Позже я осознал, что именно расстроило Воэна больше всего. Не смерть Сигрейва, а то, что в парике и костюме Элизабет Тейлор Сигрейв предвосхитил настоящую смерть, которую Воэн оставлял для себя. И Воэну теперь оставалось лишь официально зафиксировать время и место венчания уже свершившемуся на кровавом алтаре машины Сигрейва.
Мы шли обратно к «Линкольну». Воэн открыл пассажирскую дверь, глядя на меня с некоторым удивлением, словно раньше толком не видел.
– В Эшфордскую больницу. Сигрейва отвезут туда, когда достанут.
– Воэн… – Я пытался придумать, как его успокоить. Хотелось тронуть его бедро, прижать костяшки пальцев левой руки к его губам. – Вы должны сообщить Вере.
– Кому? – Глаза Воэна мгновенно прояснились. – Да Вера уже знает.
Он вытащил из кармана грязный шелковый шейный платок и развернул его на сиденье между нами. В центре лежал испачканный кровью треугольник серой кожи – засохшая кровь еще сияла кармином. Воэн тронул кровь кончиками пальцев, поднес их ко рту и попробовал липкие капли. Этот треугольник он вырезал с переднего сиденья «Мерседеса», куда натекла кровь из ран на животе женщины. Кусок кожи лежал между нами, как святая реликвия, как мощи руки или большеберцовой кости. Для Воэна этот кусок кожи, очаровательный и пикантный, как пятна на клочке плащаницы, содержал всю особую магию и целительную силу современного мученика скоростных автострад. Эти драгоценные квадратные дюймы прижимались к половым губам умирающей женщины, запятнались кровью, текущей из пораненных гениталий.
Воэн убежал в отделение скорой помощи, не замечая криков проходящего мимо санитара. Я сидел в машине у ворот, размышляя, поджидал ли он здесь с камерой, когда привезли мое израненное тело. Теперь пострадавшая женщина, возможно, умирала, давление падало, органы отяжелели от застывшей крови, тысячи неподвижных клапанов в артериях образовали океанскую запруду, остановившую кровоток. Я представил женщину, лежащую на металлической койке в реанимации, окровавленное лицо и разбитая переносица похожи на маску с жуткого Хеллоуина, с обряда посвящения в смерть. Я представлял графики падающей ректальной и вагинальной температуры, угасающей нервной деятельности – финального занавеса умирающего мозга.
По тротуару к машине шагал патрульный-автоинспектор, без сомнения узнавший «Линкольн». Рассмотрев за рулем меня, он прошел мимо, но на мгновение мне стало приятно, что меня связали с Воэном, с неопределенными образами преступления и насилия, сформировавшимися в глазах полиции. Я подумал о разбитых машинах на месте аварии, о Сигрейве, погибшем во время кислотной поездки. В миг столкновения с безумным каскадером телеактриса сыграла в последнем спектакле, сочетав свое тело со стильными обводами приборной панели, а элегантную позу – с жестоким пересечением дверей и перегородок. Я представил эту аварию в замедленном темпе, как столкновение, заснятое на пленку в Лаборатории дорожных исследований. Вот актриса налетает на приборную панель, рулевая колонка гнется под весом большегрудого тела; узкие ладони, знакомые по сотне телевикторин, наносят выпад по острым лезвиям накладок пепельницы и приборов; отрешенное лицо, воспетое в тысяче крупных планов – ракурсом в три четверти, под льстивыми прожекторами, – ударяет в обод руля; переносица ломается, верхние резцы через десну вонзаются в мягкое нёбо. Ее расчленение и смерть стали венцом образа в руках технологии, торжеством неповторимых планов лица и рук, жестов и тона кожи. Каждый зритель унесет с места аварии образ жестокой трансформации этой женщины, комплекса ран, спаявших воедино ее собственную сексуальность и жесткую технологичность автомобиля. Каждый включит воображение и объединит свои нежные слизистые оболочки, свои пещеристые тела с ранами актрисы посредством собственного автомобиля, трогая себя за рулем в самых разнообразных позах. Каждый прикоснется губами к ее кровоточащим ранам, прижмется ноздрями к порезам на левой ладони, приложит веки к обнаженному сухожилию указательного пальца, а спинку эрегированного члена к разодранным стенкам влагалища. Автокатастрофа сделала возможным окончательное и долгожданное единение актрисы с ее почитателями.
Последние дни с Воэном неразрывно связаны в моей памяти с возбуждением, которое я ощущал, думая обо всех воображаемых смертях, с подъемом от близости к Воэну и от полного принятия его логики. Сам же Воэн, как ни странно, оставался угнетенным и подавленным, новый искренний приверженец его не радовал. Когда мы обедали в кафе у автострады, он закидывался таблетками амфетамина, но действовать стимулятор начал только ближе к вечеру. Я уже чувствовал себя доминантным партнером в наших отношениях. Без всяких указаний Воэна я прослушивал частоты полиции и «Скорой помощи» и гонял тяжелый автомобиль по вспомогательным дорогам, спеша к месту происшествия.
