– Еще один козырь нам в руки! – обрадовался я, немедленно соображая, что до дня восстания теперь ровно месяц, но, кажется, Жора этого не понял.
– Да, чуть не забыл! Поздравь меня, – вдруг спохватился я.
– С чем?
– С повышением. Я редактор заводской газеты. Как там она называется? Ах, да… «Вестник Полиуретана».
Жора посмотрел на меня странным взглядом, значение которого я не сразу понял, и без особого энтузиазма поздравил с новым назначением. Мы оба вернулись к своим обязанностям, к заводской рутине.
К концу рабочего дня я чувствовал себя еле живым – так много энергии ушло в беседке. Я догадывался, что так не должно быть, нельзя растрачивать себя попусту. Наверняка есть какие-то способы сублимации, но я не имею о них ни малейшего представления. Пока не имею.
Размышления наслаивались одно на другое, пока я трясся в автобусе по дороге домой, пока шел от остановки.
В саду я ненадолго задержался полюбоваться каплями росы на паутине. Несмотря на усталость, все казалось мне невероятно красочным и наполненным жизнью. Возможно потому, что сам я преисполнился надежд.
В кухне оказалось несколько людоедов. Все они сидели на корточках. Около холодильника стоял Войчишек. Кивнув, он шагнул навстречу и, оттеснив меня обратно в коридор, вышел на улицу.
– А где Зоя? – спросил я, раздраженный тем, что вместо нее в доме последнее время хозяйничает полдюжины людоедов.
– Отдыхает. На чердаке, – не оборачиваясь сказал Вовчик.
Я прошел в комнату.
Боже, какой здесь бардак!
Подоконник, шкаф, стол – все в пыли. На полу крошки и мусор. Пора уже начинать организовываться.
У меня появилась жажда деятельности.
Начну-ка со своей кровати. Наведу порядок. Затем поужинаю, а после примусь за изучение закона Ширмана. Мне не терпелось за него взяться. Кроме того, я еще не раскрывал карту Сократа. Иметь в запасе реальные пути к отступлению было бы очень неплохо.
Я стал собирать разбросанные вещи.
Где это запропастился Андриан? Утром он говорил, что сегодня у него выходной. Значит, должен быть дома. Никогда мой сосед в такое время не отлучался. В сердце закралась радостная надежда.
А может, Андриан решил не терять времени и уже начать сбивать команду, собирать людей для восстания? Но ведь я ему еще ничего не говорил о своих планах. Что он знает? О чем он может говорить людям, если не имеет представления о слабостях противника и о том, что требуется для его уничтожения?
И все же было очень приятно.
Человек, который вначале показался мне совершенно деградировавшим, теперь своими действиями вдохновлял меня.
Странность, медлительность, чрезмерная флегматичность, возможно, объяснялась влиянием наркотической смеси, что помогала спастись от веяния. Вряд ли, конечно, такой человек, как Андриан, подойдет для участия в проекте «Матрешка», который я намеревался воплотить в жизнь за месяц. Но вполне вероятно, что он поможет мне найти нужных людей.
Я переоделся, навел порядок в вещах. Взял кружку и отправился на кухню налить себе кипятка.
Людоеды уже не сидели на полу, они суетились кто за столом, кто возле раковины, занимаясь каждый своим делом.
На столе лежала красно-бурая груда внутренностей, и Сева проворно с ними разделывался при помощи большого кухонного ножа. Небольшой столик рядом был заставлен пустыми стеклянными банками. На газовой плите в большой кастрюле закипала вода.
Двое менгов промывали под струей воды большие куски то ли легких, то ли печени. На полу поверх большого лоскута полиэтиленовой пленки лежал Андриан. Он был раздет до пояса. Грудная клетка была вскрыта и зияла пустотой.
Я выбежал из дома. У калитки меня вырвало. Выскочив на улицу, я понесся вдоль заборов неизвестно куда.
Черноволосая возникла неожиданно. Не успев свернуть, я налетел на нее.
– Куда спешишь? – поинтересовалась она.
Я не мог выдавить ни слова. Меня трясло.
– Снова на мост? Какой хлипкий достался нам избавитель.
Отчаяние и ужас отступили, все мое существо наполнилось ненавистью.
– Тварь! – Прозвучало как плевок.
Она улыбнулась, остановившись на тонкой грани, близкой к оскалу.
– Так-то лучше. Твой друг был очень счастлив, перед смертью, поверь.
Я стиснул кулаки. Еще слово, и я за себя не отвечаю. Никогда не бил женщину, но черноволосая не женщина, она – самка менгов, чудовище.
Она склонилась ко мне, будто собиралась поцеловать. Я отшатнулся, но не смог отвести взгляд.
– Страх – изысканный соус, – прошептала она и наклонилась еще ближе. – Но блюдо можно приправить и чем-то иным, создать новые оттенки вкуса.
Мое сердце забилось чаще. Если бы мне однажды пришло в голову стать едой, то только ее. Я подался навстречу, но черноволосая отвела взгляд.
– Ты доведешь начатое дело до конца, – сказала она, развернулась и ушла.19
Оливейра стал моим проводником.
