Фу, тяжело быть хозяином. Стол готов.
Пока есть 16 минут до прибытия гостей, почитаем телеграммы. Ну, и кто не поздравил? А это что? «Пятьдесят четыре сантиметра, 3,8 килограмма»?
Ешеньки, я что, отец? Сегодня? В день рождения? А, нет, вчера. 9 часов разницы. Вчера?! Где водка?!!!
То-то соседка весь день улыбалась, а я нехорошее подумал! Помните: «иногда согласие женщины пугает больше, чем отказ?»
Дзынь! Соседка! Вот бокал шампанского! Дайте, расцелую! Не заметил главного! Чмок-чмок! И еще чмок, я ведь теперь отец! Ладно, чмок (это точно в последний раз, я ведь теперь отец). Чмок! Стоять! Успокоиться… Слава богу, гости! А то б и согрешили…
Дзынь! Вестовой. Штормовая «три». Пить надо чаще. Пьем. За меня и за дочь. Ветер дует в оконное стекло. Снежинки уже роятся. Топовый огонь на штабе еще виден. Мех и старпом по очереди мотнулись за тревожными «дипломатами» – какие чемоданы на лодке?
Дзынь! Вестовой.
– Ух ты! Гляньте! Ха-ха ха! Опять вестовой! Ты вестовой? А что это – вестовой? Ха-ха-ха! Кто знает? Конкурс!
– Матрос, стоять! Ты кто? А это вестовой, я догадался! – кричит старпом. Все в тумане… Накурено, весело.
Штормовая «два». Сбор экипажей у штаба.
– Ничего, помощник справится, – ворчит старпом.
Снижаем темп. Закусываем хорошо.
Начало мести, ветер кидается на окна. Штабной огонь борется со снегом жалкими проблесками.
Кэп заторопился. Ну, на посошок!
Дзынь! Штормовая «раз». Экипажам на лодки. Занять места якорных стоянок. За окном метет пурга, ветер пытается выбить стекла. Белая, свирепая пелена. Ни огонька…
Пора. У штаба ждут машины.
Прибыли к пирсу. Одну секцию оторвало. Между корнем пирса и им, родимым, взлетает вверх и проваливается вниз рейдовый катер «Ярославец». Ветер сдувает гребни волн и кропит водой все вокруг. Снег метет параллельно земле. Тонкая ледяная корка на земле, на лице, на шинелях и шапках. Мокрый каток. Стоять нельзя, ветром сносит к воде.
Старпом:
– Экипажу на четвереньки! Перчатки снять, цепляться за лед когтями! Направление движения – катер. Ползем колонной по одному! Мы с заместителем командира страхуем! Не боись, бойцы!
Ползу за старпомом. Изучаем амплтитуду скачущего вверх-вниз катера. Дождались, когда катер подняло вверх, спрыгнули на палубу. Ухнули вниз, тут же обдало волной.
Старпом принимает людей с корня пирса, я подхватываю на палубе, чтоб не смыло за борт – скользко. Когда катер опять в верхней точке, выпихиваем народ на пирс. Они бегут к лодке, спотыкаясь, падая, матерясь. Мы приноровились, ни одного зряшного подъема. Последним, как и положено, принимаем командира и помощника с соседней лодки, Прошкина.
Опять окатило волной. Потерь нет, никого между бортом не зажало, не раздавило. Мокро и холодно, зубы стучат, не унять.
Наконец-то! Теплое, вонючее, родное нутро нашей лодки.
Помощник с другого экипажа оставляет нам «канадку» и собирается вплавь добираться до своей лодки. Уговоры не действуют, аргумент: «Командир убьет».
Соседняя «букаха» уже в точке якорной стоянки, метров 200 от берега. Связались с ней по УКВ, предупредили о безумце. Оттуда пообещали принять и выдрать за несвоевременное прибытие.
