Предпочитаю покупать слегка подержанные компьютеры, чтобы кто-нибудь другой погонял машину годик, пока все притрется и уколбасится. Обычно практика себя оправдывала, но в этот раз я немного промахнулась.
— Он совсем новый, — говорил хозяин, — я его зимой собрал и почти не использовал. Сейчас развожусь с женой, нужны деньги, продаю за полцены.
Тут надо было уходить. Во-первых, почти неюзаный, со всеми недостатками необъезженного, а во-вторых, взрослая девочка могла бы построить логическую цепочку — разводится, значит, не стоит, а когда не стоит у хозяина, то и комп наверняка виснет. Но на диване валялся здоровенный белый кошак, и мужчина, жестко двигая нижней челюстью, сказал: «Кота жене не отдам!» — и я прониклась.
Первый мой комп был довольно спокойной девочкой, которая звалась Антигоной (она прослужила мне три года, и я еще потом умудрилась продать её в хорошие руки). Этот оказался самцом по имени Чарли, причем страдающим вирусным размножением личности, и каждое «я» конфликтовало с остальными не на жизнь, а на смерть.
Прелесть ситуации в том, что я, не зная машины, не могла сразу понять, в чем дело, кого опять глючит — софт или железо, а если железо, то какое именно?
Начать с того, что этот хор мальчиков выступал под управлением Виндовс Миллениум. Надо объяснять, что это такое? Однажды утром он отказался видеть мышь. Я думала, это шутка такая про драйвер для коврика, не-а, миллениум проснулся с воплем «я не вижу ваших рук», и пришлось его усыпить.
ХР встал почти без приключений, но диск с дистрибутивом прочитался не до конца, поэтому системе вечно не хватало какого-то мелкого файла. Как оказалось, вовсе не «сиди еггог», а дисковод у меня с треснувшей линзой. Поменяла.
Потом умер хард (почти так же красиво звучит, как овердрайв, правда?). Умер он, как водится, не сразу. Машинка включалась, работала чуток и отключалась. С каждым разом комп уставал все быстрее. Естественно, я не думала, что это рак, — списывала на вирусы и перегрев процессора. Как выяснилось, мне достался экземпляр из серии, которую производители отозвали из магазинов и отправили в топку, но мне повезло! Я стала счастливой обладательницей раритетного «фуджицу», к моменту наступления страхового случая его гарантийный срок уже истек, и обмену он не подлежал.
Ладно, я купила барракуду.
А потом у меня отвалился кулер.
Чисто на ровном месте сломалась лапка, и я просто купила термопасту и прилепила кулер прямо к крышке процессора. Люди говорили, что он отвалится вместе с камнем, но вы знаете… после мышки, линзы и харда эти мелочи я могла разрулить одним усилием воли.
После этого я расслабилась. Настолько, что подцепила вирус.
А вот уже совсем после этого Чарли два года работал как часы. Я его баловала, покупала все, что попросит, — еще память, еще хард, дивидюк, видеокарту и семь новых юэсби-портов…
Но, как говорится, родителей не купишь, мамка приказала долго жить. Апгрейд утратил смысл, нужно пересаживаться на новую машину.
Прости, Чарли. Scor’blu.
Давным-давно я любила коротать время в сетевых эхо-конференциях, они и сейчас существуют на эхе и сабскрайбе. Небольшие дружные компании по тридцать — сорок человек беседовали на разные животрепещущие темы — в основном врали и хвастались.
И время от времени какой-нибудь участник эхи сообщал миру примерно то, что я теперь иногда читаю в чужих журналах, а именно: «Вы вот думаете, что я такой веселый пацан и рубаха-парень? Это все маска. А в реале я мрачный и суровый, во дворе меня многие боятся и уважают, хотя считают странным» и «Нарочно тут ничего умного не пишу, специально выгляжу такой глупенькой пустышкой. Надоело быть самой умной в школе, все лезут советоваться и спрашивают, как жить, потому что я людей насквозь вижу. Раз посмотрю, и хана, все вижу».
По первому пункту все понятно — «да я шут я цыркачь так штожа», коротко говоря.
Только почему-то эти весельчаки и душки даже при сетевом общении производят впечатление гораздо более тягостное, чем те угрюмые ребята, что возят гробы на колесиках по ваганьковским дорожкам — всегда в одну сторону, от ворот до места вечного упокоения. Тем за выражение лица хотя бы платят. А депрессивные подростки, мечущиеся между лихорадочным возбуждением и безднами отчаяния, делают это совершенно бесплатно. Но с возрастом почти всегда проходит.
А вторая беда не проходит, видимо, никогда.
Умище, к сожалению, можно скрыть только при помощи лоботомии. Иначе — никак, проверено. Вылезет, падла, и все испортит, как ни старайся. Поэтому если какая-нибудь девочка в процессе длительного общения выглядит дурочкой, то так оно, скорее всего, и есть. I am sorry (не в значении «извините», я имею в виду — «сожалею»).
Данная речь была произнесена вовсе не на открытии нового торгового центра на станции метро «Щукинская» (его еще не достроили) и не потому, что кто-то случайно потревожил нервную лошадь моего воображения.
