Но почему она заговорила о моей популярности? Выходит, она за этим следит? Что она еще знает? Моя вина, что к конспирации я относился крайне пренебрежительно.
Ко мне возвращается подозрительность. Вдруг все это ложь! Елена, как и все остальные, меня разыгрывает. Вся окружающая реальность – не более чем подделка. Не существует никакого плана. Сценарий нашего восстания придуман еще до моего прихода.
Вот сейчас откроется дверь, и войдут, взявшись за руки, Илья, Жора, Николай с Василием, а с ними Грязин, Гавинский, Бирюкинг и все остальные действующие лица, дружно и весело заорут: «Сюрприз!» А затем меня свяжут и, объявив, что игра окончена, поведут… на казнь!
– Я вынужден был затаиться, Елена, – говорю я.
– Теперь у нас очень мало времени, Сережа.
– Мало времени… – вторю ей я.
– Да, я тоже теряю свои полномочия, – сухим тоном говорит она. – Директор отобрал у меня картину. Я вернулась домой, а ее уже нет.
Что это? Проверка? Я постарался сделать беспечное лицо.
– Считаешь, это он? Но зачем ему отбирать у тебя портрет?
– Разве ты не понимаешь?
– Он хочет удалить тебя из своего окружения.
– Это значит, что меня убьют. Им не нужны авторы мемуаров.
– Но тебя нельзя убивать! Улитка не позволит, – я осекся. Елена Сергеевна была еще далека от возможности чувственно воспринимать Улитку. – Я хочу сказать… Ты ведь ревностная защитница Улитки. Они знают это?
– Им всем по большому счету наплевать на Улитку и на весь мир. Они не изучают закон Ширмана.
– Как? Их не интересует теория? – удивляюсь я.
– Она им непонятна.
– А директор?
– Он пытается что-то осмыслить, но не может. Если бы он уразумел суть всех происходящих процессов, то Улитка была бы в безопасности.
– Но он – мозг, – рассуждаю я. – А мозг должен всеми этими процессами управлять. Как бы он смог это делать, если бы не знал всего устройства?
– Наивный мальчик. Не говори о том, чего не знаешь.
Нет, она меня не подозревает.
Кто же из нас наивен?
Когда люди поднимутся на восстание, все руководство корпорации, включая Елену, будет обессилено сидеть на креслах в конференц-зале, не в состоянии сопротивляться судьбе. Господи! Я не хочу, чтобы она пострадала! Неужели я не смогу ее предупредить?
– Ты была в церкви, Елена?
– Я руководила ее строительством, Сережа. Только цель не достигнута. Церковь не действует. Существует миф, будто в ней можно увидеть Улитку. Но это неправда. Я была там много раз, и никакого толку. Скажи, как ты собираешься убить Артура?
– Еще не знаю. Давай, завтра вечером встретимся у тебя и все обсудим, – предлагаю я.
– Нет. Завтра будет тяжелый день.
– Когда же?
– Послезавтра.
– Послезавтра, – повторяю я.
Ухожу, чувствуя себя предателем.
Голова раскалывается, кажется, вот-вот взорвется.
28
Я лежу на чем-то скользком. Ворочаюсь в постели, ищу сухое место. Что это? Кисель? Кто его здесь разлил?
В разум беспардонно врывается пробуждение. Солнце барабанит в сомкнутые веки. Я сильнее их жмурю. Слишком много света. Не хочется открывать глаза. Переворачиваюсь на другой бок. «Нельзя просыпаться», – строго приказываю себе. Но в ту же минуту вихрь подхватывает обрывки сна. Тает иллюзия. С ней в забвение уходит что-то важное.
«Обещание…» – тут же заключаю мысленно, не вдумываясь в значение слова. Глупость, но сразу становится холодно в животе. «Вернись назад!.. – кричу, повинуясь страшному предчувствию. – Надо все немедленно переиграть заново!»
Я не могу разгадать какую-то тайну. Теперь я сопротивляюсь пробуждению насколько могу. Но уже поздно. Суетный шум ночного кошмара, исполненного тревоги и призраков, начинает рассеиваться; на смену ему приходит загадочная тишина, и она шепчет: «Я – единственная правда. Остальное – всего лишь твоя больная фантазия».
Значит, утро все-таки наступило. Значит, сейчас я узнаю нечто страшное. И все же ум не может с этим смириться. Он по-прежнему цепляется за свой сон и не хочет с ним разлучаться с таким животным упрямством, с каким мать не желает расставаться с умирающим младенцем.
Пребывая на грани сна и бодрствования, света и тьмы, я пытаюсь сосредоточиться на сне, но беспрестанно меняю фокус внимания. Свет мешает, он просачивается отовсюду. Уютная чернота, рождающая смутные образы, ускользает, и я преследую ее, все время оглядываясь и отталкивая от себя коварное пробуждение, неумолимо следующее за мной кровожадным чудовищем.
Гонюсь за сном, продолжаю охоту до тех пор, пока не осознаю ее тщетность. Наконец говорю себе: «Стоп!», и чернота окончательно рассеивается.
Суматошная беготня прогнала остатки сонливости. Я вздохнул и пошевелился. Лежа на спине, стал прислушиваться к своим ощущениям. То, что прежде казалось киселем, на самом деле было сбившейся, влажной от пота простыней.