Отходим от пирса, пройдем рядом с его лодкой. Прошкин выбрался на корпус, кинулся в волны, поплыл. Сопровождаем слабым светом прожектора – снег забивает даже свет. Фу, добрался, ему бросили конец, вытянули на борт.
Пытаемся отдать якорь – не идет. Минер с мичманом-торпедистом обвязаны страховочными концами, двинулись к клюзу. Через двадцать минут отдаем якорь. Командир записывает в вахтенный журнал: «…при ремонте якорного устройства в штормовых условиях был смыт за борт командир минной группы… При себе имел: пистолет «Верп», три комплекта водолазного белья, три комплекта ЧШ, сапоги…»
Списываем инвентарное, у него срок службы длинный… Баталерку обокрали, пока мы на заводе были, канадки «академики» увезли. Выкручиваемся…
Стоим на «яшке». Сушусь. Через два часа моя вахта. Стою на якоре. На ходу нельзя, спасибо Саблину. На «С-ках», 613 проекта, мои коллеги еще стоят…
Ветер, на третьи сутки, стих. Солнце, вокруг лодки нерпы плещутся. Полный штиль. Хорошо!
К пирсу почему-то не подпускают. Оказывается, тральщик с брандвахты передает: «Ветер по ареометру – 22 метра в секунду…»
На тральщике замом мой друг, Женя Мартынович. Прошусь на связь. Дали добро. Он на вахте.
– Женя, в чем вопрос?
– Твои к пирсу не пускают, воды набрать. Говорят, я опять всех разложу…
У Жени голова 62 размера, сам плотен и улыбчив. Любой головной убор кажется насмешкой над начальником. Золотой школьный медалист, училищный краснодипломник. Подпольная кличка Мозг. Шел ко мне, наткнулся на начпо, обвинен в «разложении», обиделся.
– Жень, у меня два ящика сока, виноградно-яблочного, и еще кое-что есть. Жду вечером, кого-то еще возьми. За водой подпустят, командир поспособствует. Пустите домой!
– Ладно, жди, буду. Тебе конец связи.
– Оперативный брандвахте! Ветер 18 метров, стихает, 14 метров…
Встали к пирсу. На берегу – вмерзшая в лед киноустановка и чемодан с вилками-ложками. Носим все: то на берег, то с берега…
Завод
На ТОФе лодка наша была отличной. Шли к этому тяжко. Когда матросы напивались, они писали в объяснительных: «А потом ниоткуда взялся замполит, испортил отдых, вылил водку и брагу и отвел нас на гауптвахту». В бригаде гауптвахта была своя, уж больно мы далеки от цивилизации были: час лету, шесть часов морем. Объяснительные со словами «побил», я выбрасывал и заставлял переписывать.
Установку браги, ее зрелость и готовность к употреблению я чувствовал интуитивно. Сижу в каюте, стол как крышка табуретки, план очередной составляю, и вдруг сносит с места. И внутренний голос говорит: «Сходи в шестой». Это энергетический. Тепло. Бросаю, иду. Все вроде нормально. Слушаю себя… Ага! Лезу под паелы, к линии вала. Что ты думаешь, аварийный бачок, в шинель завернутый, бражка, готова уже. Иди сюда, дорогой механик, и групманов с собой бери…
На водку, которую доставляло вместе с продуктами судно «Авача», меня, как на брагу, почему-то не пробивало. Жалко.
Пришел на лодку на заводе. Ни одного офицера или мичмана. Пустая казарма, которую и нашел с трудом. В кубрике экипажа стоит фляга из-под молока, большая, с ручками по бокам и плотной крышкой, кружка к борту цепочкой привязана. Брага. Пей – не хочу. Жду.
