Некоторые современные синдикалисты могут сказать, что это в некотором отношении устаревшая критика. Они не обязательно могут быть безразличными к проблемам окружающей среды, как Хомский,241 и (они могут сказать) они не обязательно готовы принять все промышленные технологии в их нынешнем виде. Но – здесь – я не критикую современный синдикализм. Я критикую Ноама Хомского. По словам одного из его редакторов, синдикализм считает марксистскую экономическую теорию «по существу правильной».242 Хомский не выразил никакого несогласия.
Отмечая, что «принцип равенства перед законом только частично может быть реализован в капиталистической демократии» (149), Хомский подразумевает, что равенство перед законом – прекрасная вещь, которая может и должна быть полностью реализована при демократическом социализме. Но из этого следует, что он государственник. Нет закона без государства.243 Мысль о том, что анархия, как упразднение государства, неизбежно является также упразднением закона, не приходила в его светлую голову, хотя он должен был столкнуться с этой идеей в своих анархистских штудиях, какими бы скудными они ни были.
Синдикализм Хомского основан на централизованном национальном государстве:
Мне кажется, что анархистские или, если на то пошло, левые марксистские структуры, основанные на системе рабочих советов и федераций, обеспечивают именно тот набор уровней принятия решений, на которых могут приниматься решения о национальном плане. Аналогичным образом, государственные социалистические общества также обеспечивают уровень принятия решений – скажем, нация [!] – на котором могут разрабатываться национальные планы. В этом отношении нет никакой разницы (146).
Чего-чего? Анархизм интернационален, но Хомский националист. В каком-то смысле это неудивительно. Он всегда поддерживал любое национально-освободительное движение Третьего мира. То, что эти движения, приходя к власти, обычно устанавливают коррумпированные авторитарные режимы и никогда не совершают социальных революций, его не смущает. Если такая страна, как Восточный Тимор, – он отстаивал её национально-освободительное движение одновременно с защитой красных кхмеров, – это, как независимая нация, не есть общество свободных производителей, а просто ещё одно жалкое маленькое формально независимое государство Третьего мира, то единственное возможное объяснение – это злой умысел Запада.244 Хомский поддерживает любой национализм – кроме американского. Я считаю, что сионисты несправедливо называют Хомского ненавидящим себя евреем – он не антисемит, а просто антисемантик, – но он определённо ненавидящий себя американец.
Должны ли существовать какие-то международные – или, если вы предпочитаете другое слово, всемирные – политические институты? Должны ли шесть миллиардов человек избирать директоров Международного валютного фонда?245 По мнению Хомского, рабочее самоуправление на международном уровне – чёрт возьми, а почему бы и нет? – «не означает, что у него нет представителей» – нам не обязательно проводить шестимиллиардную генеральную ассамблею в стиле «Оккупай» – «представителей можно назначить, но они должны быть сменяемыми и находиться под влиянием и контролем участников».246 Участников чего: мировой экономики? Либертарианский социализм, конечно, мог бы решить эту конкретную проблему, отменив деньги. Но Хомский никогда не выступал за это, и, одобряя финансовые институты, он одобряет деньги, поскольку единственное, что делают финансовые институты, – перемещают деньги.
О внешнеполитических взглядах Хомского можно и нужно сказать многое, но не здесь. Всё, на что я хочу обратить внимание, это понятие Хомского о «национальном плане». Он признаёт национальное государство за высший элемент экономической и, следовательно, социальной организации. «Национальный» аспект моментально обнаруживает в нём государственника. (Правда, если он предполагает, как Герберт Уэллс и Бертран Рассел, всеобъемлющее мировое государство, то это ещё хуже.) Но этот его «плановый» аспект также является антианархистским. Неоклассические экономисты правы в одном: плановая экономика, также известная как командная экономика, расточительна и неэффективна. Всё никогда не идёт по плану. И должно быть очевидно, что независимо от полученного снизу вверх вклада, принятый План будет исходить сверху вниз, так или иначе. А анархисты не любят, когда ими командуют или даже что-то за них планируют. Если на низовом уровне они отклонятся от Плана, будут ли они арестованы Плановой полицией или Полицейским коллективом?
Откуда взяться этому Плану? Национальный экономический план не может составить кто угодно, даже если это классово-сознательный рабочий, прошедший вечерние курсы делового администрирования. Составить План могут только эксперты-экономисты. В среде действующих экономистов нет ни анархистов, ни даже симпатизирующих анархизму. После Революции этих экспертов придётся набирать из экономических ведомств врагов Революции, точно так же, как большевики набирали свою тайную полицию из царской охранки. Они уважали опыт. Большевики, в их понимании, по-своему тоже были знатоками: ленинская идея, авангардная партия. Они были экспертами в политике, считавшейся ещё одной профессией для экспертов. Это развитая индустриальная модель общества. Политбюро было фабрикой первоначального плана.