Вспомнить… Там было вот что: лицо, обрамленное седыми волнистыми волосами. Серые глаза. Низкий, тихий голос. Медленные слова. Да, там был пожилой мужчина, благородный, аристократичный. Клубился, перекатываясь слоями, сизый дым. Трубка из темного дерева покоилась в неподвижной руке.
Он меня чему-то учил.
Кто он, этот человек? Гавинский? Да нет, не похож. Возможно, мой старый знакомый, а может быть, незнакомец, встреченный когда-то. Был с этим человеком долгий доверительный разговор о чем-то деликатном, очень интимном.
Только вот о чем? И что было дальше?
Безумная ночь… Борьба, объятия, слезы. А потом опять этот голос: «Дай себе обет… Ты должен сам сделать выбор. Ты почти готов».
Мысли скомканы и обрывисты. Тело в неестественном оцепенении. Если сон не вернется, все равно так и буду лежать, не двигаясь, с закрытыми глазами. Но спустя несколько минут в сердце рождается волнение, затем переходит в трепет. По груди и животу, словно кровь из открытой раны, начинает разливаться страх.
Нет, это невыносимо. Страх истязает с искусством палача, то сжимая горло, то упираясь своим твердым коленом в солнечное сплетение, то лоскутками снимая кожу со щиколоток. Я пытаюсь глубоко дышать. При каждом выдохе, стиснув зубы, я сокращаю до отказа мышцы живота, бедер, напрягаю диафрагму, пока из груди неожиданно не вырвался громкий стон.
В этот самый миг я вспомнил, что лежу дома у Елены, рядом с ней, в ее постели.
Елена – моя любовница, из всех людей самое близкое на свете существо. Даже во сне я не имею права забывать о ней. Но ведь она мой враг! Самое близкое существо – мой враг. Почему же я сейчас думаю не об этом, а о чем-то другом? Наверное, сон был слишком крепок, и я еще не освободился от него окончательно.
Что же все-таки было вчера?
Вероятнее всего, мы вернулись домой немного подшофе. Мы ездили на наше место на озере, прихватив с собой корзину с вином и закуской, и засиделись там допоздна. А потом, когда вернулись, ты дала ключ, я открыл дверь, ты проскользнула вперед и, сбрасывая туфли на ходу, побежала на кухню, чтобы накрыть клетку с попугаем. Я, наспех раздевшись, ринулся в постель. И ждал тебя там под одеялом.
Возможно, все было именно так.
Но что бы значило это звенящее беззвучие вокруг? Слышно, как движется кровь в сосудах головы.
Что за странный запах? Он совсем не тот, что всегда. Я хорошо помню запах пробуждения рядом с тобой, Елена. Миг пробуждения пахнет так же, как твои волосы, шея, губы, подушка. Но в эту минуту я чувствую другой запах. Так пахнет камера хранения или пустая квартира.
Я приоткрываю глаза и узнаю потолок моей комнаты в общежитии. Электронные часы, висящие на стене, показывают семь часов, двадцать две минуты. Мои веки еще как следует не расклеились и между ними по слипшимся ресницам бегают разноцветные искорки.
Комната, как мне кажется, выглядит несколько иначе, чем обычно. Что в ней изменилось – форма, размеры или, может, освещенность – я не знаю…
Я смотрю некоторое время на стену, и ко мне постепенно начинает возвращаться сонливость. Я вновь оказываюсь на тонкой грани между сном и реальностью. Темная глубина сна манит меня к себе, но в мозгу засела мысль, не дающая уснуть. Я начинаю думать о том, что, может, проснувшись, я обнаружу не только собственную комнату изменившейся, но и весь мир вокруг меня, возможно, окажется другим. И может, это пока еще не случилось, и именно в настоящую секунду я делаю выбор, от которого и будет зависеть то, каким суждено быть окружающему миру? Боже праведный!
Начинаю в ужасе искать способ все вернуть, исправить, но не нахожу его.
Пытаюсь концентрироваться на чем-то очень важном, и вновь появляется волнение, переходящее в страх.
СТРАХ!
Теперь он особенно сильно ощущается в области солнечного сплетения. Страх вибрирует, распространяется по всему телу, и, наконец, жгучая тревога впивается своими ледяными зубами мне в сердце.
В этот момент я опять вспоминаю об Елене. У меня возникает непреодолимое желание рассказать ей все, обнять ее, поцеловать и спросить ее совета.
Открываю глаза и поворачиваюсь к ней.
Вижу это сразу, только лишь повернул голову. Елена мертва. Она лежит на спине, лицом вверх. Ее неподвижный профиль заострен сильнее обычного. Кожа отливала молочной бледностью. Рот слегка приоткрыт, а сухие матовые губы подернуты синевой. В мимических мышцах век, щек, лба, бровей нет жизни, как нет дыхания в ее груди. Золотые кудри разметаны по подушке.
В следующую минуту я проваливаюсь в пустоту.
Женщина подает мне руку, и мы вместе с ней идем по темному коридору. Ступени ведут вниз. Мы опускаемся.
Я хочу посмотреть, кто эта женщина. Краем глаза замечаю, что она белокура. Не Елена ли это? Но я вспоминаю, что Елена мертва. Думаю: не может быть. Как же она меня ведет, если мертва?
Женщина протягивает руку и приоткрывает дверь.Когда спустя какое-то время я вновь обнаруживаю себя, мои глаза опять закрыты. Мне не хочется их открывать. Осознанность возвращалась постепенно, не вся сразу, словно я смотрю сквозь узкую скважину, которая мало-помалу расширяется.