По-моему, я тогда писал «Дни затмения», переписывал сценарий для Саши – надо было срочно запускаться. Какой-то был летний день, Петропавловка… Я Саше рассказываю это, говорю: «Саша, давай. Давай, – говорю, – стронемся в эту сторону. Давай сделаем такую картину – притчу вполне внятную, но ты можешь это делать своими методами». А Саша поначалу очень заинтересовался, а потом как-то юзом, юзом отскочил и попросил меня экранизировать «Госпожу Бовари» Флобера.
Ну и ладно. Отскочил, значит, отскочил. Значит, что-то его насторожило. Я думаю, это на самом деле был один из переломных моментов, потому что, если б он согласился, карьера Александра Николаевича, его фильмы были бы другими. Я не могу сказать, что они были бы лучше. Нет, конечно. Но тут вот был такой момент абсолютно другого кино.
Сделали «Госпожу Бовари», а я тогда сказал Олегу, что есть такая история. Он говорит: «Все, пиши!» Я написал сценарий. Естественно, никакой цензуры, его сразу приняли. Когда говорят об ужасах советской власти, я всегда спрашиваю: какой именно власти, потому что она была абсолютно неоднородной. Были разные периоды. Тогда была советская власть Горбачева, кино еще финансировалось, но редакторы уже не цеплялись к идеологии. Вот, собственно, и все. Я не помню, сколько стоила в рублях эта картина, может быть, режиссер помнит. Был худсовет, приняли сценарий. Дали деньги, и Олег стал снимать. Снимал он в плане, по-моему, Говорухина и Лунгина, и от съемок у меня ощущение осталось, что мы, в основном, в ресторанах сидели в Питере. Ну вот такая вот нехорошая история. У него была битая «шестерка», у которой не открывалась одна дверь, и мы ездили по этим ресторанам… Тогда в советское время попробуй поешь в каком-то приличном месте – это очень трудно… И – сделали картину.
И когда мы сделали эту картину [ «Посвященный»], вдруг в воздухе запахло грозой – на наших глазах кинотеатры вдруг стали превращаться в мебельные салоны и в магазины подержанных машин. Бог ты мой!.. Все! Амба! Значит, сделали картину, показали на «Ленфильме», и к ней хорошо отнеслись. А проката уже не было! Они отдали кинотеатры в частные руки. Это ведь не при Ельцине случилось, это уже при позднем Горбачеве было, так что тут все на Ельцина валить не надо, хотя его вина большая в том, что произошло. В тех великих «позитивных» переменах его вина неискупна.
А что делать вообще с этой картиной? И вдруг – Бог ты мой! – ее берут на фестиваль в Локарно. Мы обнимаемся. «Все, – я говорю, – Олег, тут у нас „амба“, в Локарно нам нужно взять хоть что-то – хоть „Бронзового леопарда“, хоть „бумажного леопарда“… „Бумажный леопард“ – это что-то из маоизма – „бумажный тигр“… Хоть „пластилинового леопарда“… И все, дело в шляпе, будем двигаться дальше».
А ситуация с кино все хуже и хуже, государство прекращает вообще эту область финансировать. Деньги превращаются в ничто. Вот я получал эти пять тысяч рублей за сценарий, это были хорошие деньги, но они просто так вот – пшик!..
А потом случилось следующее: в Локарно в самый последний момент взяли картину Светы Проскуриной. Забыл название, которое, в общем-то, уже никто и не помнит[139]. Правда, о «Посвященном» тоже мало кто помнит. Взяли Свету… Это был удар, это была интрига, которая популярна в кинематографических кругах. Вместо нашей!.. Света – очень умелый режиссер и т. д. и т. п., моя подружка, но я не хочу давать оценку этой картине… которую взяли…
И после этого Олег уже не оправился. Я был более закаленный, по-видимому. Я работал уже в советское время с конца семидесятых годов… В 1979-м мы с Сашей сделали «Одинокий голос человека». То есть, я десять лет уже проработал. Я многое знал, многое понимал. А для него это – все.
И повисла в воздухе картина. И Олег не опомнился после этого. И когда мы поняли, что все усилия… Что один из лучших моих сценариев просто загремел в тартарары, не состоялся, и когда вторую картину Олега, где мы пытались развить то, что было достигнуто в «Господине оформителе», никто не увидел, потому что в мебельных салонах не будут демонстрировать фильмы… «А что делать дальше?» Родилась идея, которая часто греет всякого рода романтиков от кино (в скобках – дураков) – искать деньги на Западе. «Нам Запад поможет, Запад! Это же ясно!»
Мы решили сделать «Вия», сделать такой «эротический триллер», как сейчас бы это назвали. Я довольно много переписывал этот сценарий. Олег даже пробился к какому-то английскому продюсеру, видимо, ниже средней руки. В общем, ничего сделано не было. И все. После этого Олег стал заниматься я не знаю, чем. И что он сейчас делает, я не знаю. Это как у Асадова – есть какое-то стихотворение, великий советский поэт Асадов: «А чем же она занимается, теперь мне стыдно сказать». Вот что-то такое… Глупость! Ну а я, в общем, поплыл в этом мутном течении сливного бачка.
Олег решил сменить профессию, стать бизнесменом, а меня бизнес никогда не интересовал. Меня ни коммерческое кино в чистом виде не интересует, ни деньги, в общем, не интересуют. И я поплыл… И все девяностые годы, десять лет, то, что я делал – это несколько фильмов, три или четыре, с Александром Николаевичем, с которым я вообще ничего не получал просто… Ну, мало получалось, скажем так. Но как-то концы с концами сводили.
