Ну, ладно бы, механик лодочный. Или там, минер, или штурман. Это нормально.
«Румыны», говорят, злоупотребляли, через одного «хроники», но не скажу, с ними не служил. А тут политработник. И на такой должности. Это ж поди, сколько судеб можно было наломать, как сухостоя в лесу, во время бури. А поди ж ты, не случилось.
Короче, Скуратов был мягок, постоянно пьян и добр, как отец. А какого начальника устроит, когда главный исполнитель то топор криво поставит, голову не отсечет, лишь шею пощекочет, или вместо колесования только розгами высечет, или дыбу не ради пыток, а вместо качелей приспособит? Короче, начпо на секретаря парткомиссии обиделся и решил либерализм искоренить. И приказал всем политотдельцам разыскать, где у последнего спиртное, изъять и изымать постоянно, чтобы злее стал.
А надо сказать, тогда офицеры ходили с портфелями из свиной кожи, ридикюлями, можно сказать, коричневыми, толстыми, солидными, с защелкой на два положения: «портфель пуст, портфель полон». Дипломаты позже появились, хотя и в них две банки трехлитровых пива помещались, только деревянная обрешетка ломалась…
Разве что командиры групп портфеля не имели. А «бычки» – всенепременно.
А если ты из штаба или политотдела, то тем более.
А куда документы из штаба положить? А купленную по дороге бутылку водки? А не дай бог, колбасу удалось купить?
А у секретаря-то парткомиссии… Портфель – всем чемоданам отец.
По утрам обыскивали Скуратова. Лично замначпо. Нетути спиртного ни в портфеле, огромным зевом, как топка паровозная, распахнувшимся, ни в руках. Бумаги, бутерброды, газеты какие-то, прошлогодней давности с речами вождей… Ну, расшаркивания, понятно, извинения, гнев благородный «невинно» обвиненного, виноватое поскуливание и муки совести держиморд. Правила игры… А через пять минут ходит Малюта по святым коридорам политотдела с красными щеками, горящими ушами и речью невнятной, и даже волосы в ушах и в носу этакими довольными загогулинками, перманентными.
И опять к пьяницам, которые все почти с ремонтируемых кораблей, и их дел персональных штук тридцать – полный либерализм.
И так года полтора. Начпо ночами не спит, пьяницы ненаказанные снятся, дневные разносы у ЧВСа, наказания за слабую работу с партейцами. А секретарь парткомиссии каждый день пьян, но как от святого Духа. Откуда пьет, из какого источника?
Офицеры и мичманы, которые коммунисты, но склонные, приободрились. Не так страшен черт и порок энтот… Некоторые даже завязали. Чего пить, если даже не наказывают? Все, кроме начпо, довольны: пьяниц, стоящих в ожидании аутодафе, он не взглядом праведника жжет, а глаза стыдливо опускает, мимо на пытки выстроившейся очереди проскользнуть пытается. Да и какие там пытки… Эх-х… В кабинете ренегат сидит. И права свои знает, что секретарь парткомиссии сам решение выносит.
Но момент истины все же наступил, как ни обидно гарнизонным алкашам было. И Скуратову. А все случайность.
Замначпо доклад писал. Понадобилась цитата из Ильича. А у кого ПСС стоит? Ясно, у секретаря парткомиссии. Пошел взять томик, перенесть вечное на сиюминутную бумажку доклада. Все синие тома, нетронутые, как девственницы, золотом надписей отливают, а 29-й какой-то тусклый. Типа часто пользуются. Потасканный такой, как проститутка привокзальная, на общем-то благородном фоне. Вообще-то, Василий Павлович хотел 32-й том взять. Но потертость сбила. Вот где цитаты! Его, 29-й, замначпо и взял. Открыл в кабинете, а там только обложка. Внутри – прекрасно сваренная на заводе в Сельдевой из нержавейки фляга на литр тттила. Даже, если быть точным, на литр двести. Умельцы! Ну, естественно, попробовал замначпо. Не поверил в удачу, убедиться решил. Ох ты, е-мое…
Дыхание оборвало… Шило! Выдохнул, водичкой из графина запил. Пошел с докладом к начальнику. Фляжку в обложке с собой прихватил.
Начпо тоже не поверил в надругательство над святыми мощами и литературой не для слабого ума – сам попробовал. И хотя был приемный день, они с замначпо закрылись в кабинете и, выпивая очередную, с горечью говорили: «Это ж надо, в Ильиче прятал. Святотатство-то какое! Впрочем, мы атеисты. Наливай, Палыч! А обложку сдери, не могу я так… Надпись смущает. В горле комок какой-то. Во, теперь лучше… Из Ленина пить – это… это… это как в Мавзолее нагадить! Ну, давай!»
Радости начпо не было места: нашли-таки источник! И уничтожили, как вражеский идеологический сорняк! А не смей так над святым надругаться, изобретатель хренов… И удовольствие (внутреннее) осталось. А так не всегда бывает.
После попытки заказа второй фляги под 14 том ПСС «Малюту» опять на ЧФ отправили, но хоть выслугу он набрал. Скуратов был очень огорчен своим переводом с формулировкой «проявил особый цинизм…».
В память о Камчатке и Сельдевой он сохранил плоскую фляжку из нержавейки, носимую в заднем кармане брюк.
Вообще-то, безобидный мужик был, как тарантул с затупившимся жалом. Говорят, его сразу на пенсию отправили. А он сразу и пить бросил: где на гражданке столько шила взять?
Эх, повороты судьбы офицерской, зигзаги с загогулинами… И неважно, какая должность.
