– Я в порядке. Просто пришел взять напрокат лодку у Дувера.
– Его нет здесь сегодня. Я работаю в магазине.
– Вот так всегда, когда я хочу нанять лодку.
От ее дыхания теперь исходит другой, еще более отвратительный запах – супа из бычьих хвостов. Опять вернулась к колдовству, может, теперь с помощью брата.
С нашими ведьмами она полностью разошлась. Последовала совету Клэя держаться подальше от сумасшедших старух и обнаружила, что без них способна на большее.
– Ты отправишься в пойму в полном одиночестве? Хоть раньше там плавал?
– Нет.
– Тогда заблудишься через десять минут, и тебя больше никто не увидит. Тут тысяча квадратных километров трясины. Как ты вообще себе это представлял? Аллигатор может перевернуть лодку одним ударом хвоста или просто схватив зубами за корму. И зачем тебе понадобилось отправляться в болото?
– Врач сказал, что мне необходимы физические упражнения.
– Наш док Дженкинс умеет только раздавать аспирин да чесать свои волосатые уши. Аренда лодки на вечер стоит пять долларов. Некоторые из монастырских ребят приезжают сюда по случаю – посмотреть на чудеса Господни в заливе, стать ближе к природе. Обычно Дувер при необходимости их сопровождает, но я могу поехать вместо него.
Она хочет стать живым соблазном, а так оно и есть. Не могу понять, почему все продолжается до сих пор. Это не имеет ничего общего с песнопениями и заклинаниями ведьм, танцевавших на лужайке в дождь. Я не уверен и в том, что здесь есть что-то личное. Может, больше нет никаких причин, мы просто запутались в силках и не можем найти способ, как из них выбраться.
Ее брат и Дарр прислушиваются к нашему разговору.
– Эй, – говорит Дарр, – а поехали-ка вместе. Мне все равно остаток дня нечем заняться. Возьмем по пиву, познакомимся поближе.
Я еще думаю о братьях и Драбсе, и о том, что ждет меня там, в болотных топях. Каймановые черепахи кусают веревки, которыми привязаны лодки, сваливаются с них и исчезают в зеленой тине и стелющейся над водой туманной дымке.
Клэй пристально смотрит на меня.
– Конечно, давайте, – отвечаю я. – Звучит неплохо.
СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ ПРОНИКАЕТ сквозь кроны болотных кипарисов и деревьев тупело, отбрасывая жгучие отблески на переплетенные слои тени. Выстроившиеся полумесяцем ряды темных лачуг вытянулись на дальних заболоченных склонах, поросших кустарником, виноградом да орхидеями. По болотному городку гуляет жаркий ветерок. Раздается грохот нескольких дверей. Кажется, что внутри домиков множество лиц прижалось к сосновым доскам, через щели в гниющей древесине словно просвечивает блеск глаз.
Люди тут умирали сотнями с основания мира. Их поглощал залив, не оставляя даже ряби на воде. Или они вешались, заблудившись в зеленом болотном лабиринте, где уже через неделю ты сходил с ума из-за змей, аллигаторов и огроменных пауков. В округе Поттс почти каждый год пропадает полдесятка человек, в основном подростки, отправившиеся покорять низину.
Катание с шестом на плоскодонке требует физических усилий и практики, которой у меня нет. Яростно побегав с шестом двадцать минут и несколько раз едва не перевернув лодку, я наконец вздыхаю, и Клэй поднимается со своего места. Не говоря ни слова, он берет у меня шест, и лодка тут же легко двигается с места. Он направляет ее в стоячие воды.
– Едем в каком-то определенном направлении? – спрашивает он.
Тело моей матери было пригвождено к школьной крыше лицом на запад. Это единственная причина, по которой я ему говорю:
– На запад.
– Хорошо.
У Дарра в ящике со льдом три упаковки по шесть банок пива, и он уже приговорил семь или восемь из них. Он протягивает мне жестянку, я сажусь на заднее сиденье и медленно пью, наслаждаясь вкусом. Это и вправду очень успокаивающе, почти напоминает выезд на природу с хорошей компанией друзей. Пространство наводняет сильный мускусный запах самцов аллигатора. Мы тихо плывем не меньше двадцати минут, и лишь тогда мне приходит в голову мысль: а что, если меня сюда завезли, чтобы убить?
Искрящийся зеленоватый отблеск падает на бледное лицо Лотти Мэй, и ее веснушки карамельного цвета выделяются как гравировка, пока вся она не начинает сиять в этих тенях. Когда я прохожу мимо, она вжимается в сиденье. От одного ощущения ее дыхания на шее у меня спазмы в паху, я еле сдерживаю стон. По небу несутся облака, ветви тупело и ивы ярко блестят на солнце.
Мы проплываем мимо болотных лачуг, кренящихся так сильно, будто они в любую минуту могут соскользнуть в залив. По дворам резво носятся свиньи, на навозных кучах лежат трехколесные велосипеды. На склонах раскачиваются деревья тупело, чьи листья колышутся прямо над нами. Неподалеку слышен звук лодочных моторов.
– Мы рано осиротели, но люди болот привыкли сами отвечать за себя, – говорит Лотти Мэй.
– Что случилось с твоими родителями?
– Мама подавилась рыбьей костью и умерла прямо на обеденном столе, когда мне было одиннадцать. Папа устроился на перевозку легковоспламеняющихся материалов, но так и не смог бросить курить. Взорвался однажды ночью под Мемфисом, и, чтобы потушить пламя, потребовалось два дня.
Я смотрю на Клэя. Тот кивает.
Дарр допивает банку с пивом и выкидывает ее за борт, та плюхается в тину и остается там плавать.
