начально игра была честной – все участники были задействованы в равной степени. Однако спустя пару минут два игрока – на самом деле это были внутриигровые алгоритмы – начинали передавать мяч друг другу, полностью игнорируя третьего участника, человека, над которым и ставился эксперимент. Участники эксперимента надевали шлем с датчиками активности головного мозга, и анализ информации с датчиков показал интересные результаты.
Социальное отторжение, которое участники переживали, когда их исключали из игры, вызывало у них сильные негативные эмоции, и оказалось, что мы фиксируем и психологическую, и физическую боль одним и тем же участком мозга, а именно передними поясной и островковой зонами!
Психологическая и физическая боль фиксируются одними и теми же зонами мозга и ощущаются почти одинаково.
Я понимаю, что специалист, читающий эти строки, может вознегодовать, ведь я сильно упрощаю картину – на самом деле ощущения физической и психологической боли как бы накладываются друг на друга. Но это не меняет сути: боль от психологических переживаний приносит нам страдание, вполне сопоставимое с физической болью. Психологическая, социальная и физическая боль одинаково мучительны!
Автор исследования говорит об этом так:
Обычно мы воспринимаем физическую боль как «реальную» и часто отвергаем социальную боль как «психологическую», но связь между этими двумя видами боли предполагает, что каждое из этих восприятий верно лишь наполовину. Физическая боль – это глубоко психологический феномен, который может изменяться в зависимости от ожиданий, настроения и внимания. Точно так же социальная боль – это глубоко биологический феномен, который был заложен в нашем мозге и теле за миллионы лет эволюции из-за решающей роли, которую он играет в нашем выживании[175].
Эмоциональная боль заслуживает внимания.
Не стоит обесценивать эмоциональные переживания наших близких, как это сделал герой сериала «Лихие». Такое отношение нередко свойственно отцам по отношению к сыновьям, но и всем остальным оно может мешать любить близких людей, включая друзей.
Если у нашего друга болит что-то в душе – напомню, что слово «психика» произошло от древнегреческого «псюхе», то есть «душа», – то, может быть, стоит отнестись к нему так же, как если бы он испытывал физическую боль? Тем более что разделить душевную боль другого человека гораздо проще, чем физическую, а значит, вполне реально облегчить его состояние, всего лишь проявив немного сочувствия и заботы.
Но наш социальный мозг не только чувствует, он еще и считает.
Что мы имеем в виду, когда говорим, что какой-то человек «разбирается в людях»? Что именно это значит? Это биологически обусловленная когнитивная способность – или приобретенная «чуйка»? Как оценить, насколько мы разбираемся в других людях? И можно ли развить этот навык во взрослом возрасте?
Что, если умение разбираться в людях – это не просто способность определить, насколько человек умен, профессионален, порядочен и приятен, но и ответить себе на такие более фундаментальные вопросы о нем, как: чего от него ждать при общении, о чем он думает, чего хочет, что чувствует, во что верит?
Для начала стоит сказать, что есть прямая связь между умением разбираться в других людях и разбираться в самом себе. Еще в середине XVII века английский философ Томас Гоббс писал об этом так:
…В последнее время широко пошла в ход поговорка, что мудрость приобретается не чтением книг, а чтением людей… Есть, однако, другая поговорка, которую в последнее время перестали понимать и, следуя которой… люди, если бы они дали себе труд, могли бы научиться читать друг друга. Это именно афоризм nosce te ipsum (познай самого себя). Смысл этого афоризма сводился… к тому, что всякий, кто будет смотреть внутрь себя и соображать, что он делает, когда он мыслит, предполагает, рассуждает, надеется, боится и так далее, и по каким мотивам он это делает, будет при этом читать и знать, каковы бывают при подобных условиях мысли и страсти всех других людей[176].
В конце 1980-х годов британский клинический психолог Питер Фонаги разработал концепцию теории разума, которую он назвал «ментализация» (mentalizing – «чтение мыслей, понимание ментальных состояний»). В России эту теорию, ставшую основополагающей для понимания нашей способности к межличностному взаимодействию, называют «модель психического развития человека» или просто «модель психического», но название «ментализация» кажется мне более интуитивно понятным, и дальше я буду пользоваться именно им.
Если коротко, то ментализация – это инструмент, который позволяет нам прогнозировать и объяснять поведение людей через понимание их мнений, чувств, намерений, желаний, убеждений и взглядов, которыми они руководствуются в своих действиях. Общаясь с другим человеком, мы неосознанно воссоздаем в своем уме конструкцию его разума, строим собственную теорию или модель того, как он мыслит и что собирается делать, – отсюда и термины «теория разума» и «модель психического».