Идея Хомского, не имеющая основы в анархизме – и даже в самом архаичном и деградировавшем варианте анархо-синдикализма, – заключается в том, что экономическое планирование – это просто ещё одна отрасль. Специалисты по экономическому планированию – такие же рабочие, как и все остальные: обычные рабочие, только им не нужно пачкать руки. Некоторые рабочие производят продукты питания, некоторые рабочие производят сталь, а некоторые рабочие составляют планы: «возможно, управление само по себе находится на одном уровне, скажем, с производством стали», а если так, то управление тоже может быть «организовано промышленно, как одна из отраслей промышленности, со своими собственными советами рабочих, своим самоуправлением и участием в более широких собраниях» (138). Единственное место, где я столкнулся с этим понятием «фабрики планов», – это ранние (1950-х гг.) труды покойного Корнелиуса Касториадиса, бывшего троцкиста, в то время левого марксиста и сторонника коммунистических рабочих советов.247 Хомский следует за Касториадисом так близко, что Касториадис почти наверняка и есть его источник, и я удивляюсь, почему Хомский не говорит об этом.
Но пусть он ещё раз объяснится своими словами:
О да, давайте возьмём опыт в сфере экономического планирования, потому что, безусловно, в любом сложном индустриальном обществе должна быть группа технических специалистов, задача которых состоит в разработке планов и изложении последствий решений, чтобы объяснять людям, которые должны принимать решения, что если вы решите это, вы получите такие последствия, ведь это то, что показывает ваша модель программирования, и так далее. Но дело в том, что эти системы планирования сами по себе являются отраслями промышленности, и у них будут свои рабочие советы, и они будут частью всей системы советов, и различие в том, что эти системы планирования не принимают решений. Они создают планы подобно автопроизводителям, выпускающим автомобили.
Всё, что для этого нужно, – «информированный и образованный рабочий класс. И именно это достижимо в развитых индустриальных обществах» (146—147).
Что ж, у нас уже есть развитые индустриальные общества, но где же информированный и образованный рабочий класс? А где хоть малейший след интереса работников к рабочим советам? Эти советы просто означают, что работники должны продолжать выполнять свою работу, а именно тогда, когда они хотели бы вернуться домой и забыть о работе, они должны идти на собрания.248
Вероятно, ничто так не показывает удалённость Хомского от работы рабочего класса и его невежество, как его уверенное утверждение, что составление национальных экономических планов – это всё равно что производство автомобилей. Я родился в Детройте. Мой дед был автомехаником. Какие экспертные заключения закрепляют за мной эти факты? Никакие! Я просто решил упомянуть о них. Думает ли Хомский, что национальные экономические планы можно создать на конвейере? Знает ли он что-нибудь о процессе сборки автомобилей? Или что фабричным рабочим нечего сказать о том как автомобили делаются? Или что из-за доведённого до крайности разделения труда фабричные рабочие вообще знают о производстве автомобилей не больше чем Ноам Хомский? Как будто он никогда не слышал о Генри Форде, тейлоризме, конвейере и «точно в срок» – хотя на самом деле он слышал о тейлоризме (224).
Думает ли Хомский, что работа на конвейере будет более творческой и самореализующейся – как он и фон Гумбольдт призывают к тому всякую деятельность, – если рабочие изберут своих начальников? Или будут по очереди командовать друг другом? Создаёт ли Ноам Хомский лингвистическую теорию «точно так же, как автопроизводители делают автомобили» или домохозяйки пекут печенье? Подчинится ли он указаниям Совета лингвистов? Или он предполагает, что возглавит этот Совет?
Просто для смеха, давайте представим, что из экономических отделов был набран национальный Коллектив Планировщиков. Эти планировщики вряд ли сочувствуют или даже понимают запутанную левую риторику рабочего контроля, демократии участия и всей этой бодяги. Поскольку они обучены неоклассической микроэкономической теории, у них, по сути, не больше опыта в планировании промышленного производства, чем у социальных работников, артистов-исполнителей или профессоров лингвистики. Такого рода планирование – это то, что сегодня, спустя столько времени после падения восточно-европейского коммунизма, вероятно, никто не знает, как осуществить, и что никто никогда не знал, как осуществлять нормал