20.00. Прибыл экипаж, с ужина. На завод, на лодку, водит кок, главстаршина-сверхсрочник, а там народ по отсекам спит. А вечером опять в казарму. Какой ремонт? Построил. Экипаж раздет, разут, голоден. Банда, пальцы из рваных гадов и сапог торчат, робы щелочью аккумуляторной съедены, небритые, месяца полтора в бане не были. Злые соответственно. Люди… Смердят собой и лодкой. Запах для меня новый, аж душит. У нас в бригаде, когда матрос в магазин заходил, беременные женщины в обморок падали, или тошнило их, бедных…
Представился. Брагу вылил тут же, в кубрике, на пол. Перед строем. Заставил сделать приборку. Воняло страшно, да не мне спать… Думал, убьют. Убирают, но слишком быстро. Занять надо.
20.00–22.00. Два часа знакомился, телека-то не было, продали кому-то, чем еще занять их до отбоя? Брагу-то вылил…
Алимов, Алоев, Аханов, Бердыбеков, Бур джоев, Георгади, Джурабов, Джибоев, Джабаров, Джанидзе, Есинскас, Елопинын, Жампиисов, Имчичханов, Инчук-оглы, Ким, Курбанов, Коваленко(0!) Рембаев, Рымбоев (с этими двумя буду путаться, запомнить в лицо), Раджабов,
Сейтмурадов, Хаджоев, Чхуладзе… Фу, наконец-то, Яшмалиев… Мама моя, если бы ты знала…
00.00. Сделал «испанский воротник гитаристу-годку, Бердиеву, кажется, в фамилии не уверен, но близко, который дергал струны гитары в стиле потяни кота за яйца, это когда гитара одевается на голову, красивое деревянное жабо. Выковыриваться очень тяжело – занозы.
Рявкнул: «Отбой». Спасибо, гадом не запустили. Учту.
03.00. Лег спать, убедившись, что экипаж отошел ко сну. Дверь в каюту закрыл. Прибьют на фиг.
05.20. Разбужен стуком в дверь ногами: появился командир. Он прибыл вчера, увидел развал, отчаялся и убыл по делам. Познакомились. Нас уже двое.
05.50. Случайно отловили полупьяного мичмана, шаги услышали в коридоре. Оказался наш, из мотористов, спать шел.
06.00. Подняли экипаж. С ним, болезным, застращав, отправили народ на умывание, на скудный завтрак и на лодку. Что в ремонте без механика делать? Пусть спят, спокойнее…
Планируем первоочередное. Баню организовать вечером надо. Одеть. Узнать, с кем служим. Отыскать по гадюшникам. И главное: где механик?
К обеду прибыл из отпуска старпом. Сообщил, наконец-то, фамилии офицеров и мичманов. Нас уже трое. Планируем дальше.
12.30. Дверь без стука открылась. Вошли капдва, толстый такой, глазки блестят, и усатый каплей с газетным свертком. Прошли к столу, который стоял в каюте. Молча. Командир каптри, старпом каплей, я старлей, целых две недели уже с третьей звездочкой, до сих пор на погон глаза скашиваю. Мы встали – старший по званию вошел. Следили за их перемещениями по каюте и тоже молчали. Каплей разложил газету на столе и начал резать селедку, которую принес завернутой в эту же газету. Капдва вытащил из необъятных карманов консервы «Севрюга в томатном соусе». Мы сглотнули: такого не ели никогда. Капдва попросил командира открыть сейф.
Кэп побледнел и спросил: «А вы кто?»
Капдва, развалившись на стуле, ответил, что он старший среди заводских экипажей. И не секреты ему из сейфа нужны, а спирт. В других экипажах уже нет, они с Серегой выпили. И кивнул на каплея. Тот икнул в ответ, закончил с селедкой и начал открывать консервы с севрюгой.
Кэп вздохнул облегченно и обреченно открыл сейф. Три литра, НЗ. Выпили по первой. Ах, эта севрюга! О, этот божественный запах. А вкус! М-м-м! На довольствие никто еще встать не успел. Повторили. Хлеб был, хоть и черствый.