Разумеется, чем ближе наша связь с человеком, тем более объемным и проработанным выглядит наше представление о его мышлении, тем полнее наша модель. Чем слабее наша связь, чем меньше мы ментализируем, тем более поверхностно наше понимание человека – всего лишь одна или две гипотезы из разряда «Кажется он не умеет логически мыслить», «Кажется он нервничает» или «Кажется он так говорит, потому что верит в бога».
Но не бывает такого, чтобы, взаимодействуя с кем-то хоть сколько-нибудь серьезно, мы совсем не пытались бы понять, что за человек перед нами! Абсолютно все наши социальные связи требуют от нас хотя бы минимальных затрат когнитивной энергии – вот одна из причин того, почему в среднем нас хватает лишь на 150 человек.
Разрешите привести один реальный случай, произошедший со мной не так давно. Мой хороший знакомый Роман рассказал мне, что давно пытается выстроить дружеские отношения с другим моим хорошим знакомым, Андреем. Они оба – предприниматели, с недавнего времени достаточно плотно сотрудничающие по совместному проекту. Их сотрудничество сложилось достаточно быстро, и Роман поймал себя на том, что искренне симпатизирует Андрею и хотел бы подружиться поближе. На момент нашего разговора Роман уже приложил немало усилий: звал Андрея в ресторан, приглашал сходить в баню, предлагал вместе сыграть в теннис. Однако Андрей всякий раз вежливо отказывался, ссылаясь на занятость, и доброжелательно держал дистанцию.
– Как ты думаешь, почему он так себя ведет? – спросил меня Роман.
Он был искренне озадачен и абсолютно не понимал причин этой ситуации. Я знал обоих достаточно хорошо, чтобы у меня сразу возникла гипотеза о возможной причине. И, обдумав этот разговор, я понял, что объяснить Роману свою гипотезу будет не только полезно для него самого, но и вполне корректно по отношению к Андрею. При следующей встрече я спросил Романа:
– Ты в курсе, что Андрей – глубоко верующий человек?
– Нет, я понятия об этом не имел! Мы никогда не говорили на такие темы, – удивился Роман.
Он с изумлением слушал мой рассказ о том, что Андрей глубоко, но совершенно не демонстративно религиозен. Что он каждое утро молится, почти ежедневно читает Библию и часто ходит на богослужения. При этом Андрей не афиширует свои религиозные взгляды – особенно в компании людей, которые легко и естественно позволяют себе алкоголь, острые шутки и нецензурные выражения. Роман подтвердил:
– Ну да, я такой, какой есть. Я веду себя так со всеми.
Мой собеседник начинал понимать, что его манера общения и стиль поведения могли быть некомфортными для человека других ценностей и взглядов.
В главе «Нити дружбы и кружево судьбы» мы говорили, что взгляды на мораль, религию, этику – это нити, которые могут соединять людей. Но если вместо схожести мы обнаруживаем здесь такие различия, которые вступают в прямое противоречие с нашими взглядами и приносят нам дискомфорт, то ткань близкой дружбы, скорее всего, не сложится, даже если другие нити – например, совместная деятельность – достаточно крепки.
Но вернемся к моему собеседнику. Сказать, что Роман был удивлен, – значит не сказать ничего. Он не только не догадывался о религиозности Андрея, но и не мог догадаться – этой опции просто не было на его «радаре», поскольку он никогда не общался близко с теми, кто еженедельно посещает богослужения. Ему также было сложно понять, почему Андрей ни разу не заговорил о своей вере.
Возможно, Роман и сам не раз оказывался в ситуации, когда ему не хотелось рассказывать о себе кому-то с существенно отличающимися взглядами на жизнь. Получается, что различия в широте кругозора, ограниченная наблюдательность, различия в стилях общения, да и простое непонимание того, что за поведением человека могут стоять отличия во взглядах и убеждениях, зачастую приводят к тому, что мы не понимаем действий и реакций другого человека.
Чем беднее «социальный радар» человека, тем сложнее ему понять причину, по которой другие люди держат дистанцию.
К счастью, Роман все понял правильно, но ведь бывает и так, что мы не понимаем, почему человек не отвечает взаимностью на наше предложение дружбы, и в результате раздражаемся, обижаемся, осуждаем его – или даже совершенно напрасно корим себя.
Интересно, что специалисты всерьез начали изучать способность человека к пониманию чужих мыслей и чувств, когда психиатры взялись за изучение детского аутизма. Многие ученые столкнулись с тем, что дети с аутическими чертами испытывают трудности с ментализацией – умением осознавать желания, намерения и эмоции других людей и «примерять» их на себя для моделирования чужого разума. Это открытие стало важнейшим шагом для создания методик обучения, развития и поддержки людей с расстройствами аутистического спектра.