И вот, свершилось! Молниеносно захлопнулась пасть, а в ней оказался и забился командир подводной лодки, уличенный в связях с младшими научными сотрудницами. Чугунов радостно потирал лапы, ой, простите, руки, и зачитывал командиру фразы из донесения: когда, с кем, сколько раз и в какое время командир предавался разврату. Командир пытался возмутиться, но челюсти тут же сжались сильнее:
– А копию донесения я попрошу передать вашей жене, то-то теплая встреча будет. Да и вам не место в таком экипаже – людей разложили личным примером, у меня еще на 12 человек данные. Придется, Иван Сергеевич, просить командование о вашей замене. Можете идти, готовьтесь к встрече с женой и начальниками.
Командир, понурив голову, вышел. Он, как и все, думал, что это легкое приключение, глоток жизни, которая проходит в службе, вдали от берега, не более. Думал, на мой взгляд, правильно. Целомудренное нахождение рядом в течение семи месяцев молодых мужчин и женщин, добровольно отказывающихся от радостей общения и секса, иначе, чем сборищем душевнобольных извращенцев, не назовешь.
В общем, шел Иванушка не весел, шел, головушку повесив. А навстречу ему – серый… ох, затравился, не серый и не волк, а зам лодочный, Петрович.
– Что делать будем, Петрович? – вопросил командир после подробного пересказа беседы с Чугуновым.
– Лобик будем морщить, думать. Занятие для нас хоть и нечастое, но вполне знакомое. У нас два с половиной дня есть. Сегодня пятница, донесение пойдет утром в понедельник по графику связи, никак не раньше. Придумаем что-нибудь, не ссы.
Командир верил и своему Петровичу, и в своего Петровича. Они пошли думать, закрывшись в каюте и никому не открывая.
К утру гениальный и простой план был готов, роли исполнителей и участников распределены и к обеду даже отрепетированы.
Суббота на флоте да и не только на нем – банный день.
А банный день на судне можно сравнить с Первым мая (был такой праздник, любимый народом, сейчас вместо него Пасха). Такая же радостная суета, постирушка – парилка – расслабушка, сухое вино, отдых на чистых простынях, песня души и тела.
Женская баня была на одной палубе, мужская – на другой.
Дверь в мужскую парилку была напротив каюты Чугунова, через коридор шириною в шаг. Очень удобно: разделся в каюте, шмыг – и в парилке. Попарился, завернулся в простыню, шмыг – и в каюте.
Лег чистый, расслабленный и томный, медленно остывая от жаркого пара, на койку, зевнул счастливо, сбросил простыню, потянулся…
Дверь распахнулась и в каюту буквально ворвалась буфетчица Вероника. Она в три шага пересекла каюту и шлепнулась в кожаное кресло (шлепнулась потому, что соприкосновение кожи с кожей при определенном ускорении создает этот звук «шлеп!»), стоявшее напротив двери, у иллюминатора. Вероника была молода, пышнотела, красива. На ней всегда были мини-юбка, белый беретик, накрахмаленный фартучек и белая блузка с глубоким декольте, из которого рвались на волю груди. Это все в комплексе затрудняло прием пищи в кают-компании – космсостав часто давился то ли едой, то ли слюной, что придавало трапезе этакое изысканное эстетство (не путать с эстетичностью!).
Сегодня она была в мини-халатике, застегнутом на одну пуговицу где-то повыше пупка, и без нижнего белья. Наружу рвалось все, розовое после бани. Усевшись в кресле, Вероника перекинула ногу на ногу а-ля Шерон Стоун, отчего у Чугунова потемнело в глазах, и томно произнесла, трепеща ресницами:
– Вот вы умный, я давно хотела спросить, верите ли вы в любовь? Как здесь жарко! – и расстегнула последнюю пуговицу халата.
Одной рукой Чугунов пытался набросить на себя простыню, но запуталась, проклятая, не вырвать из-под спины, прилипла; другой прикрылся, но ладони уже явно не хватало. От увиденного член, этакая скотина, вырос мгновенно, не считаясь с волей и моральными принципами Чугунова.
– Выйдите немедленно… Что вы себе позволяете… – хрипел Чугунов. Оторвать глаза от искусительницы он просто не мог. Пришло достойное решение: бежать! Он уже подобрался для прыжка. Но дверь после фамильярного стука согнутым пальцем отворилась сама.
– Нельзя! – завопил Чугунов.
В дверях стоял командир лодки, из-за плеча у него выглядывал Петрович. Оба замерли на время, необходимое, чтобы прийти в себя от увиденного.
– Извините, – сказал Петрович, – мы тут повестку дня партсобрания пришли согласовать, но, вижу, не вовремя.
– Простите, что помешали отдыхать, – вторил ему командир, нагло уставившись на прикрывающую ладонь на манер слишком короткой кольчуги и с тем же бесполезным результатом, а потом переведя взгляд на Веронику.
Дверь закрылась.
Чугунов, плюнув на стыд, вскочил, завернулся в злополучную простыню и бросился вслед за гнусной парочкой. Догнал, запыхавшись.
– Товарищи офицеры, это не то, что вы подумали…
– Конечно, не то.
– Да не было ничего, я вас уверяю.
– Конечно, не было.
– Вы что, мне не верите?
– Верим, верим, – отвечали негодяи, но при этом как-то гнусно улыбались, отводили глаза в сторону и даже, казалось, панибратски подмигивали.