В 1992 году исчезли все деньги, вся моя книжка обнулилась буквально за несколько месяцев, хотя мне всего-то нужна была овсянка на молоке, но, оказывается, нужно было варить на воде, потому что молоко стоило безумных денег. У меня там, по-моему, на книжке было тридцать тысяч этих советских денег… И, собственно говоря, я выжил чисто физически в это время, потому что Егор Владимирович Яковлев – был такой главный редактор «Московских новостей», а потом «Общей газеты» – взял меня в «Общую газету» и сказал: «Юра, пиши, что хочешь». И я раз в две недели писал то, что хотел, это были не политические рассказы, подобие очерковой прозы, очерков из деревенской жизни, которую я неплохо знал тогда, да, в общем-то, и сейчас, наверное, знаю, но несколько хуже – тогда я просто жил много в деревне. И он мне платил 500 долларов. А с 2000-х пошло – эти тучные годы, и вдруг опять в кино хлынули деньги. И уже тогда мы сделали «Молоха», который в Каннах получил приз за сценарий. И уже как-то до 2008 года я делал то, что хотел.
Я мог осуществлять и проекты Александра Николаевича по его предложениям, я мог осуществлять собственные проекты с другими режиссерами. Не всегда, к сожалению, они были удачными, так скажем осторожно.
А возвращаясь к картине «Посвященный», – я не знаю, какое впечатление она окажет сейчас. Может, это все покажется претенциозным и скучным, не исключено. Но для нас это была этапная картина, судьба которой лишний раз подтвердила низменность кинематографического мира. Если картину вообще никто не смотрит, то ее как бы и нет. Вот с литературой что-то другое, литература может отлежаться, может кто-то ее откопать, а кино – некая другая материя. Кино, во-первых, быстрее стареет, эстетика кино быстро довольно стареет. То есть посредственную картину, сделанную десять или двадцать лет назад, уже невозможно смотреть.
Есть картин тридцать в кино, которые можно смотреть всегда. Чаплина можно смотреть всегда, «Слово» Дрейера я могу смотреть всегда, «Причастие» Бергмана я могу смотреть всегда. Я, вообще, на самом деле не знаю, наберется ли тридцать для меня… А вот более-менее хорошие картины и посредственные, они очень быстро стареют. Тягучий ритм, которым мы тогда увлекались, наверное, уже слишком чрезмерен для современного зрителя, даже арт-хаусного.
Ну вот, собственно говоря, судьба этой несчастной картины, которая начиналась, как очень благополучная. Тогда я был доволен. Сейчас как бы я к ней отнесся, не знаю. У меня есть пиратская копия, вся в розовых тонах, просто переснятая с экрана (на DVD она не выходила), и я когда ее поставил, просто понял, что не смогу смотреть – там провал изображения, там просто ничего не увидишь. И я ее не пересматривал.
«Господин оформитель» я недавно пересмотрел, она вышла в очень хорошем качестве, не помню, на «Ленфильме» или на «Мосфильме», кто выпускал, с хорошим звуком. Картина, конечно, смешная, я много смеялся, мне страшно не было, но мне было смешно. А «Посвященный»… Даже и не знаю, как сказать…
«Ангел Истребления» должен был называться этот фильм, но нам сообщили, что у Бунюэля, которого мы тогда не видели, есть такая картина. Кто-то сказал из киноманов, что, ребята, давайте, как-нибудь по-другому. Долго мы искали название, я уж не помню даже, какие… Олег много каких-то абсолютно безумных названий предлагал. Но вот сошлись на «Посвященном».
Мы с Гором [Оганесяном, исполнителем главной роли] вращались с одной тусовке поэтической. У меня с Гором были хорошие отношения. Кто привел его на картину – не знаю, по-моему, не я. Может быть, Паша Каплевич.
Это была такая московская богема, я в ней участвовал, читал стихи, там «Клуб поэзии», Гор на чем-то играл… Хороший очень парень, и что потом с ним стало? Он вообще живой?..[140] Слава Богу, что живой, потому что люди из богемы очень быстро…
У Олега было это чутье – у обоих актеров или персонажей очень крупная лепка лица, киногеничная. Но, видите, Авилов вообще отошел, и, фактически, у Авилова-то в кино это чуть ли не единственная роль в «Господине оформителе», действительно заметная. Я видел какие-то странные вещи – клип Анжелики Варум, снятый в Венеции, Авилов играет скрипача на мосту… Но у него было много театральных работ, и играл он в таком стиле Высоцкого, то есть он играл самого себя, но на такой «бычьей жиле» – с хрипом, со стонами, с энергетикой, которой не всегда хватало.
ЛН: А как появился Сергей Курехин, написавший музыку к обоим фильмам?
ЮА: С Курехиным – следующее. Курехин – это всецело Олег. Я знал московскую богему, но питерскую не знал. Я знал тут всех московских писателей, поэтов-концептуалистов, Сергея Летова из музыкантов, вместе выступали кое-когда, Дмитрия Александровича Пригова, многих, а питерскую я не знал. Олег же знал питерскую и, я думаю, что это очень хороший был ход у Олега, пригласить Курехина, попросить его написать музыку к обеим картинам.