Морская болезнь тем и страшна, что человек теряет восприятие окружающего мира и слышит только себя. Это состояние многократно описано, повторяться не буду.
Когда я начал обход отсеков, жив был только центральный. Там руководили закаленные командир, старпом и механик. Во всех остальных валялись стонущие и травящие тела. В пятом (дизельном) и шестом (энергетическом) команды центрального исполняли мичманы. Пришлось пинками поднимать матросов, гнать их на боевые посты, заставлять заниматься уборкой блевотины. Работа прекрасно лечит морскую болезнь.
В шестом отсеке у переборки стояла привязанная головка дизеля, такая толстая тяжелая, килограммов на сто, а может, и больше, железяка со штырями. Крепил ее старшина второй статьи Машкин. Крепил какой-то хилой бечевкой, для отвода глаз. А море не любит несерьезного к себе отношения. После очередного удара волны лодка, дрожа, поползла куда-то вверх, а железяка сорвалась, пролетела половину отсека и переломила голень Машкину. Когда мы ее вчетвером оттащили, то увидели, что окровавленные обломки белой острой кости торчат наружу из порванной штанины. Машкин орал, но больше от страха, боли он еще не чувствовал – шок. По «Каштану» я вызвал центральный, доложился и запросил промедол (обезболивающее, тоже из боевой аптечки) из командирского сейфа. Вызвали химика, по совместительству являющегося боевым санитаром: доктора-то не было, учился. Химик прибыл с лекарством, глянул на рану и упал в обморок. На него внимания уже не хватало, поэтому так и остался лежать в блевотине, а я занимался Машкиным.
В отсек пробрался механик, посмотреть, что же случилось с его подчиненным. Машкин верещал и мешал мне обрабатывать рану и закреплять шину. Когда-то я работал санитаром на «скорой помощи» и навыков не забыл. По сравнению с тем, что мне доводилось видеть, рана Машкина могла быть признана легкой царапиной.
– Наркоз ему нужен, общий, – пробасил механик и отодвинул меня в сторону. – Машкин, ты деталь крепил?
– Я…
– Н-на! – большой и тяжелый механический кулак опустился на голову пострадавшего, выполнив две миссии сразу: кары и милосердия. Кара за безалаберность, общий наркоз для облегчения страданий.
Вдвоем мы быстро справились с неподвижным Машкиным и занялись более важными делами.
Бедлам продолжался трое суток. Было душно и довольно гадко. Нас валяло с борта на борт, а в промежутках между бросками лодка, кряхтя, взбиралась на волну, а потом ухала вниз так, что кишки взлетали и прилипали к горлу. На камбузе с грохотом летали бачки и кастрюли. В отсеках срывались плохо закрепленные предметы, обязательно стремясь кого-то покалечить. Из аккумуляторов выплескивался электролит. Ни есть, ни пить, ни спать было невозможно, хотя и хотелось. Кто мог, ел консервы. Остальные по-прежнему травили. Верхняя вахта приходила замерзшая на нет и мокрая с ног до головы. Вахтенных и сигнальщиков меняли через два часа, но офицеров не хватало, мы ведь выбежали в море неполным экипажем, и люди не успевали не только отдохнуть, но даже отогреться.
Наверху творилось что-то страшное. Серый океан ревел и пытался ударами волн-кулаков раздолбать наше старое «железо». Кулаки были метров по восемь высотой. Железо поддавалось. Наподобие обойного рулона метров сорок верхней палубы легкого корпуса было сорвано и свернуто от носа до ограждения рубки, страшно грохоча при каждом ударе волны. Обтекатель носовой гидроакустической станции развалился на две половины. Страшно зияли дыры в корпусе, через которые были видны баллоны высокого давления. Аварийный буй сорвало и куда-то унесло, вместо него в палубе темнела дыра, как след от удаленного больного зуба в рыхлой десне. Плексиглас в иллюминаторах ограждения рубки выбило. Само ограждение было в огромных вмятинах и трещинах. Металл не выдерживал мощи стихии. Ветер достигал 190 километров в час и тяжело выл. Вахта глохла от рева. Все скрипело, билось, стонало и дрожало. Натужно ревели дизели, а винты молотили воздух, когда лодка рушилась с волны в свободном падении, глубоко зарываясь носом в воду. Корпус ее вздрагивал, как живой. Люди внутри прочного корпуса упирались руками и ногами, хватались за что-нибудь, чтобы удержаться на ногах и не быть размазанными по переборке.
Так продолжалось трое суток. Но дизели работали, якорь держал, вахта неслась, связь с базой была, помощь раненным оказывалась, приборка блевотины продолжалась.
Все лодки бригады, кроме нашей, потеряли якоря. Всем требовался ремонт.
Когда тайфун утих и нас, наконец-то, запустили в базу, мы ее не узнали.
Сопки стояли голыми, без снега, задрав к небу черные руки редких деревьев.
Часть леса была вывернута с корнем. Дороги к поселку не было, как не было и знакомой береговой черты.
Тысячетонный снежный покров, ухнув, лавиной сошел вниз, к морю, накрыв пирсы до половины их длины, и замер у побережья. Море билось в эту многометровую снежно-ледяную стену.
Толстенные металлические швеллеры, в которых были проложены электрические и телефонные кабели, трубы пара и воды для подачи на лодки, покоившиеся на столбах пирса, превратились в причудливую рвано-ажурную абстрактную конструкцию. Главными ее элементами были гигантские штопоры и узлы. Отовсюду торчали растрепанные провода, своим веселым разноцветьем подчеркивая разруху и рваные кишки трубопроводов.
