У В. Кочетова не было никаких оснований питать ко мне особенные симпатии. В году примерно 1960-м я вел телепередачу, где между прочим сказал: «Что касается В. Кочетова, я еще буду говорить о нем ниже. И вообще я считаю, что о нем надо говорить ниже».
Передача и, в частности, эти слова вызвали большой шум, телевидение прислало в Московскую писательскую организацию жалобу, которая, впрочем, была московскими писателями оспорена.
В 1955 году вышел в свет роман В. Кочетова «Братья Ершовы». Я откликнулся на него чем-то вроде стихотворного шаржа, не слишком дружественного.
Затем появился роман В. Кочетова «Секретарь обкома» (1961). Я написал на него пародию «Василий Антонович дает дрозда». Говорить о ней здесь не стану: чтобы дать о ней хоть какое-то представление, упомяну лишь, что кончалась она беседой Василия Антоновича с областным писателем.
«Разговор перекинулся на русскую литературу прошлого.
– Больше всего я люблю, – признался Василий Антонович, – закрытое письмо Белинского к Гоголю».
Эта пародия попалась на глаза автору романа. Вот как я узнал об этом. В тысяча девятьсот шестьдесят – уж и не помню, в каком году, я с группой писателей поехал в Воронеж на обсуждение журнала «Подъем». Среди участников был В. Кочетов. Когда мы утром прибыли в Воронеж, я проспал и позже всех вышел из вагона. Вижу, стоят на платформе в стороне от остальных участников Лев Кассиль и В. Кочетов (его я знал в лицо, хотя знаком не был). Кассиль шутливо заметил:
– Вон идет сам Паперный.
– Где, где он? – заинтересовался Кочетов.
– А вот. Вы не знакомы?
– Я вас знаю, – многозначительно и, как мне показалось, угрожающе произнес Кочетов.
Я хорошо представлял, кто стоит передо мною, но спросил:
– Простите, а с кем имею честь?
– Моя фамилия Кочетов! – заявил он, как будто выкладывая козырного туза.
– А, слышал, слышал, – сказал я.
– Я читал пародию, – продолжал он.
– Какую? – осведомился я. – Ваш последний роман вызвал столько…
– Вашу, – отрубил он. – Абсолютно не смешно. Я едва улыбнулся один-два раза.
– Значит, я недотянул.
– Да, так что дотяните.
– Сделаем, сделаем! – воскликнул я и откланялся.
В общем, у меня складывалась своего рода традиция в пародировании произведений Кочетова. А роман «Чего же ты хочешь?» вызвал особенно острое и уже просто неодолимое желание взяться за перо. Больше всего возмущало то, что многие литераторы в кулуарах поносили роман В. Кочетова, а в печати ничего критического по его адресу не появлялось.
Никто не задавался вопросом: а куда смотрел редактор? Главный редактор журнала «Октябрь» В. А. Кочетов, опубликовавший роман, смотрел туда же, куда и автор романа Кочетов В. А. Это был не тот случай, когда рука руку моет, – рука мыла сама себя.
Я еще только задумывал свою пародию, как мне позвонил С. С. Смирнов и предложил встретиться в ЦДЛ – Центральном доме литераторов. Там он прочитал мне только что написанную пародию «Чего же ты хохочешь?». Она мне показалась очень смешной, но не было такого чувства, что больше уже не стоит пародировать. Наоборот, С. С. Смирнов меня только раззадорил.
Над пародией на роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» я работал усердно и основательно. Вспомнил опыт моего любимого А. Г. Архангельского, которого я изучал и по публикациям, и по архивному фонду. Я несколько раз перечитал журнальный текст романа, многое выписывал, сжимал, сгущал характерные выражения и обороты. В общем, старался «дотянуть». Можно сказать, что я трудился над романом и как пародист, и как литературовед.
Когда пародия была готова, одним из первых ее слушателей стал, естественно, Сергей Сергеевич Смирнов. Я кончил читать, он, смеясь, сказал:
– Пройдет время, и когда-нибудь мою пародию напечатают. Но вашу – никогда.
Это еще больше усиливало мое желание познакомить с пародией как можно больше людей.
В январе 1970 года я сговорился с сотрудниками редакции «Нового мира», что приду к ним почитать свою пародию. Конечно, я втайне мечтал о том, чтобы ее послушал А. Т. Твардовский, главный редактор журнала. Придя в редакцию, я уже собрался было читать, как вдруг пришла секретарь главного редактора С. Х. Минц и сказала:
– Александр Трифонович обижается, что его не пригласили.
Мы перешли в кабинет Твардовского. Там сидели, помню, А. Г. Дементьев, В. Я. Лакшин, Ю. Г. Буртин.
Александр Григорьевич сказал мне свое неизменное:
– Все балуешься.
И добавил, симпатично окая:
– Ой, смотри, доиграешься.
Тут он, как говорится, в воду глядел…
Меня поразил вид Александра Трифоновича. Он выглядел мрачно, как никогда. Словно какая-то тяжелая тень упала на его лицо. Для него наступала самая трудная и невыносимая пора. Приближался конец его работы в «Новом мире», а вместе с этим – и его жизни.
При виде Твардовского, молчаливого, подавленного, я растерялся. Начал читать безо всякой надежды на успех. Чувствуя и разделяя состояние главного, все сидели какие-то скованные. Но вот кто-то улыбнулся, кто-то хихикнул. Я увидел, что АТ, как его называли в редакции, тоже улыбается. Потом все начали смеяться. Мои опасения оказались напрасными.
