– Что делать? – вопрошал он. – Что делать?
Разгуляй не зря был снабженцем, а посему прагматиком.
– Как что делать, идти документы забирать. Дом-то хоть запомнил?
Жбанов кивнул и повел группу к б…му домику, а Разгуляй распределял роли.
Жбанова спрятали в подъезде, а остальные рассредоточились по двору, скрываясь за деревьями и мусорными баками так, чтобы их сразу можно было заметить из окна квартиры.
Разгуляй нажал на кнопку звонка. За дверью его разглядывали в глазок.
– Откройте, особый отдел внутренней разведки Комитета государственной безопасности. Не откроете – имею полномочия выбить дверь, – властным тоном произнес он и для пущей убедительности раскрыл перед глазком свой спецпропуск на корабль. Это сработало. Хозяйка квартиры была одна.
Разгуляй продолжил тем же уверенным тоном, импровизируя на ходу:
– Слава богу, вы живы. Где иностранный шпион, которого мы ведем от самого Новосибирска? Дело в том, что у него спецзадание – уничтожить генетический код русской нации. Надеюсь, вы патриотка. На счету этого резидента 738 загубленных жизней. Обычно он выбирает самую красивую женщину в ресторане, проводит или не проводит с ней ночь, в зависимости от уступчивости дамы, а потом возвращается. Сейчас его излюбленное время – 5.30 утра. Видели бы вы эти отрезанные груди и ошметки гениталий! А кишки молодой жены академика, намотанные на люстру? Он очень хорошо владеет ножом – старая дамасская сталь, отточенный крис режет тело, как масло. Вы не хотите увидеть свои внутренности, разбросанные по комнате? Он владеет особой техникой расчленения, и жертва живет, созерцая все это, еще минут пятнадцать.
Хозяйка бросилась в туалет, ее стошнило от живенько нарисованных картин, а может, и от выпитого накануне.
– Его главное оружие – внешняя безобидность и даже беззащитность. Главное – задание. Ради него он может снести побои, промолчать и со всем согласиться. Не оставил ли он сигаретных пачек с отпечатками пальцев, окурков с образцами слюны, пятен спермы для идентификации, документов, одежды или чего-нибудь иного? Молчите – хорошо. Мы уйдем, а он вернется. Жаль мне вас, молодая, красивая, а уже не жилец. Впрочем, выставим-ка мы у вас в квартире внутренний пост, иначе говоря, засаду. Человек пять, я думаю, хватит.
И, высунувшись в окно, гаркнул:
– Заходи, ребята!
Девица увидела, что двор заполнен неизвестными, выходящими из-за деревьев и направляющимися к подъезду, почти поверила в кровавую легенду и попросила:
– Не надо засады. Он, сволочь, документы забыл.
Она решила, что ментовская или гэбистская засада, оставленная на неопределенный срок, сильно повредит налаженному бизнесу.
Разгуляй, войдя в раж, пообещал походатайствовать перед руководством о награждении ее именными часами с надписью «За беспощадную борьбу со шпионажем от СМЕРШ» и даже поцеловал ей руку, пытаясь переместиться от кисти к плечу – уж очень аппетитным оно было, но потом вспомнил, зачем он здесь и кто она такая, и затормозил. Девица поцелуям не сопротивлялась, согласно кивала, но подталкивала его к двери.
Крепко зажав в руке все документы Жбанова, обиженный Разгуляй наклонился к ее уху:
– А сутенерам скажи: еще хоть одного с нашего соединения тронут – всем экипажем придем. Бывай.
Девица лениво парировала:
– Если бы не твоя страшная ксива, хрен бы я тебе открыла. Таких не видела, вот и купилась, радуйся.
Она уже поняла подвох, но лучше отдать документы одного лоха, чем потерять бизнес.
Счастливый Жбанов, получив красную и зеленую книжечки, готов был поцеловать Разгуляя в любое место, и даже неоднократно. Разгуляй отбивался.
Дело закончилось для Жбанова простым лишением схода.
На расспросы сослуживцев он отвечал односложно:
– Да, нае…ся. На всю жизнь.
Оставшиеся два месяца, до самого окончания ремонта, Жбанов благодарно поил находчивого снабженца. На берег он больше не просился.
Весенний призыв
В бригаду привезли молодежь. Радовались все. Во-первых, матросы, которые меняли статус. Первогодки становились подгодками, подгодки годками, годки гражданскими. Во-вторых, офицеры, в надежде, что уж этот призыв позволит залатать дырки в штатном расписании и будет лучше предыдущего, состоявшего из сплошных убоищ и уе…ищ.
Ну как еще назвать человека, выращенного из простого чабана до командира отделения, опрометчиво отправленного в отпуск и вовремя из него не прибывшего?
С другой стороны, как можно обвинять человека (в данном случае командира подразделения, этот отпуск предоставившего), если он вырос в городе, а не глухом ауле (аиле) и не знает нравов, в нем царящих на протяжении веков?
Старшина Бердыбеков (Тихоокеанский флот на 98 процентов комплектовался матросами из Средней Азии и Закавказья) уехал в отпуск. Через десять суток, не считая дороги, он в часть не прибыл. Не прибыл и через двадцать. Командованию лодки пришлось докладывать о неприятном факте и отправлять на родину старшины целого мичмана.
