познал) можем сожалеть о ее окончании, переживать ее отсутствие, бояться, что ее уже никогда не будет, но полностью списывать ее со счетов – страшновато.
И неразумно! Ведь без любви-филии наша жизнь станет как минимум на одну треть более пресна, даже если в ней присутствуют и любовь-эрос, и любовь-агапе. Американский литератор Анатоль Бройярд говорил: «Любовь и секс – звезды на небосклоне жизни, но душевное здоровье и счастье покоятся на фундаменте дружбы».
Как выражение «настоящий друг» пришло в русский язык, мне выяснить не удалось. Но моя поисковая экспедиция по различным источникам была весьма увлекательной – одним из первых в середине XIX века этим словосочетанием воспользовался писатель Сергей Тимофеевич Аксаков в труде всей своей жизни «История моего знакомства с Гоголем»:
Не помню, виделся ли я с Гоголем в первый день моего переезда в Москву; но 2 октября он приехал к нам обедать вместе с Щепкиным, когда мы уже сидели за столом, совсем его не ожидая. С искренними, радостными восклицаниями встретили его все, и он сам казался воротившимся к близким и давнишним друзьям, а не просто к знакомым, которые виделись несколько раз и то на короткое время. Я был восхищен до глубины сердца и в то же время удивлен. Казалось, как бы могло пятилетнее отсутствие, без письменных сношений, так сблизить нас с Гоголем? По чувствам нашим мы, конечно, имели полное право на его дружбу, и, без сомнения, Погодин, знавший нас очень коротко, передал ему подробно обо всем, и Гоголь почувствовал, что мы точно его настоящие друзья