Ошибочка, или люди и вещи
Только наивный думает, что мы управляем вещами. Нет, вещи управляют нами. Я не беру машины, квартиры, дома, дачи, яхты… Влияние этих вещей всем известно.
Однако есть вещи помельче, но позначительнее, со своим характером. Какие?
А вот возьмем, к примеру, мундир…
Помимо того, что он придает хозяину дополнительную красу и однозначное обещание успеха в глазах женщин, он еще ко многому обязывает. И неважно, в нем ты, или нет. Можешь быть в кителе. Тужурке, пальто, шинели. Можешь быть вообще «по гражданке». Он все равно тобой управлять будет.
Вот Саня, когда его из небольшого городка в Калининград перевели, был вынужден на службу за 20 км каждый день на автобусе ездить. Утром весело: полгорода едет, офицеры, мичманы, гражданские. Среди гражданских – дамы. Подмигнешь, глядишь, недели через две – знакомство, а потом и взаимность.
А вот вечером, когда домой, тогда хуже. Один едешь. И никаких знакомых лиц. Парадокс.
И вот заходит Саня в «икарус» на заднюю площадку, большой, высокий, сильный, красивый. В форме, в мундире то есть. Закрыл Саня глаза, типа спит, делает вид, что устал. И солнце еще не село, а он уже со службы. Стыдно так рано домой возвращаться. И кого обманешь? В штабе да устал? Ха-ха, не смешите, вы еще сил полны. Вон, аж перехлестывают… Так, стыдясь, и ехал.
Тронулся автобус.
И вдруг минут через пять езды в середине вспыхивает драка.
«Меня здесь нет…» – напряженно думает Саня.
И глаза прикрыты.
А мундир-то начеку!
После женского визга: «Мужчины, сделайте что-нибудь!», – сбросил Саня напускную дрему и двинулся в сторону эпицентра драки, в середину «икаруса»… Не сам пошел – мундир, понимаешь, повел.
Там шла настоящая битва с хеканьем, когда кулак попадал в печень, оханьем, кровавыми брызгами, матерными криками и шелестом выбитых зубов, падающих на резиновые коврики салона. Бьющихся было много, поэтому Саня, пробираясь сквозь толпу, искал себе союзников. Тронул за плечо крепкого мужика:
– Пойдем, поможешь…
Но с мужиком была жена. Она заверещала:
– Не ходи! Убьют! Это ж офицер! Он и сам справится…
– Понятно, помощи не будет…
Идти не хочется. Но мундир, с-сука, обязывает, тянет, можно сказать…
Саня выдохнул-вдохнул, приводя себя в боевое состояние: «О-с-с-с!» И нырнул в безобразие. Поймал на ладонь летящий кулак, ударил в хозяина, тело упало. Пригнулся, прошел длинным шагом в центр драки, перехватил удар, подставил хозяина кулака под случайную плюху. Тот упал… И Саня начал крушить и челюсти, и печенки, и носы. Саня никогда не бил в глаз. Неэффективно. Ну фингал поставишь, как печать. А толку? Как от иной печати. Противника вырубать надо. Саня бился, аки лев, вспоминая уроки инструктора карате по бою в ограниченном пространстве.
Ему это даже нравиться начало. Бросил фуражку в лицо нападающему, ударил его в пах кулаком, а второго ногой в челюсть…
И бил он хулиганов с междометиями:
– Про-щай, полит-управа-не-долго-по-слу-жить-пришлось-да-лад-но-не-про-па-дем!
На каждый слог приходился удар. В голове вертелось: «Проявление особой жестокости по отношению к туземному населению… Хотя нет, избитые туземцы это в Таллине были. И в Клайпеде. Тогда мундир свою честь защитить потребовал. И с рук сошло. А здесь уже местное население насилию подвергается. Да, быть приказу по флоту…».
Но мундир не давал домыслить последствия, продолжая яростно размахивать рукавами.
«В предсмертных мученьях трепещут тела…»
– О, это ж из «Варяга»! На! Н-на! Н-н-на!!!
Драка стихла.
Водитель остановил автобус и открыл дверь.
Саня выбросил из автобуса мужика, который еще стоял посреди салона, размазывая кровь из разбитого носа по лицу. Остальные лежали. Мужик встал с земли, отряхнулся, молча посмотрел на Саню. Саня стоял на подножке с готовой к действию ногой. Взгляд Сани не предвещал ничего хорошего. Мужик убрал ногу с подножки. Водитель закрыл дверь. Автобус тронулся.
Саня, гордый собой, остался в середине «икаруса». Что странно, на полу никто уже не лежал. Все как-то распределились по сиденьям и салону. В автобусе минут десять царила абсолютная тишина. Саня наслаждался тем, что защитил слабых и немощных. Мундир тоже гордился собой…
И вдруг слабый женский голос, дрожа, нарушил идиллию:
– Вот так. Мало того, что его все били. Еще и из автобуса выкинули. А хулиганы едут!
В последней фразе содержалась солидная доля ехидства, как в той пресловутой ложке дегтя.
Саня вздрогнул и заволновался, пытаясь определить хулиганов. Но, кроме кулаков, никто не вспоминался, кто ж в драке на лица смотрит? Все как в миниатюре Гальцева: «Хулиганов нет, хулиганов нет!»
И все пассажиры смотрели вперед стеклянными глазами, боясь встретиться взглядом с ним, Челубеем, Пересветом, Алешей Поповичем и просто богатырем. Ведь известно: сила есть – ум отдыхает. Вдруг выкинет из автобуса, витязь славный, но неразумный… Ни своих, ни чужих для него нет, порядок превыше всего.