И всегда восхищение партнершей! А как ею не восхищаться, этим уникально-совершенным созданием – Женщиной? Они не бывают некрасивыми, в отличие от нас. Это мы не смогли их оценить. Они всегда прекрасны!
Боже, какой большой теплый животик! Красивой женщины должно быть много! Килограммов 120! Прижмусь щекой! Что, целлюлит? А я размассажирую… Как мягко…
Или другой вариант.
– Какая вы стройная! А на руки ко мне, интересно, сколько вы весите? Я обычно четко определяю, до ста грамм…
Что там внизу? Да не обращайте внимания… Будьте у меня на руках, обнимите за шею. Всего-то отросток. Я знал, что вам понравится. А вес ваш так и не определил…
Утром мы шли на кухню и заливали в две канистры горячую воду. Одной проливали замерзший радиатор, вторую вливали в него.
И ехали по Белоруссии.
Экскурсии были вынужденными. А ну-ка, кто из вас тягу к краеведческим экспедициям в нас заподозрил? Извинитесь немедленно… Мы просто во время лигачевской кампании против пьянства искали «горючее» на вечер. И находили! Несмотря ни на что! Поиски приходилось начинать с утра: в населенных пунктах был «лимит» на поставки спиртного. Спасало только то, что аборигены, наплевав на законы и указы, гнали самогонку из бульбы. А казенка доставалась нам. Иногда, чтобы скрасить долгое время поиска, мы часть обслуживающего персонала, которые сегодня на выходном, брали с собой. Ничего эротического, но зато как дорогу сокращают присутствием… А если кто не знает, сообщаю: в 21-й «Волге», впереди и сзади, не сиденья – диваны. И сзади четверо помещаются, даже не задевая локтями друг друга, или, скажем, бедром. Если сами этого не захотят. Иногда поиски растягивались километров на двести…
Белорусские города мне понравились. Четкая геометрия улиц, ампир и барокко, надежность какая-то, основательность во всем…
А у женщин там сложился некий податливый менталитет в вопросах взаимоотношений полов, пусть и не всегда заканчивающийся деторождением, но очень интересный в процессе. Понятно, что только с научной точки зрения. Вот его мы после путешествий на «Волге» и изучали…
Кроме веселого, в санатории и печальное было. В самом начале.
Иду на первый визит к врачу. За назначениями. Перегар, конечно, есть, но небольшой – вчера с Петровичем и Витей-афганцем мое прибытие отмечали. Закусывали хорошо. Поэтому не волновался. Кровь с утра сдал. Вылет, то есть выезд «Волги» из-за меня перенесен на 11.00. Персонал предупрежден и ждет. «Волга» греется. Программа обширная.
Петрович присел на диванчик в коридоре, я шагнул в кабинет.
А надо сказать, в санаторий я почти случайно попал. У Петровича на диспансеризации после сессии и перед зимними каникулами гастрит обострился. Дали путевку. А это что значит? А это то значит, что все отдыхают две недели, а Петрович – 24 дня. И скучно ему будет.
А когда врач что-то спросила, я признался ей, что за неделю похудел на 5 кг. Не признался, что пассия у меня новая была и что на дежурстве почти каждую ночь. Она меня в санаторий в Трускавец хотела отправить. А что мне, скажите, в Трускавце одному делать? Песни петь на автовокзале по готовым текстам, которые веселые гуцулки там бесплатно раздают? Не надо нам Трускавца! Или Петровичу одному в Лепеле пропадать? После коробки конфет отправила в один с Петровичем.
Санаторий
Зашел в кабинет.
– Итак, больной. Диабет мы подлечим. Давление нормализуем прогулками, как и ишемическую болезнь сердца. Ну, перенесенный инсульт – тоже прогулками. Лейкоциты, лейкоциты… Ешьте яблоки, гематоген принимайте. Против артрита – грязи. Гидромассаж. Простатит проблемно… Но тоже гидромассаж. Цирроз печени мы не лечим, но процесс останавливаем. Против эмфиземы легких – хвойный лес. И миокард мне ваш не очень нравится. Прогулки, покой, соблюдение назначений… Если что, мы вам и коляску для прогулок выделим, и медсестру. Чтоб возила. А угасание половой функции – это возрастное, здесь медицина бессильна.
Я смотрел на ее шевелящиеся губы, но ничего уже не слышал. А она не поднимала на меня глаз, в карточку смотрела. И все шевелила и шевелила губами…
Понятно. Я умру здесь, в Белоруссии. Зачем я согласился на этот санаторий? Вот бежит олень, бац – стрела в бок, и привет, сразу! Спасибо, индеец! И никаких мучений в одночасье на тучных небесных лугах.
А здесь меня по полочкам разложили, почленно приговорили и назначениями прикончат! Но процесс будет мучительным и долгим. А мне всего 28 лет! А нужно собираться в могилу! Когда я вышел из кабинета, аккуратно неся свое стеклянное и насквозь больное тело, Петрович бросился ко мне:
– Что случилось? Ты чего такой белый?
Я прохрипел, падая на диванчик:
– Петрович, все отменяется. Отведи меня в номер. Я там буду тихо догорать. Мне, оказывается, писец. Простатит и угасание функции, половой. Зачем теперь жить? А думал тебе компанию в санатории составить.
Петрович, тело в Киев отвезешь… Не брось…
Я был готов умереть прямо на выходе из кабинета. Чего тянуть?
Но Петровича не так легко было разжалобить и удивить. А может, не хотелось ему с «грузом 200» возиться.
