Поход на кладбище. Картина великолепная: в туманной мороси — старые, поросшие яркой травой могилы. Крепость со снайперами как раз за ним, в двухстах метрах, туман скрывает ее полностью. Кажется, однако, что нас оттуда видно: двигаемся вдоль строений, остерегаясь открытых мест. Стены домов изглоданы автоматными пулями, есть следы гранат от РПГ. На краю кладбища — широкая дыра в стене: еще недавно здесь могла укрыться от огня хотя бы часть из пришедших на похороны.
Возвращаемся на главную улицу. На блокпосте Свободной армии один боец, назвавшийся Абу Ахмедом (он из Назихина, это квартал Хомса), показывает нам свой военный билет: «Власти вывели нас на улицы, чтобы бороться с вооруженными бандами. Но я не увидел там никаких банд. Нам сказали: не экономьте боеприпасы, стреляйте и стреляйте. Стреляйте столько, сколько сможете». В конце концов он дезертировал. «Нам выдали ружейные гранаты и приказали: стреляйте! Меня отправили в Растан 1 июня. Там не было никакого вооруженного сопротивления, никто не стрелял, были только мирные манифестации. А армия сразу принялась забрасывать их гранатами из Chilka[67] и из БМП. А я не стрелял. Только выстрелил себе в ногу. (Показывает шрам.) В Растане мы пробыли восемь дней, потом пошли в Аль-Ваар. Ногу я себе повредил 26 сентября, когда нас хотели снова отправить в Растан — уже во второй раз». Утверждает, что спрятался и в толпу не стрелял ни разу. Верится с трудом, если учесть, что эта армейская операция продлилась четыре месяца.
Квартал смешанный, здесь живут и христиане. «Христиане — наши братья». А дальше — метрах в ста — квартал алавитов. И там есть блокпосты shabbiha.
Биляль 3. Служил в спецвойсках. Совсем мальчишка, даже борода еще не растет, а усы едва намечаются. Был командирован в Хомс для участия в репрессиях: «Я не стрелял в людей, я стрелял в воздух». Он видел, как один солдат отказался вести огонь и пытался объяснить: «Ведь там же мирные люди», и свои его ранили в ногу. Но не убили.
Женщина в никабе: «На этой улице в каждом доме есть мученики. Мы так живем уже год. И когда только это кончится? По улице спокойно не пройдешь». Голос пронзительный, плаксивый. Одета хорошо, пальто дорогое, но лицо закрыто, видны только глаза: «Здесь живет рабочий люд, но на зарплату теперь не прокормишься. Без гуманитарной помощи не проживешь. Расскажите про нас всем!»
На улице, напротив частной больницы, стоит очередь за мазутом: на земле — цепочка из выстроившихся друг за другом нескольких десятков канистр.
Посещение частной больницы Баб-Сбаа. На четвертом этаже на дверях и окнах следы от пуль: это стреляют из крепости. Из персонала остаются семеро санитаров и санитарок, один врач скорой помощи, два гинеколога и один анестезиолог.
Пациентов больше не берут, во всяком случае, не оставляют у себя из страха, что их могут ранить снайперы. Оказывают только неотложную помощь и разрешают больному остаться не более чем на один день. Койки пустуют, все объяснения нам дают медсестры: они в покрывалах, но лица открыты.
Кто-то из молодых активистов снимает наш разговор на видео, это немного раздражает, но он клянется, что записывает для себя лично.
Прикрыть стены больницы мешками с песком нельзя: служба безопасности регулярно устраивает рейды. И если они увидят мешки, то могут заподозрить, что здесь прячут активистов или бойцов САС. Они приходили сюда уже восемь раз, в последний — две недели назад. А три месяца назад арестовали врача, который делал анализы крови, и обвинили его в том, что он лечит повстанцев. Он все отрицал, но его продержали целый месяц, пытали электротоком и поливали тело водой. Выйдя из застенков, он уехал из страны: бежал в Иорданию.
Ни врачи, ни сестры не соглашаются работать в таких условиях. Руководству больницы пришлось подписать обязательство не принимать пациентов на излечение вообще.
Раздается гулкий удар. Это из крепости стреляют по больнице. Все смеются.
С тех пор как Свободная армия закрепилась в квартале — это случилось дней двадцать назад, — снова стало возможно принимать раненых и больных. САС привозит кровь для переливания и присылает врачей, когда нужно. Однако те, кто работает в больнице, очень боятся настоящей армейской операции, с бронетехникой: против такой силы повстанцам не устоять.
Серьезные проблемы со снабжением. То же самое с врачами разной специализации: вокруг же блокпосты и КПП. В прошлую субботу к ним поступил мужчина, раненный в живот. Хирургу удалось его прооперировать, но понадобился специалист другого профиля. Он должен был прийти из соседнего квартала, однако Баб-Сбаа оказался блокирован подразделениями безопасности и попасть сюда не было никакой возможности. Персонал попытался перевезти пациента на машине в другой госпиталь, но сделать это не удалось. В конце концов он умер.
На улице суета вокруг грузовика, который привез мазут. Столпившись под сильным дождем вокруг машины, мужчины ожесточенно переругиваются. Хотя многие смеются, и непонятно: всерьез они ссорятся или нет. Очередь ведет себя дисциплинированно. Омар, которого снимает один из активистов, произносит короткую речь перед стоящими под дождем.
За весь день, вплоть до этого часа, у нас во рту не было ни крошки, и есть очень хочется. На главной улице, возле больницы, есть маленький магазинчик, где торгуют shish taouk, шашлыком из курицы, уже поджаренным. Однако, когда Омар обратился к продавцу, тот заявил, что все приготовленное уже заказано, и Омар стал уговаривать нас пойти поесть к его невесте: «Там все уже готово», — пообещал он.