Александр Трифонович мне сказал:
– Спасибо, ямщик, разогнал ты мою неотвязную думу.
А потом добавил:
– Только знаете, З. С., в ближайшие номера мы вашу пародию поставить не сможем.
Все дружно рассмеялись, а я ушел счастливый.
Я получил много одобрительных откликов, но особенно не обольщался – те, кому пародия не понравилась, обращались уже не ко мне.
В секретариат Московской писательской организации приходили донесения – назовем их так – о том, что я написал и распространяю идейно порочную, чтобы не сказать антисоветскую, пародию. Впрочем, почему «чтобы не сказать» – так и писали.
Мое начинающееся «дело» было передано в партбюро Института мировой литературы им. А. М. Горького, где я работаю с 1954 года и где состоял на партучете. Секретарь Киевского райкома партии Юрий Александрович Юшин предложил нашему секретарю партбюро Л. М. Юрьевой обсудить мою пародию на партсобрании. Лидия Михайловна ответила: «Если проводить такое собрание, все будут критиковать не пародию, а кочетовский роман».
Тогда Ю. А. Юшин решил обойтись без первичной парторганизации. 9 июня 1970 года состоялось бюро Киевского райкома. До этого Юрий Александрович беседовал со мной как с человеком, допустившим ошибку. На заседании бюро он разговаривал со мной так, как будто я совершил преступление. От меня добивались признания, что я высмеиваю не роман Кочетова, а нашу жизнь, строй, устои. Этого я признать не мог и был единогласно исключен из партии.
Затем – заседание в МГК КПСС под председательством В. В. Гришина.
Когда я ждал в коридоре своей очереди, ко мне подошел темноволосый человек с выразительным лицом. Он отрекомендовался Александром Яковлевичем Аскольдовым, автором кинофильма «Комиссар». Тогда я не знал этой картины. Должно было пройти 17 лет, чтобы я ее посмотрел и восхитился. Оказалось, что А. Я. Аскольдова тоже исключали на партии – за эту картину.
Меня вызвали, я вошел и увидел Виктора Васильевича Гришина за председательским столом. Он не сидел, а торжественно и величественно восседал, как некий парт-Саваоф, божество, не знаю даже, с кем его сравнить. Это была истина в последней инстанции, та, которая обжалованию не подлежит. К нему бесшумно подходили какие-то люди с какими-то бумагами. Он говорил, кивал, подписывал, и каждое движение, жест, подпись означали бесповоротное решение чьих-то судеб.
Есть люди, словно включенные в сеть. Пока они на посту – они для всех нижестоящих как своего рода светильники разума. Но едва только их снимают – они сразу же утрачивают свою «светильность».
На заседаниях МГК В. В. Гришин был всемогущ и «всесветилен». Он говорил очень тихо – знал, что его услышат, внимание гарантировано, никто не перебьет, не возразит.
Л. М. Юрьева быть на заседании не могла, ее заменил Борис Петрович Кирдан, член институтского партбюро.
В. В. Гришин дал ему слово. Борис Петрович, к изумлению всех присутствовавших, начал говорить о том, какой я замечательный ученый.
– Кто замечательный ученый? – негромко переспросил первый секретарь МГК.
– З. С.! – воскликнул Борис Петрович, как бы удивляясь: а кто же еще?
Воцарилась тишина, на фоне которой громко прозвучали негромкие слова В. В. Гришина:
– Вы не поняли, что от вас требуется. Какой он ученый, он доказал своей пародией. Ей-то вы и должны дать свою оценку.
Борису Петровичу Кирдану была предоставлена возможность исправиться, перестроиться на ходу, оторвать свое мнение, как листок отрывного календаря.
Но он этим не воспользовался. И продолжал говорить то же, что начал раньше.
Рисковал ли он? Очень многим. Но этот мужественный человек, герой Отечественной войны, думал только об одном: сказать то, что он думал.
К счастью, он не пострадал. Просто его выступление вроде бы не заметили – как нечто неподобающее, непротокольное.
С того момента, как В. В. Гришин подписал постановление МГК КПСС о моем исключении, все дальнейшее уже было полностью предрешено.
Еще одно обстоятельство усложняло ситуацию.
От меня требовали, чтобы я назвал тех, кому я давал свою пародию. Я отказывался отвечать на этот вопрос, говоря, что я – автор пародии, я за нее отвечаю, а не мои друзья. Не они ее писали.
Сколько людей пыталось мне помочь – я думаю о них с благодарностью.
Три раза парторганизация нашего института обращалась с ходатайством о пересмотре моего дела. И хотя успеха не имела, мнения своего не меняла.
И еще одного человека я хотел бы назвать – Антона Павловича Чехова. Помню, после очередного обсуждения моего дела о пародии в МГК я пошел в Отдел рукописей Библиотеки имени Ленина. Я уже задумал тогда новую работу «Записные книжки Чехова», хотя в ту пору шансы напечатать ее были весьма невелики. Стал читать и перечитывать чеховские «книжки», записи, наброски, увлекся, забылся, начал сопоставлять заметки, и мое персональное дело как будто стало тихо отчаливать от меня. Гришин? Ах да, Гришин, но вот эта запись из второй записной книжки перекочевала в первую, а оттуда позже – в четвертую в несколько измененном виде.