Как в былые времена один поэт водил другого по кругам ада, так сейчас маленький анголец, заброшенный судьбой в проклятый Богом Полиуретан, открывает мне его сумрачные места. В выходные дни мы с моим чернокожим гидом бродим по городу. Всякий раз по новому маршруту.
У Оливейры была привычка заглядывать в магазинчик в подвале одного из двухэтажных коттеджей. Он покупал себе пару баклажек пива. Мой приятель пил часто и много, несмотря на это был строен и подтянут.
– Странно, но сервейжа здесь самый хороший из тех, который я пил, – пожимал плечами негр, будто в оправдание.
Я брал две порции мороженого. Мы выходили на улицу, Оливейра указывал пальцем: «Туда». Брели на заброшенный стадион, к рынку, на озеро или еще куда-нибудь. И все время мне казалось, что рядом с нами шел кто-то еще.
Людей в городе мало даже на выходные. Основная часть работающих жителей попивает, сидя дома. Иногда в переулках попадаются старухи с котомками или небольшие – человека по два-три – компании подростков. Кто бы ни встречался – все норовят обходить нас стороной.
– Глянь, какие тихие, – говорит Оливейра, кивая на двух пацанов. – Сперва никак не мог привыкнуть.
Так оно и есть. Молодежь в городе робкая и скованная, одежды носит старомодные. У ребятни диковинная привычка опускать глаза во время разговора. Спросишь дорогу – в ответ сконфуженное молчание. Это напомнило мне молодых монахов одного захолустного мужского монастыря, где заправлял очень суровый настоятель. Нет, в глазах здешних ребят куда больше отрешенности.
Как-то раз шли от рынка к старой автостанции, на месте которой сейчас поросший молодой порослью пустырь. Двигались в обход. Проходя по краю одной из балок, я заметил небольшой поселок: он висел на южном склоне.
– Лагерь детей умерших полиуретанцев, – спокойно объяснил Оливейра. – Возраст от трех до пятнадцати.
Подойдя ближе, я рассмотрел длинные бараки. Они были выстроены ступенями. В фанерных стенах темнели маленькие окошки.
– Дети на обеспечении, – сказал Оливейра. – Им тут живется неплохо. Детей кормит завод, городской власть и сутенеры.
– Какие сутенеры?
– Сутенеры, fila da puta! Люди, который продавал девушек. Этот лагерь вроде как проект. В него вкладывают деньги.
Я окинул взглядом жалкие одноэтажные лачуги и непонимающе посмотрел на спутника.
– Ха! – негр чавкнул толстыми губами. – Ты у меня дома еще не был.
Оливейра жил в новом рабочем районе, о котором и впрямь ходили самые дурные слухи. Надо признать, что за время, проведенное в Полиуретане, мое представление о жутком городе не прояснилось. С каждым днем оно становилось все туманнее и запутаннее.
– Каким боком причастны сутенеры к детскому лагерю? – спросил я.
– А ты сам не понимаешь?
Он ткнул пальцем куда-то в сторону.
– Площадка за домом культуры. Заведение не работает, но место там довольно живое, особенно по ночам. Там можно выбирал девушку. Недорого. И там охрана от собак.
Собаками Оливейра называл менгов.
– Только туда надо являться затемно, а уходить уже утром.
– Погоди… Что значит охрана? У них что, огнестрельное оружие есть?
– Что ты! – негр сделал гримасу. – Собак же никто не убивал, их только отпугивал?
– Чем отпугивают, Оливейра?
– А поди, узнай…
За детским лагерем, не доходя трехсот метров до бывшей автостанции, была свалка, занимающая, по меньшей мере, три гектара земли. У входа в нее находилась будка сторожа. В ней жил Никита, двоюродный брат Николая. Раньше он работал в котельной вместе с Оливейрой, но по состоянию здоровья был уволен. Теперь его делом стала утилизация твердых отходов, то есть сжигание производственного и бытового мусора.
Никита – гипертоник, пива не пьет: он заварил мне и себе чай из веточек малины. Мы сели на скамейку в тени. Рядом со свалкой соседствовал еще один поселок, названный Городом Шатунов. Это своего рода анклав, маленькое государство. Здесь в землянках, шалашах и крохотных сарайчиках (кто на что горазд) живут сплошь старики и старухи – главным образом те, кому не досталось ни земельного участка, ни места в коттедже, либо такие, кто их потерял. Обитатели этого места как тени шатаются по окрестностям в поисках пищи: для них сгодятся любые отбросы.
Никита пускал шатунов на территорию свалки (здесь можно поживиться вещами), но не более пяти человек за раз. Он знал всех бомжей в лицо, и у него даже был составлен «график заходов», который четко соблюдался. Затем, по возвращении он взимал плату, выбирая из собранного хлама, что приглянется.
Правило такое: каждому дается один час. При появлении блюстителей порядка все в мгновение ока обязаны исчезнуть в лесополосе, окружающей свалку.
Шатуны ходили среди костров и дыма в поисках чего-нибудь практичного, и я думал о постапокалиптических временах. Не то плащи, не то туники, сшитые из обрывков мешковины, старых пальто и курток, бедуинские платки на головах, бахилы из лоскутов грубой материи – все это делало их похожими на ходячие пугала.
– Я знаю, почему ты здесь бродишь, – говорит Никита мне одному, как будто я пришел без Оливейры.