У невесты Омара пришлось ждать[68]. Омар объявлен в розыск, за его голову обещано два миллиона. Я спрашиваю: «Два миллиона долларов или ливров?» — «Ливров». — «Ну, это копейки». Все смеются. Отец и пятеро братьев Омара тоже в розыске. Агенты безопасности вламывались к ним девять раз, все перебили и разграбили, квартира практически пустая. А раньше у него был магазин, он торговал кондиционерами. Магазин тоже порушили. Омару примерно лет двадцать пять.
К нам присоединяется мальчик, зовут Мухаммед, он — брат невесты Омара. Ему четырнадцать лет. Другому брату, Ияду, было двадцать четыре, его убили на прошлой неделе. Три пули. Мухаммед показывает куда: бок, плечо и нога. Ияд проходил со своей семьей неподалеку от кладбища, а в это время армейские подразделения собирались войти в квартал и открыли огонь.
Мухаммед с родителями и сестрой оставался дома. Друга Ияда тоже ранило. Ответить было некому, бойцов САС в квартале не было, и солдаты правительственных сил палили просто так. Ияд умер не сразу, родственники подобрали раненого и пытались унести. Им удалось дотащить его до госпиталя, но там помощь оказать не смогли, потому что в здание вошли солдаты. Оттуда, через заднюю дверь, его сумели перенести в квартиру по соседству. Потом пришел врач, но было уже слишком поздно. Похороны прошли в очень узком кругу — всего четыре человека. Вот тогда, боясь снайперов, они и проделали эту дыру в кладбищенской стене, через которую мы лазили.
Мальчик рассказывает все это спокойно, без видимого волнения, голос хрупкий, ломающийся, подростковый. Даже здесь, в натопленной комнате, он сидит в перчатках и шапке. Кожа на лице — желтая, непонятно почему.
Здесь же его младший, четырехлетний, брат Аамир. Мухаммед спрашивает у него: «Чего хочет народ?» Аамир тоненьким детским голоском отвечает: «Народ хочет падения режима!»
Мухаммед не посещает школу уже четыре месяца. Туда приходили военные и shabbiha и увели четверых детей. Учитель пытался протестовать, но ему пригрозили: «Не лезь туда, куда тебя не просят, и помалкивай!» Их было много. Мухаммед не знает, как зовут детей, которых арестовали, и что с ними стало. В тот момент школьники начали принимать участие в манифестациях, должно быть, на тех четверых кто-то донес.
Райед спрашивает у него: «А откуда ты знаешь, что это были shabbiha?» — «У них были длинные бороды и обритые головы». Как подтвердил Райед, такая внешность — типичный look для shabbiha. Look алавитских бандитов.
В конце концов становится ясно, что вернуться в Халдию сегодня мы не сможем. Ночевать мы будем в Сафсафи, в старом городе, недалеко от постов Свободной армии. Проблема только с нашими вещами. Надо было взять их с собой, но нас никто не предупредил. Водитель, который мог бы их привезти, занят.
16 часов, а мы еще не ели. В моем состоянии это не очень хорошо. Час назад Омар говорил: «Wallah, все уже готово, все готово», я напоминаю ему об этом. Абу Биляль шутит: «Информация — это его профессия. Поэтому он не может не врать». Общий хохот.
Разговор о джихаде. Ребята считают, что объявлять его не следует: это только усугубит кризис, сделает его международным. В него включатся Саудовская Аравия, Иран и другие страны. В страну потянутся разные группы иностранных волонтеров, и революция перестанет быть делом сирийского народа. Мы объясняем: «Именно в этом мы и пытались убедить Абдерразака Тласса. Но он не слушает, не хочет этого понять».
Райед: «Вы более здраво мыслите, чем военные». Здесь хотят, чтобы в конфликт вмешался НАТО.
В 16.30 наконец-то можно поесть. К этому времени по явился отец Мухаммеда и сел за стол вместе с нами: достойного вида господин с грустными глазами, с белыми усами и шевелюрой. Еда, которой мы, вопреки заверениям Омара, дожидались так долго, оказалась великолепна: курица под соусом, булгур с мясом, соус из белых бобов, которым предлагается поливать булгур, белая редиска, зеленый лук, оливки.
После обеда нас отводят обратно к активистам Сафсафи, в старый Хомс. Нашелся боец САС, у которого есть машина, и вот мы едем по центральной улице. В глубине виднеется изрешеченная пулями мечеть, которую они хотят нам показать. Уже стемнело, и стены мечети приходится освещать автомобильными фарами. Чуть выше, справа, засел снайпер; сопровождающий нас боец, встав на углу, кричит во все горло: «Ну, сволочь, давай, стреляй!» Но, несмотря на все его старания и оскорбления, снайпер себя не выдает. Мы отъезжаем и сворачиваем на ведущую вниз перпендикулярную улицу, прямую и длинную, и наш водитель, выключив фары, жмет на акселератор. Улица узкая, а мы несемся на огромной скорости. Сидящий рядом парень тихо шепчет: «Bismillahi er-rahman er-rahim», а мы тем временем стрелой проносимся через широкий проспект, почти невидимый в серых сумерках, и вонзаемся в переулок напротив, где наш лихач резко тормозит и зажигает фары. Мы остановились буквально в двух метрах от стены какой-то мечети, прямо перед нами — столб, обвешанный автомобильными шинами. «Это для тех, кто не сумеет вовремя затормозить». Общий взрыв хохота.