– Мой папаша, его поймали на ограблении дома троюродной сестры губернатора Джорджии. Причем у него все прокатило бы, если бы он не нашел какие-то порножурналы и не начал читать их прямо в спальне, вот так. Надо думать, что-то там поразило его воображение. Чертов извращенец даже не услышал полицейских сирен, и туда ворвался шериф. Я два года отсидел вместе с папашкой в Джексонвилле. Стыд один. Только и оставалось делать вид, будто не знаю его.
Я беру ключи от гробницы моей матери и бросаю в жестянку из-под пива, плавающую в тине. Ключи громко звякают и тонут вместе с банкой.
– Что это было? – спрашивает Лотти Мэй. Под ее кокетливым мурлыканьем чувствуются неподдельный интерес и беспокойство.
– Ничего важного.
– А есть для тебя что-то важное?
– Да.
– Что?
Легко сказать, но трудно передать смысл и намерение. Слово само по себе звучит глупо, но продолжим:
– Кровь.
– Как при убийстве или как при родстве?
Она сбрасывает обувь, и я вижу шрамы от колючек «кошачьего когтя» и сикомора, которые нисколько не портят ее ножки. По мере нашего движения по болоту ярко-белые орхидеи становятся крупнее. За нами с плачущими криками следуют цапли и гагары.
Вдали вспыхивают какие-то огоньки, и по болоту разносятся тихие звуки – кто-то настраивает каллиопу.
– Слушайте, – говорит Лотти Мэй, – сегодня вечером карнавал. Совсем забыла об этом.
Вот так поворот, думаю я.
– Что?
– Жители болот собираются каждый год или два в низине. Ничего особенного, просто потусить, все такое. По сути, большая вечеринка. Будки и мягкие игрушки. Продают хот-доги и лягушачьи лапки. Есть еще пара старых аттракционов, которые они устраивают для детей.
– Никогда о таком раньше не слышал, – говорю я.
– Ты же не из болот.
– В прошлом году меня чуть не стошнило на этой проклятой вертушке, – заявляет Дарр. – Она вся проржавела к чертям собачьим, а переключатель скоростей так скрипит, словно забит грязью до отказа. Но поначалу было забавно.
Наш колдун Клэй безмятежно плывет вперед, но в его глазах нет безмятежности. Он не отрываясь смотрит на меня. Он почти не потеет от жары, но вены на лбу и шее выступают всякий раз, когда он отталкивает лодку шестом. Он словно читает знаки везде, куда ни посмотрит: в каждой кочке, мимо которой мы проплываем, на спине каждого аллигатора и в каждой морщинке на моем лице.
Я улыбаюсь и говорю:
– Поплыли.
НА МЕЛКОВОДЬЕ КАЧАЕТСЯ несколько десятков плоскодонок. Одни привязаны к гниющим причалам из досок, другие – к веткам ильмов или просто вытащены в сорняки. Мы медленно плывем по течению к зарослям бычьей травы, минуем песчаную отмель и натыкаемся на крошечный островок из мха. Кусты бальзамина приветственно машут нам ветвями. Клэй направляет туда лодку и подходит к кочке с другой стороны, чтобы не мочить ноги. Где-то далеко, но громко играет музыка; Дарр начинает притоптывать и подпевать. Порывы ветра доносят звуки банджо, губной гармошки и волынки. Клэй насторожен, он все видит, но отказывается принимать за чистую монету.
Маска, которую нацепила на себя Лотти Мэй, хороша, но не идеальна. Краем глаза я вижу, что сексуальный бантик ее милого ротика порой разваливается из-за дрожащей нижней губы. Она в ужасе. Я до чертиков ее пугаю, но тут есть что-то еще.
Оборачиваюсь и говорю ей:
– Не волнуйся.
Губки застывают, улыбка становится шире. Очень жарко, тело нагрелось, и я пытаюсь не хватать ртом воздух. Я не против подыграть и позволить ей расставлять силки, все равно какой формы, но вначале хочу увидеть этот проклятый карнавал.
– Я не волнуюсь, – отвечает она. Дарр лыбится как умственно неполноценный, а Клэй безошибочно удерживает нос лодки в нужном месте, пока мы выходим. Он продолжает оглядываться в поисках – возможно, ищет те же ответы, что и я.
– Так ты сюда направлялся? – спрашивает он.
– Я должен встретиться тут с клоуном, – говорю я.
– Я думал, ты не знаешь о карнавале.
– Не знал, что он будет сегодня вечером.
– А зачем встречаться с клоуном?
– Он должен сказать мне одну важную вещь.
– Откуда ты знаешь?
– Мой лучший друг Драбс Бибблер говорил об этом, пока Святой Дух не забрал его навек.
– Понятно.
Мне было достаточно произнести это, чтобы вернулась прежняя ярость. Впервые я без малейших сомнений верю языкам Драбса. Надеюсь, он здесь, если еще не умер, чтобы я мог вымолить прощение за то, что так и не сумел защитить его от Бога.
Мне знакомы многие, кто проходит мимо. Я тут выгляжу чужеродным элементом, но в целом ничего такого. Мне улыбаются и предлагают самогонку. Сап Даффи и Таб Феррис готовы на ножах драться из-за толстухи, чьи бедра выглядят так, словно могут пойти в разгул сами по себе, без хозяйки. Герт Пламб и Гасси Хокер жуют жареные лягушачьи лапки, которые на самом деле принадлежат краснобрюхим жерлянкам. У Лонни Доусона рот полон вяленого мяса, которое хранилось так долго, что вполне могло бы принадлежать ослу, на котором Иисус въехал в Иерусалим.