Столбы тоже были перекручены и завязаны узлами. Один из плавпирсов затонул, криво выставив над водой часть поросшего водорослями брюха, у другого оторвало секцию. Пейзаж был настолько незнаком, а разрушения так сильны, что казалось, не ураган здесь погулял, а атомная бомба средней мощности. Впечатление усиливалось полной тишиной и безлюдьем – нас никто не встречал.
Вскоре, правда, появилась бригада матросов с бербазы, на лыжах и с лыжами за плечами, связки по три. Оказалось, для нас. Были даже носилки для раненого Машкина.
Оставив на лодке вахту, мы совершили лыжный пробег до поселка. Здесь пострадали крыши и окна. Стекла в жилых домах уже вставили, только штаб слепо смотрел в сторону бухты бельмами фанерных листов на окнах.
В нашей казарме тоже свистел ветер и лежали небольшие сугробы. Быт экипажа – дело рук самого экипажа. Стекол в бригаде больше не было, посему по старинному подводному обычаю мы «заняли» вторые рамы на первом этаже, в казарме экипажа, находящегося в автономке. Замок на двери, естественно, пришлось сорвать. Дело в том, что уходящие в море оставляют в казарме очень много вещей, которые ну просто необходимы тем, кто остался на берегу. По приходу хозяева не досчитаются даже коек. А замок на то и замок, чтобы его открывали. Когда наша лодка находилась в заводском ремонте, у нас обчистили баталерку с обмундированием и инвентарным имуществом, «позаимствовали» стулья и табуретки, поснимали замки с офицерских кают. Значит, кому-то было нужнее, а скарб подводницкий, в том числе и инвентарный, дело наживное.
Экипаж, запущенный в базу последним, затыкал окна матрасами. Не повезло.
Нас поставили всем в пример и первыми отправили в ремонт на завод как наладивших береговой быт и относительный уют.
Да, а Машкин выжил, общими усилиями ногу мы ему спасли. Правда доктора удивлялись, что удар пришелся по ноге, а у парня еще и сотрясение мозга оказалось. Начмед хотел даже статью в научно-медицинский журнал подготовить, но мы с механиком его отговорили.
Строевой смотр
Строевой смотр – это такое военное мероприятие. (Более подробно см. словарь.) Проводится оно не регулярно, зачастую неожиданно для участников и всегда заканчивается или оргвыводами (читай: наказанием), или организационным периодом, венцом которого является все тот же строевой смотр.
Им же заканчивается сдача курсовых задач, к счастью, не всех. Экипаж должен выглядеть подтянуто, бодро и лихо. Молодцевато, я бы сказал, как и подобает военным морякам. А что лучше всего подчеркивает морскую удаль? Правильно, строевой смотр. Эту удаль в нас воспитывали постоянно. Сколько подобных мероприятий я пережил, не помню, но некоторые заслуживают, чтобы о них рассказали. Они отличались не только удалью, но и военно-морской находчивостью.
Заканчивали мы сдачу первой курсовой. На смотр построились на пирсе рядом с лодкой. Комбриг должен вот-вот подъехать. Мерзнем, ждем, мороз градусов 25, с ветерком, уже и снег пролетает. Шинель не шуба, ботинки не валенки, перчатки не рукавицы. Продолжаем мерзнуть.
Напротив лодка, только что пришедшая из автономки из теплых морей, стоит, тоже задачу сдает, но экипаж еще не строится. Мы ропщем на ранний «выгон» на пирс, кивая на умных соседей. Холодно, снег сечет лицо. Командир дает команду перейти на «форму 6». Это когда на шапке-ушанке уши опущены и завязаны под подбородком. Теплее, конечно, только не слышно ничего и болтать в строю трудно.
Вот и уазик комбрига показался. С соседней лодки наконец-то посыпался на пирс экипаж. Но в каком виде! Если бы не завязочки под подбородком, у нас бы отвалились челюсти.
Все были в ярко-синей «тропичке»! Это шорты, рубашка с коротким рукавом, пилотка и кожаные тапочки в дырочку на босу ногу. Строй выровнялся и замер с каменными лицами. Снежинки таяли на матросских грудях, забивались в уши и быстро припорашивали волосатые ноги. Строй дрожал, но терпел.
Командиры отрапортовали комбригу: наш в форме шесть, соседский в трусах. Комбриг, тоже не дрогнув, рапорта принял и пошел здороваться с экипажами. Соседи уже посинели, как их форма, но бодро приветствовали начальника.
– Как я понимаю, жалоб и заявлений нет, – пробасил комбриг и скомандовал: – Экипаж в лодку, пока окончательно яйца не отморозили, командир и зам – ко мне!
Те, дрожа от холода, подскочили и замерли в ожидании нагоняя.
– Смотр закончен. Хотя… Может, командир продемонстрирует строевой шаг, а зам споет строевую песню? Нет? Тогда тоже в лодку, находчивые вы мои…
Соседи, уходя в море летом, опрометчиво оставили зимнюю форму в баталерке, в казарме. По приходу ее там, конечно же, не оказалось. Об этой свято чтимой подводной традиции я уже упоминал. Одевали их за счет формы, списанной по сроку носки – служить и ходить в ней можно, но для смотра не годится. Вот и приняли отцы-командиры решение облачиться в «тропичку». А куда деваться? Тем более что в приказе по бригаде было написано: «11.00 Строевой смотр экипажей». Номер формы одежды не упоминался, а во всем, даже в мелочах, точность нужна, особенно на военной службе. Моряк же везде лазейку найдет. Так что померзли красавцы, но смотр успешно прошли. Да-с, находчивый у нас народ служил…