В это время мимо них проплыла уже застегнутая на все пуговицы Вероника.
– Ах, какой мужчина! – проворковала она, послала Чугунову воздушный поцелуй и скрылась за поворотом коридора.
Чугунов понял, что оправдания после таких заявлений будут лишними, зло сверкнул глазами и удалился в предавшее его логово, еще пять минут назад бывшее уютной каютой, буркнув:
– Между нами.
– Есть! – откозыряли подводники.
Понурая спина Чугунова, удалявшегося по коридору, выглядела жалко. Он, завернутый в простыню как в тогу, был похож на парламентария, которого благородные и справедливые жители Афин только что подвергли остракизму.
– Петрович, а мы не того, не переборщили? – спросил командир.
– Нормально, переживет. Зато тебя спасли. Искусство интриги требует жертв, – подытожил Петрович. – Пойдем, людей отблагодарить надо.
Расплачивались сухим вином и собой. Вероника получила по две ночи с каждым (мужчин на судне было втрое меньше, чем женщин) за блестяще исполненную сцену и ящик сухого вина за вынужденный стриптиз. Правда, она, вспоминая что-то увиденное, вздохнула:
– А жаль, что до насилия так и не дошло…
Радист получил две бутылки сухого за предусмотрительно «испорченную» рацию: а вдруг Чугунов решился бы нарушить график связи из-за чрезвычайных обстоятельств. Три бутылки были отданы первому помощнику капитана, чтобы не верил наговорам на Веронику – никакая она не б…дь, а приличная, отзывчивая и порядочная женщина.
Бутылок пять выпили сами, празднуя победу. Простой и гениальный план основывался на том, что дверь в каюту Чугунов не закрывал. Оставалось найти союзницу, «вывести» из строя рацию, проследить, когда Чугунов выйдет из парилки, загнать в каюту Веронику и вовремя появиться самим, уличить «глаз партии» в прелюбодействе и убить его тем же оружием, которое он заготовил для командира.
Самым трудным было найти главное звено плана – открытую дверь, а потом рассчитать время своего появления, причем до секунды, чтобы Чугунов не успел убежать или выкинуть Веронику из каюты. Для этого и понадобилась репетиция. Если моделировать ситуацию, то дотошно, до мелочей. На случай «выкидыша» Вероника должна была громко кричать, изображая над собой насилие, и продержаться до появления подводников.
Петрович, как сценарист и режиссер-постановщик, оказался на высоте, впрочем, как всегда. Если бы Спилберг узнал об этом, он бы до конца дней плакал над своей бездарностью.
А донесение… Какое донесение? Чугунов его если не сжег, то съел. Забудьте. Не было никакого донесения, впрочем, как и разврата. Но дверь в каюту он теперь, блюдя целомудренность, закрывал. И не только снаружи, но и изнутри.
Бедняга, он думал, что приобрел авторитет, как стоик-аскет, отвергая заигрывания. Женщины думали по-другому: онанист. Так до конца похода он эту кличку и носил. Не спасли и шкатулки.
Мечта
Наша база находилась вдали от цивилизации. Легенда гласит, что однажды главком, совершая облет побережья Камчатки, обратил внимание на уютную бухту, прикрытую от моря песчаным перешейком с узким проходом. Бухта идеально подходила для базирования чего-нибудь. «И создал Главком базу подводных лодок. И увидел, что это хорошо…»
Может, это и было хорошо, но уж очень дикое место оказалось. Кругом сопки, лес, зверье дикое бегает, кормится на мусорниках, по вечерам пугая женщин. Магазин один, пополняется раз в неделю, а то и в месяц, в зависимости от погоды: сообщение с поселком только морем или по воздуху, вертолетом.
Развлечений нет. Пять домов, штаб, клуб да три казармы. Какие утехи находили для себя женщины, умолчим. Мужчины развлекались охотой, рыбалкой и пьянством.
Трудности присутствовали во всех мужских занятиях. Пьянство пресекалось, охота запрещалась – опасно, а рыбалку контролировал рыбнадзор. Ну не будете же вы на Камчатке ловить камбалу, пусть и королевскую, которая чуть меньше палтуса. Вас будет интересовать, конечно же, красная рыба, и только она. Но для ее добычи надо купить лицензию. Выловить можно только пять штук, да и то на удочку.
Самой бросовой рыбой была кумжа, потом шел голавль, горбуша и кета, потом деликатесные чавыча, нерка и кижуч. Нерка была хороша на балык, особенно брюшки, а из отдельных экземпляров кижуча и чавычи в рост человека, можно было взять до трех ведер икры.
Каждый год камчатские газеты пестрели статьями, описывающими арест браконьеров. Перекрывались дороги, проверялись машины, штрафовались граждане. За один незаконный «хвост», не зависимо от размера, карман браконьера облегчался на 50 полноценных, звонких советских рублей. Зарплата инженера тогда составляла рублей сто двадцать. Дорогое это было удовольствие – половить красную рыбку и поесть икру столовой ложкой. Но все равно ловили. Ловили все: школьники, доктора, учителя, юристы, военные. Было бы глупо не ловить, когда в реку, по которой рыба шла на нерест, можно было торчмя воткнуть палку, и она также торчмя уходила от вас вверх по течению, не падая, а только шевелясь и покачиваясь, как будто кто-то грозил вам ею из-под воды.