Мичман прибыл в знойный Таджикистан, добрался до нужного райцентра и в военкомате узнал, что до деревни Бердыбекова 180 километров. И добраться туда можно только на ишаках – горы. Мичман был молод, настойчив и не боялся трудностей. Сам он когда-то учился в Краснодарском сельскохозяйственном институте (не закончил) и имел второй разряд по конному спорту. Ишак – та же лошадь, только ростом поменьше. Короче, поскакал наш мичман по горам и долам. В военно-морской форме, вызывая законное удивление туземцев и овечьих стад.
Путем расспросов местного населения, нашел аил, а в аиле семью Бердыбековых. По-русски они не говорили. С помощью жестов удалось выяснить, что Улугбек пасет овец в двух днях пути от аила.
Сначала мичман очень смущался в незнакомой обстановке. Но затем увидел, что отец щеголяет в тельняшке, брат в хромовых ботинках, дядя в бескозырке вместо тюбетейки, а из-под цветастого халата сестры Бердыбекова выглядывают флотские штаны. Родные флотские вещи, пусть и разрозненные, придавали сил и уверенности. Он уже не удивился, увидев бабушку в голландке и с «гюйсом» на голове поверх платка. В ожидании Улугбека пили чай. Отец что-то рассказывал, а мичман, не понимая, проявлял уважение и кивал головой. Он настолько понравился отцу, что тот начал окликать пробегающую с лепешкой по двору сестру Бердыбекова, скалить желтые зубы и что-то белькотать, хитро прищуривая глаз и поглядывая на мичмана. Девушка все это время терпеливо стояла, смущаясь. Лепешка обжигала ей руки, но пока ата не отпустил, уходить нельзя. Да и мичман ей нравился. Сам мичман отнекивался, понимая, чего хочет старик. Становиться зятем ему вовсе не улыбалось. «Гюльчатай» его не прельщала. Он имел здоровые вкусы, сформированные грудастыми, полнозадыми кубанскими казачками, а ему пытались всучить обугленную солнцем, худую головешку. Борьба продолжалась каждый день. От мутного чая уже тошнило, но его постоянно подливали гостю в чашку, и не выпить было нельзя.
Может, мичман бы и дрогнул от натиска и осады, а также от «чайного» поноса, мучившего его все эти дни и ночи, но через неделю появился Бердыбеков. Он не очень удивился приезду сослуживца и был искренне рад: – Спасиб, товарища мичман. Служит хотель, радный не пускаль – овца пасть некому. Ата совсем балной. Бират нога болыт. Жиенщина нилызя. Пириехал – подарка сделал, форма понравылась. Назад иехат нэ в чом было. Грязный, давно потерявший цвет, прожженный в нескольких местах у ночных костров, халат подтверждал его слова.
Мичман, несмотря на молодость, даже не попытался вернуть форму. Подарки не забирают. Он принял Бердыбекова, в чем тот был.
Бердыбеков шел впереди и пел заунывные песни своей страны, мичман ехал на ишаке, ишак понуро шагал, думая о чем-то. Может, Буриданов осел был его предком, и он просто восстанавливал в памяти имена философов, которых при встрече нужно залягать до смерти. А может, его предком был осел Ходжи Насреддина, и он улыбался, вспоминая его похождения, а вовсе не скалил зубы.
Так или иначе, но до цивилизации они добрались. Ишака сдали какому-то родственнику, а сами полетели самолетом – у мичмана вышел срок командировки, ему самому грозило наказание, и он счел за лучшее доплатить. Бесплатные проездные были только на поезд. А поезда на Камчатку не ходят. До Владивостока пять суток, потом трое пароходом до Петропавловска. Командировка закончилась шесть дней назад, и уже три дня мичман по закону был дезертиром.
Подробности прибытия опустим, но детали операции по доставке старшины второй статьи в часть стали известны всему флоту. Во-первых, мичману контракт не продлили и отправили в Краснодар, к казачкам, – доучиваться. Во-вторых, пришло негласное указание – матросов из Средней Азии и Закавказья не поощрять отпуском. Помните у Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…» Лучше присваивать очередные старшинские звания. Служили они неплохо, за власть. Куда там продажным за доллары американским сержантам!
Итак, привезли неофитов. Все, радуясь, бросились в казармы смотреть на пополнение. Я опоздал немного с прибытием.
Узнав, что командир в своей каюте, решил заглянуть к начальнику и другу. Оказывается, радовались не все. Наш командир плакал. Я был шокирован этим сверх меры, зная его как волевого и жесткого офицера. Он отхлебывал сухое вино из стакана, бил кулаком по столу, крутил «дули», кому-то наверху их показывая (думаю, отделу комплектования флота), и кричал:
– Десять суток отпуска, не считая дороги? В Африку? Да вот хер вам, умникам! ТАМ только овцы были, а тут и крокодилы, и бегемоты, и перевороты!
Он все не мог забыть отпуск Бердыбекова.
Увидев меня, он утер слезу, отхлебнул еще, и почему-то шепотом спросил: – Зам, ты видел?
– Что? – перешел на шепот и я.
– Вот вечно вы замы так! Когда мелочь какая-то, вы ее раздуете до размеров авианосца, а мимо серьезного события проходите, не заметив! «Что»! – передразнил он меня.
Потом, еще раз отхлебнув, жестом пригласил меня наклониться, и почти в ухо произнес: