Я имею в виду – просто менять зрителя. Понимаете, мне кажется, что самое страшное – это то, что молодой зритель лишен настоящего кино сегодня. Лишен просто! Ну вот ему 14 лет, что он видит по телевизору? Допустим, он и телевизор-то не смотрит уже. Что ему предлагают кинотеатры? Что ему предлагает Интернет? Он ищет там шедевры мирового кино? Ну, кто-то ищет, но их мало.
Все равно, кино должно быть адресовано как можно большему числу людей. Оно демократично по своей сути. Это не интеллектуальное искусство. То есть, оно интеллектуальное, но оно – не удел избранных. Мне бы не хотелось совершенно, чтобы кино стало уделом избранных. Как этого добиться? Как повернуть кинематограф в сторону простых человеческих истин? Не знаю. Не знаю и не могу вам дать ответ (смеется).
ЛН: А почему именно кино оказалось едва ли не самым поддающимся влиянию видом искусства? Мне кажется, литература, живопись не адаптировались под вкусы до такой степени. Музыка тоже очень сильно разделилась, допустим, но почему именно кино восприняло изменение зрителей, как догму, и режиссеры охотно встали под эти новые знамена?
ОШ: Ну, во-первых, не все встали под эти новые знамена… Но ведь это очень просто. Потому что, мне кажется, кино стало изготовлять продукт. Это стало бизнесом, вот и все. Поэтому продюсеру важно угадать желание зрителя, важно ему потрафить, важно уловить его настроение.
Вот у нас скоро будет конференция по кинобизнесу во ВГИКе. Там собираются всякие замечательные люди, очень уважаемые кинодеятели, продюсеры и так далее. О чем они там будут говорить, это любопытно. Но мне кажется, что у них… или специально они так, или это уж так их ум устроен, но у них совершенно извращенные, искаженные представления о русском зрителе, на мой взгляд. Например, им кажется, что если молодой человек, ребенок, подсажен на компьютерные игры, то он в кино не пойдет, если там не будет нечто похожего на компьютерные игры… Это неправильно! Он должен идти в кино как раз не за тем, чтобы там опять увидеть компьютерные игры, а за тем, к чему он не может прикоснуться дома на компьютере. Зачем ему идти в кинотеатр и смотреть то же самое? Значит, он должен идти в кинотеатр не за тем, что для него стало привычным, а за тем, что он не найдет нигде. Вот тогда он идет в кино.
А у нас попытки, особенно в последнее время… Вот я смотрю наши последние фильмы – «Август. Восьмого», «Самоубийцы» – это вот все опять такая путаница в головах ужасная. Потому что в испуге, в каком-то желании обязательно затащить зрителя в зал – любого зрителя, любых возрастов – такое смешение всего! Там тебе и мелодрама, и какие-то вещи с компьютерной графикой, какие трансформеры… Там тебе и спецэффекты, и взрывы, и сабельные атаки… Ну, кажется: будет мелодрама – пойдут домохозяйки, будет компьютерная графика – пойдет молодежь. А в результате не идет никто, потому что это такая немыслимая катавасия… Это не коктейль, который хорошо перемешан. Там слои все отдельно, в этом кино. Там слой не превращается в некое новое содержание. Слой так и остается…
Мне кажется, вот здесь ошибка. В кинотеатр нужно идти за тем, чего ты не найдешь нигде. И если у молодого человека возникнет ощущение, что в кинотеатре он найдет то, чего он не найдет в Интернете и в компьютере, вот тогда он и пойдет.
Более того, я считаю, что нам нужно подумать о том, чтобы вернуть эту традицию… Вернее, не то, что вернуть, а просто вырастить как-то в молодом поколении традицию ходить в кинотеатр.
Я еще помню те годы, когда молодежь собиралась по квартирам, в основном. Или в подъездах. То есть, дешевое винцо, где-нибудь на кухне посидеть, потрепаться. Сейчас этого мало, сейчас идем в клуб, в кафе. То есть, возникла традиция, и очень хорошая, на мой взгляд, встречаться где-то за пределами дома. Не дома на кухне собирать друзей, выпивать, трепаться и смотреть телевизор, а идти в клуб или куда-то в кафе, там общаться, там обмениваться новостями, там знакомиться, там заводить какие-то дружеские отношения. Вышли из кухонь, из подъездов молодые. Вот надо нам придумать, как бы сделать так, чтобы они шли в кинотеатры. Чтобы там им было хорошо проводить время. Опять же, я не говорю о том, что это попкорн и пиво – не в этом дело. Но надо создать условия, которые бы сделали модными встречу в кинотеатре. Которые бы вырастили понимание, что сидеть за компьютером и смотреть кино – это отстой, в общем-то. Что это дикость, в этом лучше не признаваться никому. Потому что нормальные люди идут и смотрят с хорошим звуком, на большом экране. Может быть, это должно быть дешевле, может быть, должны быть какие-то скидки.
Вообще, мы совершенно об этом не думаем. Нам нужно сначала их затащить в зал. А потом надо «подсадить» на экран, на поход в кинотеатр, понимаете? Как только возникнет эта мода, возникнет эта привычка, тогда возникнет и новое поколение зрителей. Сейчас этого зрителя нет. Его нет, на мой взгляд.