Вдвоем мы вели себя все более синхронно, как давно работающие вместе хирурги, жонглеры или комики. Мы не реагировали с ужасом или отвращением на раненых, сидящих в трансе на траве рядом с машиной в дымке утреннего тумана или распятых на приборной доске; мы обрели некую профессиональную отстраненность, в которой проклевывались признаки настоящего участия. Мои ужас и омерзение при виде кошмарных ран сменились светлым пониманием того, что перевод травм на язык наших фантазий и сексуального поведения – единственное средство помочь раненым и умирающим. Насмотревшись в начале вечера серьезных повреждений лица женщины-водителя, Воэн десять минут лежал, поместив член в рот немолодой проститутки, которая едва не задыхалась, стоя над ним на коленях. Воэн крепко удерживал руками голову женщины, пока слюна не потекла у нее изо рта, как из крана. Медленно ведя машину по темнеющим улицам жилых кварталов к югу от аэропорта, я поглядывал через плечо, как Воэн двигает женщину по заднему сиденью с былыми жестокостью и гневом. После его оргазма женщина без сил рухнула на сиденье. Она ждала, пока сперма вытечет из нее на мокрый винил под яичками Воэна, и, тяжело дыша, стирала остатки рвоты с его члена. Глядя на лицо проститутки, собирающей сумку, я видел перед собой лицо раненой женщины-водителя, забрызганное спермой Воэна. На сиденье, на бедрах Воэна, на ладонях немолодой проститутки блестели молочные капли спермы, меняя цвет – красный, желтый, зеленый – в ритме светофора, отражая тысячи ночных огоньков, пока мы неслись по автостраде мимо ореола уличных фонарей и огромной короны света над аэропортом. Казалось, сперма Воэна оросила весь ландшафт, давая силу тысячам двигателей, электросетям и личным судьбам, оживляя малейшие события нашей жизни.
Именно в тот вечер я заметил первую из ран, которые Воэн наносил сам себе. У заправочной станции на Вестерн-авеню он нарочно зажал ладонь дверью машины, изображая травму молодой администраторши после бокового удара в столкновении на парковке отеля. Воэн постоянно ковырял присохшие корки на костяшках пальцев. Шрамы на коленях, уже год как зажившие, вновь начали открываться. Капельки крови проступали через ткань подранных джинсов. Красные пятна появлялись на бардачке, на нижнем крае радиоприемника, помечали черный винил обивки дверей. Воэн подначивал меня ехать быстрее, чем позволяли дорожные условия. Когда я резко тормозил на перекрестке, Воэн нарочно бился о приборную доску. Кровь мешалась с высохшей спермой на сиденьях, пятнала отметинами мои ладони, когда я поворачивал руль. Лицо Воэна стало бледнее, чем прежде; он метался в нервных припадках по салону автомобиля, как беспокойное животное. Его перевозбуждение напоминало мне собственный долгий отход после нехорошей кислотной поездки несколько лет назад – больше месяца я чувствовал себя так, словно в голове моей распахнулось окошко в ад, словно оболочки мозга обнажились в ужасной аварии.
Глава 21
Моя последняя встреча с Воэном – пик долгой карательной экспедиции в мою же собственную нервную систему – состоялась неделей позже в верхнем вестибюле Океанского терминала. Теперь мне кажется ироничным, что это стеклянное здание полета и возможностей стало точкой нашего расставания в жизни и смерти. Шагая ко мне среди хромированных стульев и столов, отражаясь в бесчисленных стеклянных панелях, Воэн выглядел как никогда брошенным и неуверенным. Усеянное оспинами лицо и неровная походка – он пробирался среди пассажиров, ожидающих объявления рейса, – придавали ему вид фанатика-неудачника, упрямо не желающего бросать навязчивую идею.
Он остановился рядом со мной у бара, я встал, чтобы поздороваться, однако Воэн, не узнавая, смотрел на меня, как на мутное пятно. Его руки шарили по стойке, ища руль; на костяшках пальцев поблескивала в свежих ссадинах кровь. Шесть дней я беспокойно ждал в офисе и дома, глядя в окно на автостраду и бросаясь к лифту, когда замечал, что на дороге промелькнула его машина. Я вчитывался к колонки сплетен в газетах и киношных журналах, стараясь угадать, какую кинозвезду и какого важного политика теперь преследует Воэн, собирая в мыслях детали воображаемых автокатастроф. Все приключения наших совместных недель оставили меня в состоянии нарастающей жестокости, и разрядить ее мог только Воэн. В фантазиях, занимаясь любовью с Кэтрин, я представлял гомосексуальный акт с Воэном, как будто только этот акт может раскрыть коды извращенной технологии.
Утром он позвонил мне (я едва узнал голос) и предложил встретиться в аэропорту. Возможность снова увидеть его, разглядывать округлости ягодиц и бедер в рваных джинсах, шрамы у губ и под подбородком наполнила меня тяжелым эротическим возбуждением.
– Воэн… – Я попытался впихнуть коктейль ему в руки. Он равнодушно кивнул. – Глотните. Позавтракаете?
Воэн даже не притронулся к коктейлю. Он смотрел на меня с сомнением, как снайпер, прикидывающий расстояние до цели. Взяв кувшин с водой, он долго наблюдал, как покачивается жидкость. Когда Воэн наполнил грязный стакан на стойке и жадно выпил, я понял, что у него начинаются первые стадии кислотного кайфа. Он сжимал кулаки и выгибал пальцы, поглаживая пораненные губы.