А как он смеялся! Я лично почему-то не могу припомнить его смех как таковой, он именно как-то по-особенному оценивающе хмыкал, издавал краткий заразительный хохоток, выражая удовольствие, иногда добавляя: «м-да… это хорошо». Но дорого же я дал бы сегодня за это его «хм-м!..», по многим поводам.
Помните, как у него в псевдонаучной статье-пародии «В помощь смеющимся»? Сначала З. Паперный цитирует врача-психиатра, который в газете «Неделя» вполне серьезно писал: «Смех начинается с глубокого вдоха, за которым следует выдох, происходящий отдельными порциями… Щель между голосовыми связками суживается и воздух, ритмически проталкиваясь через это узкое отверстие, порождает те самые отрывистые звуки (например: “Ха-ха-ха”)…» и т. д. После чего Зиновий Паперный резюмирует: «Поэтому, прежде чем смеяться, следует тщательно взвесить: а стоит ли ради этого ритмически проталкивать воздух через узкое отверстие и порождать отрывистые звуки типа: “Ха-ха-ха” или “Хи-хи-хи”».
Андрей Кнышев на дне рождения Зямы, 5 апреля 1996. Видео В. Паперного
Или: «Что такое вообще реорганизация? Реорганизация – это превращение одной организации в другую, достигающее такой степени дезорганизации, при которой становится очевидным преимущество первой организации перед второй и необходимость новой реорганизации».
А его незабываемая блистательная пародия «Чего же он кочет?» на роман мало кому известного сегодня, глубоко идейного писателя В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» Как мы зачитывались ее самиздатовскими копиями (вместе с пародией С. С. Смирнова на того же автора). Я, помнится, даже тайком их перепечатывал. (Дорого же стоила Паперному эта пара страничек!) И вот – прошло время, объект пародии практически никто не знает, а сама пародия живет и тянет за собой в будущее оригинал. (Кстати, тоже – чем не пара – первоисточник и пародия на него? Ответ знает только Паперный.)
Помню, как на вечере в Доме кино он зачитывал вслух какие-то мои фразы, и я поймал себя на том, что хохочу над ними от души вместе с залом, почти в полной уверенности, что они принадлежат перу самого Зиновия Паперного и я слышу их впервые, – настолько они, будучи пропущены через его творческие фибры, осененные его харизмой, произнесенные его голосом, обретали новый смысл и делались как-то по-особому смешными.
Когда читаешь его прекрасные книги, статьи, пародии, трудно отделаться от ощущения, что слышишь автора, что он зачитывает их вслух.
Удивительно, что память сохранила во мне его целиком, а не по частям, оптом, а не в розницу. Я почти не помню отдельных фраз, острот, моментов общения, его конкретных замечаний, шуток или историй-воспоминаний, хотя подчас мы подолгу разговаривали по телефону, пили чай у него на даче, ходили на творческие вечера…
Вспоминается случай, рассказанный мне то ли им самим, то ли его давней приятельницей и коллегой, замечательной писательницей (писателем!) Лидией Борисовной Либединской.
Однажды, еще в 60-е годы прошлого века, относительно молодой по советским меркам, но уже заметный в литературных кругах Зиновий Паперный решил поздравить с Восьмым марта Анну Андреевну Ахматову. Встав рано утром он, заранее волнуясь и предвкушая момент общения, еле дождался приличного часа, набрал заветный номер и выдал поздравительный монолог: что, мол, в этот праздничный весенний день он безмерно счастлив и горд оказаться первым, кто поздравляет великую поэтессу и прекрасную женщину с таким замечательным праздником – Международным женским днем Восьмое марта… и хочет пожелать… и выразить… и т. д. и т. п.
После того как он высказал все накопившееся по поводу этого большого радостного события, основы которого были заложены в пролетарском календаре еще Кларой Цеткин и Розой Люксембург, – в ответ последовала долгая, не предвещающая ничего хорошего пауза, и ледяным тоном Анна Андреевна произнесла: «Что ж, очень жаль. А я думала, Паперный, что вы интеллигентный человек…»
С тех пор Зиновий Самойлович, говорят, тоже несколько изменил свое отношение к этому празднику.
Закончить этот сеанс мемуарного спиритизма можно было бы цитатой из… – так и хочется сказать «нашего любимого именинника», столетие которого мы по непонятной причине отмечаем без него:
«Живой человек с плохим настроением – это такой же абсурд, как мертвый человек с хорошим настроением!»
И поскольку для меня, как и для многих, Зиновий Паперный человек по-прежнему живой, присутствующий где-то рядом и сопровождающий по жизни, то подытожить хотелось бы пожеланием: «Хорошего настроения и доброго здоровья нам с вами, дорогой Зиновий Самойлович!»
И как хорошо, что Паперный был, есть и еще долго будет.
Не хотелось быть высокопарным. Просто хотелось быть чуть высокопаперным.
Дизайн обложки: Владимир Паперный. Продюсер: Андрей Кнышев
Вениамин Смехов (Клавдий), Алла Демидова (Гертруда), Леонид Филатов (Горацио), Владимир Высоцкий (Гамлет). «Гамлет» в Театре на Таганке, 1980. Фото А. Стернина
Вениамин Смехов«Музыка играет так весело…»
Зиновий Самойлович Паперный – официально: литературовед, профессор, член Союза писателей СССР. Неофициально: друг Театра на Таганке, Юрия Любимова и очень дорогой мне лично человек.
