221 Джордж Вудкок обвинил Хомского в том, что он «хочет использовать анархизм, дабы смягчить и прояснить свой собственный марксизм».222 Цитируя сторонника коммунистических рабочих советов Антона Паннекука, Хомский говорит нам, что «радикальный марксизм переплетается с анархистскими течениями» (126).223 Подобно многим высказываниям Хомского об истории – если здесь утверждение об истории – это ложь. Левые марксисты (они же сторонники коммунистических рабочих советов, теперь называющие себя «антигосударственными коммунистами») и синдикалисты никогда не «переплетались» – несмотря на то, что сторонним наблюдателям вроде меня кажется значительным сходством в их планах высокоорганизованного постреволюционного индустриального общества, каким оно представляется Хомскому (146). Сегодня они так же враждебны друг другу, как и всегда. «Последовательному анархисту следует быть социалистом – но социалистом особого рода» (125)224: да – быть наивным. Марксистом.
Его редактор доктор Барри Пэйтмен жалуется, что «Хомский регулярно упоминается в СМИ как видный анархист / либертарианский коммунист / анархо-синдикалист (выбирайте любой вариант)» (97). Если СМИ так поступают, они (что удивительно) всего лишь сообщают факты. Хомский охотно носил все эти и другие мундиры. Но на самом деле СМИ – американские, по крайней мере, – внесли Хомского в чёрный список с тех пор, как в 1974 году он неосторожно опубликовал книгу, в которой умеренно критиковался Израиль.225
Американские журналисты, как правило, более невежественны, чем глупы. Они никогда даже не слышали таких громких и длинных слов и фраз вроде «либертарианский коммунист» и «анархо-синдикалист». Вероятно, программы проверки правописания на их компьютерах (как и на моём) даже не распознают слово «синдикализм». Если журналисты вообще замечают Хомского – иногда его упоминает какой-нибудь правый обозреватель, охотник на ведьм или демагог из ток-шоу на радио, – они не используют эти причудливые слова, идентифицируя его как антиамериканского прокоммуниста. Вот кто он. Обязательно найдётся тот, кто напомнит им, что в 1970-е годы Хомский защищал красных кхмеров в Камбодже от обвинений в истреблении огромного числа собственных граждан.226 Именно это они и делали, как теперь известно всему миру. Хомский и его поклонники сожалеют о его вымарке из СМИ, что иронично, если не сказать лицемерно, потому что Хомский «сделал всё возможное, чтобы маргинализировать анархистские взгляды».227 Иногда деревянный башмак оказывается на другой ноге.228
Во введении к книге Герена об анархизме Хомский выделяет, что он считает в ней ценным:
Даниэль Герен затеял, как он выразился, «процесс реабилитации» анархизма. Он доказывает – полагаю, убедительно, – что «конструктивные идеи анархизма остаются жизненными и способными, если их пересмотреть и просеять, помочь современной социалистической мысли начать свой путь заново… [и] способствовать обогащению марксизма». С «широкой спины» анархизма он снимает, ради более пристального рассмотрения, идеи и действия, вписывающиеся в рамки либертарианского социализма. Это естественно и уместно (128).229
Для Хомского естественно и уместно, что современное значение анархизма состоит не в утверждении и разъяснении анархизма, а в обогащении и реабилитации марксизма. Только марксист, который не является анархистом – кроме как в своём недоразвитом воображении – может быть таким снисходительным и таким высокомерным. Всё, что анархисты думали, говорили и делали, за что многие из них умерли или попали в тюрьму, – всё это годиться лишь для реабилитации и обогащения марксизма, «если это пересмотреть и просеять». Мы должны считать за честь послужить этому. Однако – мягко говоря: «Отношения между анархистами и марксистами никогда не были счастливыми».230
Мы, анархисты, далеки от того чтобы спасать марксизм от идеологических ошибок, несоответствий и непоследовательностей, на которые мы указывали на протяжении почти 150 лет. Мы всё время были правы. Мы здесь не для того чтобы скрыть, а скорее для того чтобы раскрыть позорную историю марксистских движений и марксистских государств. Мы здесь не для того, чтобы наносить анархистскую косметику (чёрно-красную или даже зелёную), для придания социализму человеческого лица. Мы не забыли, что во времена кризиса мы поддерживали марксистов, но они никогда, никогда не поддерживали нас. Мы не забыли Русскую революцию и Испанскую революцию, и то, что мы тогда для них сделали, и во что это вылилось для нас. В этом новом веке, как революционеры, мы – вне конкуренции. Мы делаем вещи реальностью. Мы активизируем антиглобалистское движение. Мы вдохновили и участвуем в движении «Оккупай».231 Мы много всего делаем. Нам не нужны марксисты. Мы не хотим марксистов. Отсюда следует, что мы не нуждаемся и не желаем Хомского. «Просейте» это!