– Так, встал быстро! Зайди еще раз и узнай, твой ли это диагноз. Все возможно, но не простатит же! Мы ж вчера с тобой из одного стакана пили, а я ж не заразился!
– Нет, я не могу… Доктор сказала в морг, значит в морг…
– Подъем! Смирно! Пошел!
А Петрович у меня в училище «комодом» был, ну, командиром отделения. И пусть сам маленький, а голос волевой. И в подсознании у меня с курсантов сидит. Как у зомби.
И торкнулся я в эту докторскую дверь еще раз, какого- то седого полковника оттеснив, – вопрос жизни и смерти…
Прав оказался Петрович.
Тот больной, однофамилец мой, имел инициалы «В. А.», 78 лет. А я – А. В. И лет 28.
Петрович, дорогой ты мой! Дай обниму! Чудотворец ты наш! Вы даже не можете представить себе этот праздник выздоровления! Со мной одним его три представительницы персонала отмечали. И мы вчетвером на эти 24 дня очень подружились.
А доктор даже не извинилась. Может, я ей мало внимания уделил?
И после уточнения и ликвидации врачебной ошибки мне докторица прописала только кислородный коктейль. Кто пил, знает, какая гадость. Только двести граммов водки этот жуткий привкус снять могут… А попробуй водку в Белоруссии купи. И назначения надо выполнять… Потому утро и начиналось с двух канистр горячей воды. Одной пролить, вторую залить.
И гидромассаж я все равно получал, хоть и незаконно. Персоналу спасибо… А что было потом – не скажу…
Только вот этот вечный недосып, как на службе, но не в пример слаще.
В Москву я вернулся здоровым и активным. Как и Петрович.
А что, Белоруссия мне понравилась…
Страна глухих
Помнится, в фильме «Любимая женщина механика Гаврилова», актер Светин говорил: «Худшее место на Земле – Баб-эль-Мандебский пролив». Ошибался актер. И режиссер со сценаристом ошибались. Кораллы, солнце, море теплое… Были, знаем.
А вот я был в худшем месте на Земле.
Подводники, космонавты, летчики, ОВРовцы – конечно. Герои. Как и все остальные, моря бороздящие. Но есть и большие герои.
Отдаленные гарнизоны отличаются только размерами. Уклад везде один. Одни больше, другие меньше. Те гарнизоны, что меньше – хуже.
Но один отдаленный гарнизон я забыть не могу. Всем, кто там жил, не служил, а жил, подчеркиваю, надо было давать звание Героя Советского Союза. И Героинь. Это – мыс Лопатка на Камчатке. Дом на восемь семей: четыре офицера, четыре мичмана, восемь женщин, 12 детей, казарма на два десятка матросов, штабик, пункт управления ГАК. Все это на 16 сотках, если с дачными участками сравнивать, чтоб понятнее было. Сопки вокруг, пятачок между домами и морем, на нем все и стоит. А на уставшее побережье прибой шестиметровый накатывает. И ревет. И нет покоя ни днем, ни ночью. Шестиметровая волна берег не лижет – рушит, грызет. Со злобой и ненавистью. И спасения от него нет. Все звуки поглощает, только себя слушает. Его рев слышно дома, сквозь закрытые окна и двери. На улице он просто оглушает… Говорить невозможно. Только кричать. И я впервые понял, зачем нужны беруши – чтоб с ума не сойти. Их в этом поселке носили все, даже дети. И все не разговаривали – кричали.
У Паустовского, кажется, было что-то про ветер в Новороссийске. Тяжело, мол. Тягостно. В зимние месяцы народ не выдерживал и то ли стрелялся, у кого пистолет был, то ли вешался. Сраные интеллигенты… Три месяца выдержать не могли. А здесь весь год прибой. И ни минуты покоя. И жестко, и оглушающе, и постоянно, и ежесекундно… И тишина – счастье, доступное только акустикам, когда они свои наушники надевали, другие звуки слушая… И покой только раз в год – в отпуске. Только люди и там кричат, как глухие, с другими общаясь. И теща пугается крика зятя, а тот не замечает, что неадекватно разговаривает. Хотя ему от этого польза – теща боится и уважает.
А подруги моряков молчаливы, терпеливы и не жалуются маме. А голос внука так громок, что уши закладывает…
Рев прибоя перекрыл даже шум винтов вертолета, который доставил в поселок 5 января Деда Мороза со Снегурочкой, хор Снежинок, председательшу женсовета с подарками и меня.
Нас ждали. Уже пять дней. Особенно дети. Новый год, все-таки… Кривая сосенка, украшенная гирляндами огней и самодельными игрушками, наконец-то засветилась. А у детей в ушах были беруши. И каждую реплику приходилось подавать дважды, пока дети по губам разберут, в чем веселье, и среагируют, и закричат: «Елочка, зажгись!»
Маленький мальчик Саша с диатезными щеками, которому понравилось мое новое лицо, ерзал у меня на коленях и кричал в ухо, пока его мама раздавала подарки: «Велтолет – доблая зелезная птиса! В ней вкуснятины много! Дазе хлеб есть! И конфеты. А белый, он с песенью, ее мама слезает. А селный – халосий, но я белый люблю. Велтолет – не то, се эти цайки и бакланы. Бутелблот из лук вылывают, когда мама отвелнется. И хосет в глаз клюнуть. Гадкие пенсы. И плибой плахой и нехолосий. И сумит. И слизывает. Он Лену в плошлом году слизнул, пока мамы кличали, отвлеклись. А у нее такое класивое класное пальто было. Не наели… Ее мама долго плакала. А мне ее коляска досталась. И я узе бальсой. Потому сто я к плибою не хозу.