Говорил всегда ровным тоном, блестящим литературным языком – где бы ни находился: на кафедре ИМЛИ, на сцене Дома актера или ЦДРИ, на худсовете театра или на собрании, посвященном исключению его из компартии.
Как-то так выходило, что без этого непоспешного, нетщеславного «кабинетного ученого» шумные праздники насквозь амбициозного узкого круга «звезд» театра и эстрады были бы заметно скучнее и рутиннее.
Вот он на юбилейном вечере Леонида Утесова, где публике на радость смешат и трогают речи Ширвиндта, Райкина, певцов, юмористов. Назавтра, если подслушать телефонные краткие перезвоны тех, кто был, с теми, кто мечтал бы, да не попал, – наверняка перечень восторгов начался бы так: «Ой, а когда вышли двое Зям – Гердт и Паперный, – от их дуэта зал ухохотался до боли в животиках…»
В нашей Таганке – «острове свободы среди моря рабства» (если заимствовать формулу бельгийского историка Анри Пиренна) – место Зямы Паперного было никем не заменимым. Самое яркое воспоминание: 1967 год, генеральная репетиция спектакля «Послушайте!». Члены худсовета и друзья театра явно в тревоге: сыгранная нами драма жизни, смерти и бессмертия Владимира Маяковского столь же всех без исключения восхитила, сколь напрягло предчувствие очередной пакости сторонников «культуры как идеологического фронта».
Один за другим здорово (и «полезно для здоровья» премьеры) горячатся защитники: Мария Мейерхольд, Виктор Шкловский, Семен Кирсанов, Григорий Чухрай, Петр Якир… Сильнее всего было два высказывания – Николая Эрдмана (которого знал и ценил ВВМ) и Зиновия Паперного (который знал и издавал поэта Маяковского). Эрдман строго и четко сообщил собранию заинтересованных нас: «Это лучший венок на могилу Владимира Маяковского». А Зяма поделился своим удивлением маяковеда: мол, по суровому счету хронологии творений поэта, композиция спектакля «Послушайте!» не выдерживает критики и упреков. Однако и режиссеру, и авторам, и актерам удалось так разыграть весь монтаж фрагментов стихов и поэм, как умелый мастер складывает костер из разных поленьев и щепок, чтобы костер загорелся наилучшим образом (а я как раз, по заказу Любимова, и был, так сказать, слагателем поленьев).
Спустя несколько дней на Неглинной улице в Управлении культуры я был в первый (и в последний) раз допущен в свидетели очередного аутодафе Юрию Любимову – от обвинителей его дерзких творений. Чиновники «упрекали» Ю. П. длинным перечнем ошибок в пьесе о «неправильном», о «пессимисте» – Маяковском. Контратаковали эти глупые придирки друзья поэта, которых Ю. П. назвал членами худсовета Таганки: Виктор Шкловский, Семен Кирсанов, Лев Кассиль. От ученых-маяковедов оборону держал Зиновий Паперный. Спектакль отстояли. И еще много лет в хороших компаниях мы с Зямой дуэтом исполняли «экспромт-номер»: смешили рассказом о казусах «обвинителей» любимовской премьеры 1967 года. Самой забавной была реприза, записанная Зямой: как солидная и сердитая дама из театрального отдела Минкульта РСФСР, раскрасневшись от гнева на нашего – не такого, а сякого – Маяковского, возмущенно сфинишировала: «…и вообще: у вас получается, что Маяковский застрелился!»
Через год с небольшим Зяма Паперный стал настоящим героем самых жарких новостей. После выхода безобразной книги Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?» по рукам пошла пародия Паперного на этот топорный опус сталиниста – члена правления Союза писателей СССР и члена Ревизионной комиссии ЦК КПСС. «Чего же он кочет?» грубовато назвал свой замечательный труд Зиновий Самойлович. Говорили так: фельетон так ударил сарказмом по больному месту идеологии – по прямолинейности холопства в секретарской литературе, что «серый кардинал» Суслов оказался в рядах хулителей и романа, и самого автора Вс. Кочетова. А я в своих записях 1970–1980-х годов обнаружил славные цитаты из паперновской пародии:
– Уравнение с тремя неизвестными, – сказал он молча, – икс, игрек, зэк…
– Но мисс Порция Браун уже выходила за пределы своей юбки…
– Ее постель имела рекордную пропускную способность. В сущности, это была не постель, а арена яростной борьбы двух миров.
– Так как же все-таки – был 37-й год или нет? – Не был, – ответил отец отечески ласково, – не был, сынок. Но будет…
– Зяма, – спросил я его, – за что тебя тогда исключили из партии? Как злобного сатирика?
– Я не сатирик, – ответил он, – я просто несдержанный репортер. А исключили, чтобы помочь мне покинуть отдел советской литературы и перейти в группу Чехова в отделе русской классики. А классики ходили беспартийными.
К определениям Зямы – литературовед, профессор, друг театра, «самый остроумный человек в мире» (как гласит шутливая справка, выданная ему физиком Львом Ландау) надо прибавить еще одно: драматург. Тут надо вспомнить Петю Фоменко, этого, может быть, самого могучего сочинител