ЛН: Как руководитель режиссерской мастерской, скажите, как менялся за последние годы уровень студентов? Может быть, с девяностых или с семидесятых, если помните…
ОШ: Да, помню… Абсолютно такая же история происходит и с молодыми людьми, потому что ведь они не прилетают с других планет. У них те же ценности, те же интересы, те же мечты, те же планы, как и у всех. То есть, если раньше все-таки в кино шли для того, чтобы что-то рассказать, что-то выразить, передать свое миропонимание, мироощущение, заниматься искусством, то сейчас многие воспринимают кинематограф и учебу – я не говорю, что все, всегда есть те, кто иначе все видит… Но, в основном, люди идут в предвкушении какой-то очень престижной работы, красивой жизни… Ну, может быть, даже не красивой, а такой занимательной, разнообразной, яркой, которая приносит славу и средства.
Я помню, когда… Я еще был студентом, учился у Хуциева Марлена Мартыновича, и вот он, чуть ли не на первом занятии, посадив нас всех, счастливчиков, которых он взял к себе на курс, начал спрашивать: «Как вы видите свою работу режиссера? В чем она?» Ну, и все, я должен сказать искренне, стали говорить о том, что хотелось бы что-то людям открыть, свое понимание каких-то жизненных обстоятельств, рассказать, о чем ты знаешь и так далее. И вдруг один парень говорит: «Да что вы врете? Вот я пришел в кино, чтобы хорошо зарабатывать!» Ну он это, скорее, из чувства протеста, что, мол, чего вы тут плетете чушь какую-то! Но, на самом деле, все достаточно… не то, что возмущенно, но с некоторым неодобрением отнеслись к его реплике. Думаю, что это было действительно в запале, скорее, чтобы мы уж так сильно хвосты свои не распускали.
Но, тем не менее, действительно: у нас, у нашего поколение, и чуть позже – были какие-то кумиры… Причем, какие?
Это были кумиры с точки зрения своего положения, своего отношения к делу. Были критерии! У нас это были советские режиссеры, такие, как Хуциев, Шепитько, Климов, Тарковский. Это были люди-бессребреники, которые работали не ради денег, не ради славы, не ради каких-то благ или каких-то там подачек со стороны государства в виде орденов, званий и так далее. Они работали вопреки! И на них мы как бы равнялись – подсознательно и сознательно. Опять же, не с точки зрения киноязыка, а с точки зрения позиции в искусстве. «Мы это делаем не для того, чтобы хорошо жить, а потому, что иначе жить не можем. Иначе делать не можем, только так».
Сейчас… Я помню, в те самые застойные годы, в 1978-м, в 1979-м, когда мы пришли на «Мосфильм» на практику, там работали Тарковский, Михалков, Шепитько, Климов. Меньшов снимал тогда «Москва слезам не верит». Жизнь кипела, и был какой-то критерий, какой-то уровень, какая-то шкала. И слово «коммерческое» вообще не существовало, оно было презираемо, потому что все творили большое искусство или, по крайней мере, хотели его творить.
Сейчас в этом смысле поколение более прагматичное. Но в прагматизме есть и некоторая унылость, некоторая тупиковость. Потому что надо начинать с хулиганства. Уверен, почти уверен, что ни Эйзенштейн, ни Гриффит, ни Мельес… Ну, Мельес, может быть, в какой-то степени и думал об этом, но уж Эйзенштейн точно не думал о лауреатстве и о том, сколько он за это заработает. Ему интересно было сочинять, работать с новым средством выражения – с кинематографом, искать, выдумывать, пробовать, рисковать, заводиться, подчинять себе единомышленников. И хулиганить!
Сейчас этого хулиганства мало, очень мало. Надо, мне кажется, начинать вот с таких вещей. Не с мысли: «Как бы мне сделать такое кино, чтобы понравиться продюсеру, который даст мне работу?» – это тупиковый путь, а радоваться тому, что ты что-то такое сочиняешь, придумываешь, вопреки существующим законам, совершенно не собираясь кому-то понравиться или не понравиться. Более того, отстаивая свою точку зрения!
Мне кажется, что из таких «хулиганств», совершенно формальных трюков потом и рождается все. Человек созревает.
Тем более это важно сейчас. Сегодня приходят очень молодые люди. Если раньше считалось, что режиссером может быть только человек солидный… Вот, там, Тарковский в двадцать два года пришел – тоже юный достаточно возраст, но он где-то уже учился, где-то был в экспедиции… Вот двадцать три или двадцать четыре – самый «тот» возраст, когда приходили в кино. Большинство.
Сейчас приходят семнадцатилетние. шестнадцатилетние приходят в кино. Что от них ждать? О чем они нам могут поведать?! Поэтому у них путь один, на самом деле – заниматься формотворчеством пока что, как это делали восемнадцатилетние Козинцев и Трауберг, как это делал двадцатилетний Эйзенштейн. Им еще нечего было, собственно, сказать о жизни, но им нравилось заниматься жонглированием изображения, искать возможности этого языка. И дальше, когда они созрели по-человечески, у них возникло и «о чем говорить».
То есть, я к чему это все? Молодые должны смелее, без оглядки заниматься поисками, заниматься формальными штуковинами. Потому что ждать от них глубины и серьезных смыслов невозможно в шестнадцать лет. Ну, невозможно!