Нет. Я просто собиралась сказать, что особая примета недалеких людей — привычка перемежать незатейливый юмор серьезными разговорами. Всякий раз, когда видела в теме письма «В чем смысл жизни?» или «Есть ли Бог?», точно знала, что автор его либо очень молод, либо непроходимо глуп, а чаще всего — и то и другое.
Предпочитаю не высказываться по вопросам политики, религии и философии, и это здорово уменьшает выбор тем для беседы. Но дело в том, что если кому-нибудь нужен самый простой способ двумя-тремя словами оскорбить большое количество народу, то лучше всего осветить первые два вопроса. А если теми же малыми средствами охота выставить себя полной идиоткой, то выступите по третьему, и долго еще милые добрые люди будут досадливо поводить шеей и криво улыбаться при упоминании вашего имени. Потому что, как бы вы ни были умны и воспитанны,
• найдется кто-то более умный, кто аргументированно разобьет вашу свежую идею с применением первоисточников;
• поддержать/опровергнуть вас придет кто-то менее воспитанный, который нахамит всем несогласным так, что останется только пойти домой и лечь под плед, по возможности ровненько, чтобы не слишком выступать над поверхностью дивана;
• если вы все-таки уникально подберете слова, умудритесь никого не обидеть и не шокировать, то спич ваш, скорее всего, сведется к такой вопиющей банальности, что долго потом милые добрые люди… (см. выше, насчет шеи).
Когда мне было лет пять, в песочнице я познакомилась с Аней. Она выглядела очень взрослой, самостоятельной, и я благоговейно поинтересовалась — ты уже ходишь в школу? И она сказала — да, а когда мы через два года пошли вместе в первый класс, я мучительно стеснялась спросить, что с ней такое случилось, неужели она второгодница (пропащий человек). И в голову не приходило, что она наврала тогда.
Когда я познакомилась с Гаем, лет мне было несколько больше, и произошло это у булочной на Арбате, а не в песочнице, но жизненного опыта к тому времени у меня накопилось не намного больше, а доверчивость все так же зашкаливала.
Он говорил, что это его настоящее имя, и я хихикала — Гай и Керда.
Он был из компании настоящих арбатских мачо, которую я тогда методично исследовала сверху вниз — и по росту, и по статусу (сначала выбираешь доминирующего самца, потом самого умного, потом самого сексуального, потом самого богатого). По обоим показателям он находился на третьей ступени, а я пока занималась мальчиком с первой. Но мы сразу, с холодным московским вожделением, отметили друг друга: как будто каждый из нас был владельцем породистого тренированного животного, холеного и дорогого, и мы договорились, что, когда наступит время, мы спустим наших зверей — наши тела с коротких поводков и покажем класс.
Иногда мы пересекались за чашечкой кофе в «Печоре» на Калининском, и он вяло спрашивал, не пора ли пое…ся, но я была девочкой пунктуальной, как и положено библиотекарю, и только-только переходила к самому умному, поэтому скромно отказывалась, а он не настаивал, и мы ограничивались медленным взаимным рассматриванием и предвкушением.
Гай смахивал на крысу, но на хищную, сильную и очень опасную крысу. В нем были резкость и злость, которые обычно не встречались у мажорных мальчиков. «Я боюсь тебя». — «Не бойся, я очень нежный».
Говорил, что ему двадцать пять, он родился здесь же, на Арбате, учился в той же школе, что и все они, а теперь снимал на Калининском огромную пустую квартиру.
«Представляешь, живу сейчас с двумя проститутками, двести долларов за час, а со мной они просто так, по кайфу. Е…у и экономлю. Так сэкономлю баксов шестьсот за ночь, потом утром встать не могу». «Вчера мандавошек морил — вышел голый на балкон и обрызгался дихлофосом. Сам чуть не сдох». «Мы с Владом всю ночь трахали жену немецкого посла. Она с мужем поссорилась, сидела на лавочке и плакала, мы подошли, то-се, поехали, говорю. Она так вздохнула — изменять так изменять! И понеслось. А утром, знаешь, я смотрю, как она одевается, и у нее колготки такие прозрачные, и бабочки на них, и ноги… а у меня сил уже нет».
«Я только что с юга, представь, выхожу из моря, как юный бог, и все девки на пляже меня хотят…»
Мы посматривали друг на друга с удовольствием, как на отсроченное пирожное в холодильнике, и немного по-хозяйски: «Что-то попа у тебя подросла, не вздумай растолстеть». — «А ты высох весь, бедолага, пора бы подкачаться».
Осенью встретились на Арбате. У меня были коричневые высокие ботинки с толстыми, постоянно развязывающимися шнурками, и мне самой лень было наклоняться каждые пять минут, поэтому я просила всех знакомых, которые попадались по дороге, и они присаживались на мокрый асфальт и завязывали эти шнурки. И Гай тоже присел, подобрав полы длинного плаща, а потом повел меня в кафе. Мы двинулись к «Аквариуму», он оглянулся по сторонам и сказал — о, вот он кофе. Эти ребята купят нам кофе. И точно, два каких-то бритых парня безропотно расплатились за нас. Он действительно похудел, под плащом оказался мягкий итальянский пиджак (подложенные плечи, закатанные рукава, комиссар Катанья), и, судя по всему, Гай занимал под ним совсем мало места.