Хомский желает – это у нас уже есть, в огромной степени – «высокоорганизованного общества» (181).232 Анархизм, согласно Хомскому, это «рациональный способ организации для развитого индустриального общества» (136). Хомский поддерживает (62) позицию, которую когда-то занимал Бертран Рассел, что
Социализм будет достигнут только в том случае, если все социальные институты, в частности центральные промышленные, коммерческие и финансовые институты современного общества, будут поставлены под демократический индустриальный контроль в федеративной индустриальной республике того типа, который предполагали Рассел и другие, с активно функционирующими рабочими советами и другими самоуправляющимися единицами, в которых каждый гражданин, по словам Томаса Джефферсона, будет «непосредственным участником в управлении делами».233
Таким образом, в рациональном анархистском обществе будут «центральные промышленные, коммерческие и финансовые институты» – центральные институты позднего капитализма: двигатели глобализации. Анархисты призывают к децентрализации, а не к центральным институтам: по словам Герберта Рида, «анархизм предполагает всеобщую децентрализацию власти и всеобщее упрощение жизни».234 Что означает слово «индустриальный» в таких фразах, как «демократический индустриальный контроль» и «федеративная индустриальная республика»? Будет ли это государство советов или синдикатов контролироваться промышленными рабочими, которые сегодня – лишь малая часть населения в таких странах как США и которые сегодня составляют лишь меньшинство рабочего класса даже в этих странах, как запоздало заметил Хомский?235 Это диктатура пролетариата, если она вообще существует. Другое слово для этого – олигархия. Это не то чтобы лучше, скажем, диктатуры преподавателей колледжей или диктатуры домохозяек. К счастью, ни промышленные рабочие, ни домохозяйки – я не уверен в преподавателях колледжей – не стремятся к государственной власти.
Роберт Михельс, в то время (до Первой мировой войны) когда европейский социализм, синдикализм и даже анархизм считались серьёзными политическими силами – и когда он сам был социалистом – изучал Германскую социал-демократическую партию, крупнейшую такую в мире. Они были марксистами, программно приверженными демократии и социализму. Но в книге «Политические партии» Михельс обнаружил, что она была полностью олигархической. Элита политиков и партийных бюрократов принимала все решения от имени подавляющего большинства пассивных членов партии. Эту книгу должен прочитать каждый анархист, поскольку основной вывод из неё имеет отношение, как указывал Михельс, и к анархистам, когда они покидают область чистой мысли и «объединяются для создания политических ассоциаций, нацеленных на любой вид политической деятельности».236 Точно так же синдикализм считает, что «он открыл противоядие от олигархии. Но мы должны спросить, можно ли найти противоядие от олигархических тенденций организации методом, который сам коренится в принципе представительства? Не логичнее ли предположить, что сам этот принцип находится в неразрывном противоречии с антидемократическими протестами синдикализма?»237
Общеизвестно, что синдикализм основан на представительстве и иерархии. Это признаёт даже один из академических сторонников Хомского. Это форма представительного правления.238 И теперь даже Хомский признаёт это.239 Сущность политики – представительство.240 В «развитом индустриальном обществе» из-за крайнего разделения труда и высокой степени технической специализации многие важные решения, влияющие на повседневную жизнь, не могут быть приняты в местных ассоциациях или в рабочих советах. Поскольку синдикалисты не бросают вызов индустриальному обществу как таковому – они хотят только смены собственника – они должны принять специализацию, которую оно влечёт за собой, и надлокальный масштаб, в котором многие важные решения придётся по-прежнему принимать. Это означает, что если они не хотят открыто и напрямую облачать властью технократов, они должны передать некоторую власть представителям на более высоком уровне принятия решений. А это иерархия. И олигархия.